Глава 4

– Так ты ездила с ним в Трим-Кастл? – хмурясь, спросил Константин. – И в аббатство Меллифонт?

Да, и не только туда. Еще в Келлс, где стоит Крест святого Патрика, украшенный резными фигурами, и в Монастербойс с его знаменитым Крестом Муйредаха… Взявшись за руки, они гуляли под древними стенами, и Анна, поглядывая на молчаливого Дэймона, прямо-таки слышала голос Константина: «В первой половине IX века вторжения викингов участились, что привело к широкомасштабному разрушению ирландских монастырей, однако, и это кажется совершенно необъяснимым, некоторые из них были оставлены в неприкосновенности, а промежуточный относительно мирный период конца IX и начала X веков подарил миру ряд прекраснейших крестов – таких, как кресты из Келлса и Монастербойса… Кресты этой группы, по всей видимости, образовывали однородную лейнстерскую традицию с центральной школой скульптуры в Монастербойсе, продолжавшую непрерывное существование вплоть до XII века».

– Знаешь, в пригородах Арды, оказывается, так много интересного.

– В пригородах? А в самом городе?

– Не знаю. Мы были там, где, согласно преданию, происходило сражение, описанное в «Похищении быка из Куальнге».

– А замок Арды? – недоумевал Константин. – Замок, построенный в четырнадцатом веке норманнами? Его вы посчитали недостойным внимания?

– Ну, – проговорила Анна с запинкой, – может быть, в следующий раз.

– Зачем же он вообще тебя туда возил? Постоять на зеленом лугу, который когда-то был полем боя?

Анна посмотрела в окно, за которым блестело зеркало пруда и покачивали отяжелевшими от красных ягод ветвями рябины.

– Он показывал мне Бри-Лейт. Дом Мидира Гордого.

Несколько секунд Константин молчал, глядя на нее во все глаза.

Анна поморщилась.

– Прекрати. На белом свете существуют не только норманнские замки, но и…

– Но и шустрые ирландские парни, которые не понимают другого языка, кроме языка пинков и затрещин. И как он тебе, этот одноглазый фений?^[22] Превыше всяких похвал?

– Да, он ничего.

В серых глазах Константина вспыхнули искры. Он смеялся.

– Но ведь не лучше, чем я, правда?

Она обернулась и посмотрела на него, развалившегося в кресле. Язвительная улыбочка, светлые волосы… Он изнывал от любопытства, но не мог позволить себе опуститься до пошлых расспросов и злился, становясь от этого еще привлекательнее.

Анна пожала плечами.

– Пока не знаю.

Он потянулся в кресле – львиная грация – и вскочил на ноги. Улыбнулся, глядя исподлобья.

– Когда узнаешь, не забудь поставить меня в известность. Договорились?

Спускаясь по лестнице в холл, Анна продолжала обдумывать создавшееся положение. Сказать ему о звонке или умолчать? Константин держался очень напряженно, но она понимала, что причиной может быть не только его нечистая совесть, но и беспокойство из-за ее странной дружбы с полуослепшим художником Дэймоном Диккенсом.

Дэймон. Она почти уверена в том, что через минуту увидит его в кресле перед столиком со свежими газетами. Конечно, он там, иначе откуда это предчувствие надвигающейся катастрофы. Сидит с сигаретой, щурясь, перелистывает страницы…

Ничего подобного. Газету он уже прочел, а может, еще не принимался, в любом случае за столиком его нет. Анна разочарованно вздохнула. И тут же прикусила нижнюю губу, почувствовав биение пульса в висках – там, на террасе!

– Вон твой ирландец, – цедит сквозь зубы Константин. – Или правильнее сказать, американец.

Он тоже заметил Дэймона. Может, даже раньше.

Открытая терраса отделена от гостиной высокими раздвижными дверьми, и сквозь стекло хорошо виден стройный силуэт мужчины, стоящего там в полном одиночестве. На нем темные брюки и отлично сшитый твидовый пиджак. Темные волосы развеваются от ветра.

– Я обещала представить вас друг другу, – бормочет Анна в спину уходящего Константина.

Тот оборачивается на ходу.

– Думаю, мы справимся самостоятельно. Подожди здесь.

Некоторая лихорадочность его движений свидетельствует о нарастающем нервном возбуждении. Он хочет увидеть американца вблизи. Приглядеться к нему, обнюхать. Возможно, попробовать на зуб.

Дэймон чувствует приближение соперника задолго до того, как тот оказывается в поле зрения. Медленно поворачивается – подчеркнуто миролюбивая поза, во рту незажженная сигарета – и обезоруживает Константина улыбкой.

Вспотевшими пальцами Анна комкает носовой платок. Конечно, Константин не такой дурак, чтобы затеять тут драку (да и дрался ли он хоть раз в своей жизни, это ей, строго говоря, неизвестно), но испортить настроение всем присутствующим, включая себя самого, он вполне способен. А Дэймон? Кто знает, как он отреагирует на дерзость. Ответной дерзостью или сразу ударом в челюсть? Мужчины порой бывают так примитивны.

– Ты заставляешь себя ждать, – заговорил Дэймон, и Константин наконец-то понял, чем отличается американский английский от всех остальных разновидностей английского. – Я здесь уже целых двадцать минут.

Речь немного неразборчивая, зато какой тембр голоса! Если бы он еще догадался отвернуться и не демонстрировать с такой вызывающей откровенностью свой жуткий парализованный глаз.

Константин не очень-то верил во все эти небылицы, которые плели про него глупые ирландские горничные, да и сама хозяйка отеля. Однако сейчас, стоя так близко, что это уже можно было расценивать как вторжение в личное пространство, он и сам со скрытым трепетом ощущал психическую силу этого человека. Силу, способную вызвать любые парафизические явления: телекинез, левитацию… Силу медиума.

Да, этот харизматичный мерзавец способен очаровать. Но глаз! Эрины, гойделы, круитни, лагены, десси^[23] и даже сиды – все они придерживались незыблемого правила: человек с каким-либо физическим изъяном не может быть королем. Королем – никогда. А кем же может? Кем, если не королем?

…и король Мунстера послал за Мог Руитхом, друидом. И когда тот пришел, король пожаловал ему два надела в Феара Муйге, названные землей Ройстиг и землей Кордунайг. После этого Мог Руитх снял заклятье, наложенное на воду, чтобы удерживать ее, и взметнул ввысь свое колдовское копье, и в том месте, куда оно упало, из земли забил родник, и та вода спасла людей Мунстера от великой жажды.^[24]

– Ты ждал меня? – Щурясь, точно от яркого света, Константин старался выдержать его взгляд. – Зачем?

– Кажется, ты хочешь мне что-то сказать. Разве нет?

Неторопливо выговаривая слова, Дэймон смотрел ему в лицо и улыбался, легонько терзая зубами незажженную сигарету.

– Да. Спасибо, что развлекаешь мою подругу, она немного скучает. Но знаешь что, – Константин сделал вескую паузу, – постарайся не заходить слишком далеко.

– Не заходить слишком далеко. – Тот понимающе кивнул. – Так это называется. Хм… забавно. Значит, теперь я должен дать тебе слово… как это называется… слово чести, что в один прекрасный день, завалившись к своей подруге без предупреждения, ты не обнаружишь меня в ее постели. Так, что ли? – Вздохнув, он скорбно покачал головой. – Мне очень жаль, старина, но этого я тебе обещать не могу. Не потому, что твоя подруга так необыкновенно хороша (хотя, на мой взгляд, она хороша), что я ни в силах устоять перед соблазном. Я могу устоять перед любым соблазном. – Еще один вздох. – Если в этом есть какой-то смысл… А потому, что само это требование абсурдно и непристойно. Никто не вправе требовать любви. Никто не вправе требовать верности. На это можно надеяться, но требовать этого просто смешно.

– Сильно сказано, – заметил Константин, по-прежнему не сдаваясь, по-прежнему отвечая взглядом на взгляд. – Значит ли это, что в один прекрасный день я все же обнаружу тебя в ее постели?

– Разумеется. Стоит ей только захотеть.

Таков был ответ, однако оскорбленным Константин себя не чувствовал. Скорее, завороженным. Внешность стоящего перед ним человека заворожила его, как завораживает порой мелодия или картина. Изящные скулы, придающие лицу нечто азиатское, упавшая на лоб прядь темных волос. Один глаз нормальный, подвижный. Другой вроде бы такой же, без видимых повреждений, но пустой как замерзший колодец. Безжизненный, бесполезный… Рот практически безупречен. Ноздри и переносица точно изваяны тонким резцом.

Он заставил себя опомниться.

– Дэймон, да? Слушай, Дэймон, а ты умеешь разозлить человека.

– Я много чего умею, Константин.

– Правда?

Художник, мать твою. Его порочная красота пробуждала в душе самые дикие, самые нецивилизованные, самые немыслимые желания. Швырнуть его на асфальт и топтать ногами. Связать по рукам и ногам и… И что?

Константин щелкнул зажигалкой. Ладонью прикрывая огонек от ветра, поднес к сигарете Дэймона. Тот подался вперед. Пальцы его сомкнулись на запястье Константина. Глаза сощурились от дыма, когда табак встретился с пламенем.

– Послушай, а может начать все сначала?

– Что ты имеешь в виду?

– Хороший вопрос. Так ведут себя женщины. Когда они в принципе знают, о чем речь, но стараются выиграть время.

– И все же.

Дэймон изобразил улыбку. Он закурил, но продолжал удерживать руку Константина. Крепкая хватка. Даже очень крепкая.

– Ты можешь вернуться в гостиную, обойти вокруг стола, снова выйти на террасу и попробовать завязать со мной разговор. О чем? О международном положении, о скачках, о видах на урожай… словом, о чем угодно, только не о том, с чего ты начал в первый раз.

– Да? – усмехнулся Константин. – И что изменится?

Зажигалку он давно уронил на каменный пол и теперь просто стоял без движения, глядя в опасно поблескивающие глаза Дэймона и стараясь не морщиться от боли.

– Что? Мы станем друзьями.

– Тогда как сейчас…

– Тогда как сейчас мы рискуем стать больше… больше, чем друзьями.

Константин молчал. Ему было ясно, что Дэймон провоцирует его, но не ясно, с какой целью. В любом случае гадать он не собирался, поэтому сделал то, чего хотелось ему самому, а именно: свободной рукой перехватил запястье подлеца и сжал с ответной жестокостью. Стиснул до хруста кости.

– Great^[25], – прошептал Дэймон, даже не пытаясь оказать сопротивление.

– Думаю, ты этого хотел. Вернемся к нашему разговору.

– Чтобы ты снова начал упрекать меня в безнравственности? Ни за что!

Позабыв о своих первоначальных намерениях, Константин уже наслаждался этим фарсом.

– А ты ею гордишься? Своей безнравственностью.

– Right on!^[26] Спекулировать личной добродетелью никогда не приходило мне в голову. Что если врата познания захлопнутся навсегда, чуть только я задумаюсь о своей нравственности или, того не легче, о спасении своей души!..

– Ницше, – удовлетворенно отметил Константин.

– Да, – скромно подтвердил Дэймон. – Я грешу любовью к немецким философам.

Переговариваясь, они мало-помалу отступали вглубь террасы, пока не оказались рядом с кирпичной оштукатуренной стеной здания, так что за ними было уже невозможно наблюдать из гостиной. Там, приложив Дэймона спиной к стене и торжествуя от сознания собственной превосходящей силы, Константин так вывернул ему кисть руки, что сам испугался. Его запястье в обхвате было шире запястья американца как минимум раза в полтора.

Дэймон резко выдохнул сквозь зубы. Рассмеялся, запрокинув голову.