– Фая, это бесподобно! – прошептал мне вдруг Игорь. – Самая лучшая сказка из всех, что я слышал.

– Серьезно? – нахмурилась я. Сказка была так себе, если не сказать хуже, и такие восторги выглядели… м-м-м… подхалимажем. Впрочем, почему бы я должна быть против.

– Да о чем ты! Идеально! Я сам чуть не уснул. Особенно когда началась эта часть про Эпименида, который, говоря правду, одновременно лгал…. О, я побоялся только свернуть себе челюсть, так сильно я захотел зевнуть. А Вовка – тот уснул, как только жителей деревни помиловали. Он и до этого-то додержался с трудом.

– Ну тебя! – Я возмутилась и запустила старым плюшевым медведем в этого бессовестного варвара, рассевшегося на моем полу. То есть не на моем, а на полу моей сестры, на котором мне предстояло проживать всю ближайшую неделю. Мы потихонечку выскользнули из детской и вернулись на кухню, где наконец смогли попить чаю. Оба были уставшими и измотанными, день, обещавший только безмятежные радости жизни, оказался длинным и трудным. Наш поход к сестре в больницу, казалось, был не сегодня, а несколько дней назад. Теперь, оказавшись наедине, мы сидели и пили чай, как старые супруги, которым даже говорить не о чем. Игорь заглянул в почту на своем телефоне, потом позвонил какому-то клиенту, чье письмо лежало у него в ящике, и назначил встречу – на понедельник, у него в офисе.

– Интересно, чего хотят твои клиенты, когда записываются к тебе на прием? – спросила я, пользуясь своим любопытством как инструментом, чтобы разбить лед, нежданно образовавшийся между нами. Игорь склонил голову к плечу и долго смотрел на меня, словно решая, заслуживаю ли я честного ответа или можно обойтись какой-нибудь глупой шуточкой про лжецов.

– Что могло привести тебя ко мне в кабинет? – Он решил ответить вопросом на вопрос.

– Я не знаю. Если бы я соскучилась по тебе, наверное.

– Ты бы соскучилась по мне? – с сомнением спросил он, и я уцепилась за это как за соломинку.

– Конечно же, я бы соскучилась по тебе.

– Странно. Мне кажется, в твоей системе координат я просто маленькая точка, удаленная как от оси Х, так и от оси У.

– Но ведь есть еще и ось Z, – добавила я. – И потом, это странная идея. Как давно ты смотрелся в зеркало? Меня удивляет весь этот разговор в целом.

– Ты считаешь себя непривлекательной внешне? – уточнил Игорь, но не так, как это делают обычно мужчины в таких случаях. Я уже слышала этот вопрос. Многим его задают, потому что женщины склонны к своеобразному кокетству, суть которого – подтолкнуть мужчину к комплиментам. Они спрашивают «ты считаешь себя некрасивой» так, словно сама мысль об этом кажется им абсурдной, нелепой и даже преступной. Они дают понять, что красота их женщины не обсуждается. Игорь спрашивал – уточнял, он интересовался мной как предметом исследования, и если бы сейчас он мог где-то раздобыть хорошую лупу, он бы стал смотреть на меня сквозь нее.

– Я не считаю себя привлекательной, – призналась я, – но я не считаю это проблемой. Да, конечно, смотреть на себя в зеркало каждый день – это само по себе имеет привкус кары небесной, но я полагаю, что и самые красивые люди устают от самих себя. Даже такие, как ты.

– Ты считаешь меня красивым? – Он говорил тем же тоном естествоиспытателя, но я знала – такие вещи не могут не нравиться. Люди любят, когда их любят. Я пожала плечами.

– Ты красив, и все тут. Если ты не замечаешь этого, то по той же самой причине – ты слишком много лет видишь в зеркале одно и то же лицо.

– Не всегда, – сказал он серьезно. – Не всегда я не нравлюсь себе. Чаще всего я не задумываюсь об этом, но иногда, поймав свое отражение в витрине магазина – ты ведь тоже делаешь так, моя Ромашка, все делают так, – иногда я вдруг отмечаю, буквально на какую-то долю секунды, что я вполне доволен тем, что я – это я.

– О, незнакомое чувство, – рассмеялась я. – Я обычно злюсь, когда вижу себя в витринах.

– Но ты красива, ведь ты красива! – в конце концов возмутился он, и разговор поехал по наезженным рельсам, которые тем не менее для того и проложены, чтобы людям было комфортно по ним скользить.

– Значит, я красива?

– Ты – как ночная луна на юге, но на тебя надо смотреть, лежа на камнях или на теплом песке. Слишком высоко, люди редко находят время, чтобы выбраться на ночь, люди предпочтут сон.

– Я не знала, что ты поэт, – ответила я хрипло. Моя память – злая тюремщица – оживила воспоминания, как я лежала на камнях, и как тепла была ночь, и как чернело небо над головой. – Многим девушкам ты это говорил?

– Я вижу тебя, забывшую, где ты и зачем пришла, просто глядящую в морскую даль, и твои волосы будет перебирать ветер. Я бы хотел знать, о чем ты будешь думать в такой момент, но если тебя спросить, ты ответишь – так, ни о чем. Но твои глаза говорят обо всем за тебя, и говорят, что все так ясно – твои мысли прозрачны. Ты любишь мир и любишь людей, и не потому, что мир хорош, а люди заслужили твоей любви, ты любишь мир и людей вопреки.

– Ты преувеличиваешь. Фантазируешь, – прошептала я, и последние силы ушли на то, чтобы не заплакать – это были бы ужасно глупые слезы.

– Потому-то ты и не смотришь ни на кого, проходишь словно бы сквозь людей, будто внутри тебя постоянно крутят какое-то кино, и ты следишь за сюжетом. И я часто представляю тебя в больших солнцезащитных очках, как те, за которыми ты прятала свой фингал. Они – как забор с колючей проволокой наверху. Не входи – убьет. – Он рассмеялся и отхлебнул из чашки остывшего чаю. Я подумала – я даже не покормила его.

– Никогда не думала, что посылаю такое сообщение.

– Все ты знаешь, не притворяйся. Ты спросила, с чем ко мне люди приходят? Они хотят успеха, ищут уверенности в себе, смысла в жизни или же одобрения. Они сосредоточены на себе и своем месте в мире, им хочется занять как можно больше этого места.

– И ты помогаешь им?

– Ты намекаешь на тренинги по мотивации? – грустно вздохнул Апрель. – Каюсь, грешен. Я продался за деньги, если ты это имеешь в виду. Я мог бы сказать, я просто делаю свою работу, но это была бы неправда, потому что я еще и люблю ее. Потому что я, так уж вышло, люблю людей. Мне нравится наблюдать за ними, подталкивать их немного и смотреть, что получится. Люди не перестают меня удивлять – за столько-то лет. Ты не поверишь.

– Почему? Я поверю. – Я снова пожала плечами. – Я просто не думала, что это хорошая новость. Обычно мое удивление всегда со знаком минус. И не говори мне, что это просто моя защитная реакция. Это как с нашей блокадой на работе, я никогда не думала, что Постников дойдет до такого – разрушить весь наш отдел. Но видишь, люди и меня не перестают удивлять. Только при чем тут любовь?

– В тебе много любви. – Он говорил, словно обвинял меня в этом. – Много красоты и много любви, и ты решила прятаться от людей, чтобы тебя не растащили, не разворовали по камешку, по песчинке. Поэтому тебе так хорошо среди машин, ты не выносишь слишком много лжи. Как тот твой Эпименид, ты хочешь, чтобы все и всегда говорили одну только правду, но люди так не могут. Им больно, им страшно, они хотят, чтобы им почитали на ночь нормальную сказку. Слишком много правды – и лекарство превращается в смертельный яд.

– Это не та правда и не та красота, – возразила я.

– Я знаю, ты считаешь, что о внутренней красоте начинают говорить, когда не хватает роста или цвета глаз?

– А разве нет? – разозлилась я. – Ты нравишься мне – и ты знаешь об этом, и ты нравишься многим – и знаешь об этом. Твой внутренний мир – я понятия не имею, что это, возможно, ты хороший парень, может быть, ты станешь кому-то хорошим отцом и кому-то хорошим мужем.

– Ты считаешь, это будут две разные истории? – хмыкнул Игорь.

– Почему нет? А может быть, ты станешь ужасным мужем и скверным отцом. Завалишь все умными словами и округлыми формулировками, пока сам будешь запихивать вещи в чемодан. Или потребуешь совершенной преданности своим делам? Или станешь бить жену?

– Ну, это уж слишком, не думаешь? – Он сощурился и принялся нервно стучать пальцами по столу.

– Я не знаю, в этом и фокус. Я не знаю, но когда ты рядом, мне кажется, что меня привели в парк развлечений, что я снова ребенок, и я счастлива так, как только ребенок может быть счастлив, когда его крутят на карусели. Я не хочу думать о будущем. Я только не хочу, чтобы ты уходил. Но это глупо, потому что все равно ничего не выйдет – не как в сказке, в любом случае.

– Ты так уверена в этом.

– Я не уверена, но каковы шансы? – вздохнула я.

– Шансы всегда – пятьдесят на пятьдесят, – ответил он, и я улыбнулась и прикусила губу. – Что?

– Ничего, – покачала я головой.

– О, только не надо говорить, что это не соответствует каким-нибудь формулам, – воскликнул Игорь и поднялся со стула. – Да? Я угадал?

– Не скажу, – ответила я, еле сдерживая смех.

– Ну уж скажи, – кинул он и подал мне руку.

– Теория вероятности. Слыхал? Это только кажется, что шансы всегда равны, что все – пятьдесят на пятьдесят. И вообще, людям свойственно неправильно оценивать шансы, – пробормотала я, вставая со стула. Игорь притянул меня к себе, но не поцеловал, а потащил куда-то. Я пошла за ним, но он повернулся, остановился и посмотрел на меня.

– Ну и что? И что?

– Как тебе объяснить…. К примеру, люди переоценивают шанс выиграть в лотерею, который реально намного меньше, чем им кажется. Они говорят себе – кто-то же выигрывает. Один из миллиона. Но один из миллиона – это ничтожно малый шанс. Практически это означает, что нужно играть в лотерею несколько столетий подряд, каждый день, чтобы появилась гарантия на выигрыш. С другой стороны, люди недооценивают шансы встретить в огромном городе кого-то знакомого. Шанс на это выше, чем им кажется. Все люди используют одни и те же транспортные средства, причем примерно в одни и те же часы, и делают это день за днем. Шанс на то, что рано или поздно встретишь хоть кого-то из знакомых, очень и очень высок. На самом деле такое может случиться даже на другом конце земли. Но это не повышает шансы выиграть в лотерею.

– Отлично, отлично, – кивал Игорь. – А как ты оцениваешь наши с тобой шансы на то, чтобы добраться до какой-нибудь подходящей постели?

– Как… как высокие, – ответила я, но голос предательски дрогнул, а колени задрожали и подогнулись.

– Почему?

– Потому что тут полно кроватей? – спросила я неуверенно.

– Да нет же, премудрая ты Ромашка! Просто потому что я ужасно тебя хочу, понимаешь? А когда ты говоришь о теории вероятности, то еще больше.

– Серьезно? – рассмеялась я. – И что с тобой не так?

– Со мной не так – ты, – ответил он и вдруг подхватил меня на руки. О, психология, о науки и мудрые умы – каким не важным все становится, когда красивый мужчина несет тебя на руках и бросает на постель. Что может значить вся теория относительности, хоть общая, хоть специальная, когда тело берет власть над разумом. Я смотрела на то, как мой благородный идальго снимает с себя свитер, как стаскивает темно-серую мягкую водолазку, и мое сердце стучало как сумасшедшее, а тело сходило с ума и требовало от меня того же. Мне стало совершенно все равно, что будет завтра. Сегодня вдруг стало единственным, что имеет значение. А зря, Фая, зря.