8

Утром Лиза встала рано, раньше Марка. Когда он пришел на кухню, чтобы поставить чайник, она уже была там и пила кофе. Тонкие белые пальцы, розовый лак на длинных ногтях. Марк мельком посмотрел ей в глаза, секунды хватило, чтобы заметить опухшие веки, красные глаза. Они пили кофе и молчали. Надо было что-то сказать, что-то сделать, чтобы разбить эту душную тишину, чтобы свежий воздух ворвался в легкие. Но Марк решил отложить разговор на вечер. Весь день он был очень рассеян, подбирал слова, прокручивал в голове диалоги. Он не мог врать, не умел. И не мог рассказать, что произошло между ним и Агнешкой. Но он понимал, что Лиза и так догадалась. Поэтому решил просто попросить прощения, без объяснений.

– Лиза, воробушек, ты дома? – Марк вошел в квартиру с огромным букетом лилий и гербер.

Тишина – Лизы дома не было. Не было и ее вещей в шкафу, в ванной. С комода в спальне исчезли маленькая иконка с изображением Иисуса и четки из поддельного жемчуга – подарок Лизе от мамы. И сразу как-то стало пусто и холодно. Как будто ее свитера, джинсы, баночки и флакончики, которые иногда раздражали Марка, согревали и придавали уют их небольшой квартире.

– Может, это и к лучшему, – подумал Марк вслух. – Да, Матильда? – спросил он у кошки, которая запрыгнула к нему на колени и терлась о его колючий подбородок. Но кошку не волновали душевные терзания Марка, она жила просто и правильно, как живут все кошки.

А через несколько дней пришла Агнешка. Марк не говорил ей, что они с Лизой расстались. Но в маленьком городе почти все про всех всё знают. Агнешка принесла индийский чай, сделала уборку, вымыла посуду, испекла пирог. Они сидели на чисто вымытой кухне, ели пирог, пили чай, разговаривали о работе. Иногда поглядывали на букет из оранжевых гербер и белых лилий, выбросить который у Марка не хватило решимости, и он поставил его в вазу. О Лизе ни слова, Марк был очень благодарен Агнешке за то, что она не спрашивает о ней. Потом девушка спохватилась, что уже поздно, а ей еще надо забежать в магазин – соседка сломала ногу, из дому не выходит, просила купить кое-какие продукты для нее.

Через несколько дней Агнешка снова пришла. Хотя Марк всячески избегал с ней встреч в больнице. Но она заявилась без предупреждения. И осталась ночевать. А потом через несколько дней снова пришла. А Марк все не решался ей сказать, что не надо приходить, неправильно все это. И она приходила, иногда оставалась ночевать. Постепенно, день за днем, ее вещи начали занимать в шкафу полки и плечики, где когда-то была одежда Лизы. В ванной, на полках, там, где еще недавно стояли баночки и флаконы с кремами, гелями и прочими косметическими средствами Лизы, стали появляться тюбики и бутылочки с косметикой Агнешки.

«Она хорошая, она очень хорошая… Но чужая», – думал Марк по дороге домой с работы. Чужими были ее платья, запахи пирогов и индийского чая. Мимо прошла женщина, оставив шлейф духов, таких, как у Лизы… У Марка перехватило дыхание от боли… Как же он скучает! Он скучает по огромной стопке Лизиных джинсов и свитеров в шкафу, ему не хватает ее запаха, смеси резких духов, кофе и сигарет. Марк свернул с привычной дороги, зашел в парк, смахнул снег со скамейки. И долго сидел, смотрел на звездное небо, на украшенные накануне праздников гирляндами деревья, пока глаза не заболели от разноцветных огней.

Лиза вернулась домой, к отцу и мачехе. Окурки, разбросанные по всей квартире, пустые бутылки из-под дешевого вина в мусорном ведре и под столом, и такой же пустой холодильник. Лиза тут же принялась за уборку, но тупая боль в области солнечного сплетения заставила прилечь, тяжелым камнем придавила ее к постели. Теперь Лиза знала, где находится душа, она даже могла нарисовать ее границы у себя под грудью.

– Ну, здравствуй, боль. Я не буду тебе сопротивляться, у меня нет на это сил. Да и ты становишься сильнее, если с тобой бороться. Уж лучше так, потихонечку, будем жить вместе, я привыкну к тебе…

Но вскоре Лизе все же пришлось подняться с кровати. Из большой комнаты послышались странные звуки: шипение, завывание, глухие удары.

В квартире отца с мачехой жили два взрослых некастрированных кота. Они регулярно делили территорию, оставляя желтые капли на стенах, мебели, шторах. Иногда они могли мирно спать на одном диване, иногда устраивали жестокие драки. Разнимать было опасно, Лиза однажды попробовала – потом несколько дней не могла пошевелить пальцами, на руке остался рубец от укуса. Обычно мачеха брала ведро с водой и выливала на драчунов, коты отпрыгивали друг от друга, тогда можно было хватать их, пока не опомнились, и выбрасывать на улицу. Если мачеха была трезвая, она убиралась сразу же, если нет – на полу оставались лужи с клочьями рыжей и черной шерсти.

Сегодня мачеха и отец что-то отмечали, видимо, выпили очень много, поэтому они даже не услышали, что Черный и Рыжий в очередной раз устроили потасовку. Лиза с трудом встала, набрала кувшин воды и вылила на черно-рыжий живой клубок. Испуганные животные отпрыгнули в разные стороны, Лиза схватила Черного, открыла окно и выбросила его на улицу – квартира находилась на первом этаже. Рыжий за это время куда-то зашился. Лиза, взяв тряпку, начала собирать с пола мокрые клочья шерсти. Провозившись около получаса, она поняла, что сильно устала. Усталость и несколько таблеток успокоительного помогли ей быстро уснуть.

А ночью снова пришел Иисус. Он сидел на старом продавленном диване с грязной выцветшей обивкой, смотрел своими теплыми глазами на Лизу. Поглаживал Рыжего, расположившегося у него на коленях, а Черный терся о его босые стопы с рубцами.

Лиза смотрела на Иисуса, на котов и беспокоилась, как бы они снова не затеяли драку, ей не хотелось снова собирать тряпкой с пола воду и шерсть. Но коты были очень спокойные и ласковые. «Понимают, кто это», – подумала Лиза.

– Не вини Бога в несправедливости и страданиях. Бог справедлив и милосерден. Мы сами выбираем свою жизнь, – сказал Иисус, видимо, продолжая ранее начатый диалог, но Лиза никак не могла вспомнить его начало.

– Новорожденный ребенок выбирает мать, которая уходит в запой, и он умирает от холода и голода?

– Да, выбирает, там.

– Почему?

– Чтобы скорее закончить цепь перерождений.

– Почему тогда не все выбирают жизнь, полную страданий?

– По разным причинам. Кто-то еще недостаточно созрел, чтобы понять блаженство жизни без воплощения, а кто-то уже заслужил жизнь без страдания и смерть в глубокой старости в своей постели.

– Мы можем изменить свой выбор уже будучи воплощенными?

– Ты можешь изменить отношение к своей инкарнации. И то, что казалось страданием, может казаться радостью.

9

Размеренная жизнь на вилле способствовала душевному спокойствию Клавдии. Гай, будучи уже немолодым и не совсем здоровым, – сказывались ранения, полученные в молодости, и ночлеги в военных походах под открытым небом – уже не пытался получить какую-нибудь должность при нынешнем императоре Клавдии. Он, кажется, нашел дело, которым смог увлечься, – выращивание пшеницы. Клавдии же и раньше нравилось заниматься хозяйством, так что их жизнь можно было бы назвать идиллией, если бы не мысли об отсутствии детей. Но это больше беспокоило Клавдию, в то время как Гай ни разу не упрекнул жену в бесплодности.

В этот спокойный период ей только однажды приснился значимый сон.

Она и Йесу сидели на высокой горе и молча смотрели вдаль. Несмотря на то, что Йесу молчал, она знала, что место, где они находятся, – это Имаус. Клавдия не понимала, откуда это знание в ней. Ей казалось, что оно всегда было с ней, как и все знания об этом мире. Она чувствовала себя сотворцом этих величественных гор, земли под ними, рек и озер, кажущихся с этой высоты маленькими ручьями и лужицами, и неба, устремляющегося в бесконечность. Она чувствовала, что и сама есть часть бесконечности и безначальности.

– Зачем мы здесь?

– Чтобы ты вспомнила, – Йесу улыбнулся и тепло посмотрел на Клавдию своими глазами цвета меда.

– Я вспоминаю, только мои воспоминания так различны и так разрозненны, а также порой размыты и непонятны, и я не могу сложить их в одну картину.

– Представь огромный мозаичный пол, покрытый слоем грязи. Ты отмываешь маленькие мозаики, что-то лучше – и фрагмент сияет чистотой, что-то хуже – и цвет мозаики бледен, и фрагмент еще покрыт тонким слоем налета. Ты отмываешь ее не подряд, а в разных местах понемногу. Все знания, которые человек, как ему кажется, получает – а на самом деле он вспоминает то, что знал всегда, но забыл – части огромного целого. И когда-нибудь вся мозаика предстанет во всей своей красоте и гармонии. Тогда ты узнаешь истину. Душа, познавшая истину, отправится к Богу.

– А куда отправится душа, не познавшая истину, когда покинет плоть?

– Она будет кружиться до тех пор, пока не пробудится от забвения.

Этот сон взволновал Клавдию, и она поделилась своими переживаниями с мужем.

– Что есть истина? – спросил Гай, не ожидая ответа, и задумался. Возможно, он вспомнил один давний и очень важный разговор, когда он вот так же риторически спросил: «Что есть истина?» у самой Истины. А, может, просто подумал, что надо заехать на мельницу и лично проконтролировать, как идет работа.

Несколько лет без серьезных тревог и волнений пролетели быстро. Однако через три года, казалось, боги отказали в благосклонности Клавдии. Опять тяжело заболел отец. Получив печальную весть, женщина тут же засобиралась в дорогу. Гай поехать с женой не смог, так как опять обострилась его болезнь. Клавдия разрывалась – поехать к умирающему отцу или остаться с больным мужем. Но Гай настоял, чтобы она отправилась в Рим:

– Я обязательно поправлюсь. А вот твой отец уже не молод, я не прощу себе, если ты из-за моего легкого недомогания не попрощаешься с ним. С тобой поедут Адамант и еще несколько рабов, которым я доверяю, мне так будет спокойно.

Но отец не дождался старшую дочь и умер на июньские ноны. Когда Клавдия вбежала в родительский дом, рабы уже приготовили его тело к погребению.

Ни во время похоронной процессии, ни у погребального костра Клавдия не проронила ни слезинки. За что поучила упрек от матери, когда они вернулись домой:

– Ты совсем не любила своего отца, ни крика, ни стона я от тебя не услышала, ни одного волоса ты не вырвала со своей головы.

– Ах, мама, однажды родившись, мы не умираем, – устало прошептала Клавдия.

– Да, конечно, наша душа отправляется в Царство Плутона на вечные муки.

– Нет, наша душа возвращается на Землю, обретая новое тело. Я помню, как однажды я сама бросилась в погребальный костер вслед за дорогим моей душе человеком. Потом ничто… свет… улыбка… твоя мама улыбка… и папина. И еще одной женщины, которую вы называли Фелица.

– Фелица… так звали рабыню, твою кормилицу. Ты не можешь ее помнить, она умерла, когда тебе еще и двух лет не исполнилось. И я никогда тебе о ней не рассказывала. Должно быть, это отец, – сказала мать и опять разрыдалась.

Клавдия не стала больше ничего говорить матери о своих воспоминаниях. Например, недавно, гуляя по саду, она вспомнила, как когда-то шла по странному городу. Было раннее утро, солнечные лучи несмело скользили по траве и облакам, вокруг – большие дома, напоминавшие римские инсулы, только выше и красивее. Клавдия подошла к небольшому храму, который расположился на возвышенности. У храма стояла статуя человека из белого камня с распростертыми руками, как бы обнимавшего город. Лицо этого человека показалось Клавдии знакомым. Рядом никого не было, только изредка по дороге мимо проносились странные крытые повозки без лошадей и быков, с горящими фонарями спереди и сзади. Она испугалась своих воспоминаний и постаралась прогнать их скорее, как назойливое насекомое.

Вскоре Клавдия поняла, почему мать ничего не рассказывала ей о Фелице. Авигея узнала от рабыни, которая уже много лет жила у родителей Клавдии, что Фелица была любовницей отца Клавдии. Она родила от него ребенка, мальчика, но он умер через месяц после рождения. На третий день после его смерти родилась Клавдия. Роды были тяжелые, и мать Клавдии две недели находилась между жизнью и смертью. Фелицу позвали в дом кормить новорожденную девочку. Когда мать Клавдии начала выздоравливать, ее отец поклялся, что забудет молодую рабыню. Фелице разрешили остаться в доме кормилицей и няней. Однако рабыню соблазнил один молодой раб-грек, кажется, его звали Александр. Однажды ночью влюбленные решили сбежать. Вскоре беглецы были найдены и жестоко убиты.

Клавдия недолго пробыла в Риме, она беспокоилась о муже. После смерти отца он стал самым дорогим для нее человеком. Особенно после того, как она узнала, что Фелица и Александр были убиты по приказу матери. Женщина не смогла простить молодой рабыне того, что она была любима ее мужем и что родила от него сына. В душу Клавдии закрались страшные подозрения, не была ли ее мать также виновницей смерти новорожденного мальчика.

Тревога Клавдии по поводу мужа была не напрасной – Гаю стало хуже, но он не хотел беспокоить жену, и в письме, отправленном в Рим, сообщал, что здоров, и она может побыть с матерью сколько захочет.

Когда Клавдия, почти не останавливаясь на ночлег, приехала на виллу, Гай уже неделю пребывал в лихорадке, иногда он был в сознании, иногда бредил. Она три ночи провела у его постели, каждый раз думая, что это его последняя ночь.

Прибыл из Рима вольноотпущенник и ученик Авла Корнелия Цельса. Осмотрев Гая, врач сказал, что его жар вызван тяжелой болезнью легких. Он приказал приготовить сок кориандра и отпаивать им больного. А также давать настой чернушки с медом.

– Если это не поможет, то, видимо, так угодно богам.

Клавдия исправно выполняла рекомендации врача, но Гаю не становилось лучше. Однажды, на минуту задремав, она увидела сон.

В их спальню тихо, но быстро вошел мужчина. Клавдия, сидевшая у постели больного, не сразу узнала вошедшего. Это был Йесу, мужчина с глазами цвета меда. Но сегодня глаза у него были темными и печальными. Он, не глядя на Клавдию, подошел к постели, протянул руку к Гаю и сказал:

– Прощаются тебе грехи твои. Гай, тебе говорю, встань!