Ждать просто так было скучно. Сэм сунул ноги в шлепанцы, поплотнее запахнул полосатый домашний халат – старый, уютный, с несмываемым пятном от красного вина на рукаве (Мардж этот халат ненавидела, пару раз Сэм вытаскивал его из пакетов, приготовленных для Армии спасения). Шаркая шлепанцами, с кружкой в руке, он побрел через лужайку к почтовому ящику. Собственно, всерьез надеяться, что в ящике обнаружится хоть что-нибудь мало-мальски интересное, было глупо. Ну что там может быть? Счета? Письмо из банка с предложением открыть пенсионный счет? Рекламные буклеты туристической компании (неповторимый круиз по Атлантике, скидка – тридцать процентов)? Что-нибудь в этом роде. Но Сэм все равно любил ходить по утрам к почтовому ящику. Возможно, где-то в глубине души он все еще по-детски мечтал о Волшебном Сюрпризе. Может, о заросшей водорослями бутылке с картой клада в Карибском море. А может – о надушенном письме на розовой бумаге от Незнакомки, Попавшей в Беду (Сэмюэл Джонсон, я обращаюсь к вам, потому что вы известны своим умом и благородством, к тому же никто другой не в силах мне помочь). Все же Мардж, по всей видимости, права, когда называет его инфантильным и говорит, что без нее он пропадет…

Разумеется, ни бутылки с картой клада, ни письма от незнакомки в ящике не было. Был только буклет туристической компании. Сэму предлагалось немедленно отправиться в путешествие. Правда, не в круиз по Атлантике, а на романтический уик-энд в Париж (скидка – сорок процентов, щедро, ничего не скажешь). Может, уговорить Мардж махнуть в Париж? Может, сорокапроцентная скидка ее соблазнит? Сэм попытался представить себе романтический уик-энд в Париже с Маргарет. Ничего не вышло.

Он захлопнул дверцу почтового ящика, сунул рекламный проспект в карман, хлебнул кофе и потащился обратно к дому, надеясь, что Мардж уже одета и скоро он сможет наконец спокойно позавтракать хорошенькой порцией чистого холестерина с поджаристой корочкой. Пожалуй, это будет омлет с беконом. И сверху немного грибов. И еще – совсем уж для полного счастья – парочка свиных сосисок, если, конечно, Мардж тайком не выкинула их из морозильной камеры. Решено. Свиные сосиски – вот что ему требуется сегодня утром!

На соседском участке возле клумбы незнакомая женщина возилась с цветами. Похоже, соседи таки пригласили флориста заняться их садиком.

Женщина стояла на коленках перед почти законченной клумбой. В руках – садовые ножницы. Огненно-рыжие волосы, россыпь веснушек на носу, садовые перчатки и шорты перемазаны землей. Наверное, она не ожидала, что кто-то увидит ее в такую рань. А может, ей просто было плевать.

В руках женщина держала кустик каких-то мелких розовых цветочков. Бегония? Анютины глазки? Розы? Сэм никогда не разбирался в цветах… Она что-то говорила этим своим цветочкам – негромко и дружелюбно. Она делала это совершенно всерьез и, похоже, верила, что цветочки ее слушают и понимают. С таким же выражением лица двоюродная племянница Сэма, Люсиль, разговаривала со своими плюшевыми медвежатами. Правда, Люсиль было пять с половиной лет.

Вообще-то Сэм привык считать, что люди, склонные беседовать с неодушевленными предметами или растениями, нуждаются в помощи психиатра. Но, увидев в шесть утра, как посреди фешенебельного пригорода Нью-Йорка незнакомая рыжеволосая женщина в перемазанных землей шортах делает внушение кусту бегонии (или как там эти цветочки зовут), он почему-то нашел это страшно трогательным. Наверное, это очень добрая женщина. И веселая, и нежная. И совершенно непохожая на его жену Маргарет.

Женщина, закончив разговор с кустиком, сунула его корнями в приготовленную ямку и присыпала их землей. Она выпрямилась, прикрывая лицо тыльной стороной ладони в грязной перчатке, глянула на солнце, улыбнулась. Она была не только доброй, нежной и веселой. Она была еще и чертовски красивой, когда вот так стояла, улыбаясь солнцу.

Сэм вдруг подумал, что с такой женщиной, наверное, здорово было бы провести пару дней в Париже. Он, правда, немедленно устыдился таких мыслей. В свои двадцать пять лет Сэм знал только одну женщину – свою жену.

Горячий кофе из кружки плеснулся на рукав. Сэм заскакал по траве, тряся обожженной рукой. С левой ноги слетел шлепанец. Господь всемогущий! Он и забыл, что торчит на лужайке в полосатом старом халате и с кружкой в руке. Как неудобно. Скорее всего, рыжая женщина решит, что он полный идиот.

– Сэм, почему ты не одет?! Зачем ты снова вытащил этот дикий халат? Я хотела отдать его в церковь для благотворительной распродажи!

Ну вот, Маргарет его застукала. Теперь уж он окончательно выглядит идиотом, который даже прилично одеться сам не умеет.

– Не забудь, в одиннадцать – совещание. Отец просил тебя не опаздывать! – сказала жена, садясь в машину.

Маргарет была дочерью делового партнера его отца, работала вице-президентом в семейной фирме по производству высокотехнологичного строительного оборудования, где Сэм, инженер-электронщик по профессии, занимал скромную должность заместителя старшего технолога. Так что Мардж приходилась ему не только женой, но и начальством.

Подобрав шлепанец, Сэм водрузил его обратно на ногу и зашаркал в дом. Дико неудобная ситуация. Хочется сквозь землю провалиться. Но до чего же славная женщина! Стоя на крыльце, он все же не выдержал и обернулся. Рыжеволосая женщина засмеялась низким грудным смехом (почему-то совершенно необидно) и помахала ему рукой.

Много лет спустя Дженни призналась, что в тот день, глядя на скачущего по газону Сэма, который пытался отряхнуть кофейное пятно с халата (зрелище нелепое до невозможности), она подумала: хорошо бы этот мужчина был моим мужем. Я родила бы ему ребенка, и мы были бы счастливы во веки веков и умерли в один день глубокими старичками. Подумала – и сама испугалась. Джейн Миллз, о чем это ты? С чего такие мысли? Парень женат! Его жена – красивая, подтянутая, в наглаженном деловом костюме – как раз сейчас усаживается в свой новенький «Порше». Ты же дала себе слово: больше никаких женатых мужчин!

Джейн стояла на лужайке, вся перемазанная землей, и думала, что жизнь устроена как-то уж очень несправедливо.

Сэм не знал, что Джейн давала себе какие-то там обещания насчет женатых мужчин. Он был не в курсе, что за плечами у этой веселой рыжеволосой женщины – глупейший студенческий брак с художником, который оказался алкоголиком, к тому же поколачивал ее (после очередной ссоры Джейн сделала аборт, подала на развод и сбежала в Нью-Йорк, чтобы начать новую жизнь), и почти десять лет мучительных отношений с женатым писателем, замешенных на лжи и пустых обещаниях. Отношения были тяжелые, изматывающие, из-за них не хотелось жить. Однажды Джейн нашла у своего писателя пузырек со снотворным и выпила почти все. Слава богу, она вовремя испугалась и успела позвонить в службу спасения. Проведя трое суток в отделении интенсивной терапии центрального госпиталя, Джейн вышла оттуда с синяками от капельницы под ключицей и твердым решением: больше никакой любви (во всяком случае – к женатым мужчинам). Любовь – мучительна. Любовь чуть не убила ее. Пора остановиться.

Сэм ничего этого не знал и, признаться, знать не хотел. Чего он хотел? Видеть ее. Разговаривать с ней. Слушать, как она смеется. Чувствовать тепло ее кожи, запах волос. Чувствовать себя счастливым. Чувствовать себя живым.

Встреча с Джейн изменила его. С детства тихий и застенчивый, выросший в тени коммерческого гения отца, привыкший быть на вторых и третьих ролях, уверенный, что им не может заинтересоваться ни одна женщина (исключение – Маргарет, сама сделавшая ему предложение, но для нее это был скорее вопрос бизнеса, чем увлечение), Сэм неожиданно сам для себя проявил поразительную активность и настойчивость. Он приглашал Джейн на кофе, убедил Маргарет в необходимости устроить альпийскую горку за домом (разумеется, горкой занималась Джейн), предлагал ей помощь, когда Джейн ехала за покупками, болтал без умолку, даже шутил. И – о чудо! – она смеялась его шуткам.

Однажды вечером они возвращались из супермаркета (Сэм предложил подвезти Дженни, это уже вошло у него в привычку). В кафе на заправке они взяли по хот-догу (Мардж при виде этих хот-догов точно удар бы хватил).

Сэм смотрел, как Джейн ест, как она смеется и вытирает вымазанный кетчупом подбородок тыльной стороной ладони. А потом взял ее за руку и поцеловал. Вот в эту самую ладонь. А потом – в подбородок, вымазанный кетчупом.

Он никогда и никого не решился бы вот так вот первым поцеловать. Стеснительный до заикания, он был уверен, что не стоит и пробовать – все равно получишь отказ. Маргарет сама затащила его в постель, а потом – под венец. (Боже, Сэм, ты совершенный теленок, ни одна другая женщина не стала бы с тобой возиться! Сама не пойму, зачем ты мне нужен…)

С Джейн все было по-другому. Он больше не чувствовал себя теленком, он ничего не боялся, ему было на все наплевать. Он целовал ее, она отвечала, и больше ничего на свете не имело значения. Пусть мир летит в тартарары, оно того стоило.

Наутро Сэм, как обычно, вышел к почтовому ящику. В ящике его ждал в высшей степени Волшебный Сюрприз. Письмо в длинном конверте. Письмо было не надушено, да и бумага, признаться, оказалась вовсе не розовой, а, напротив, белой. В письме Джейн сообщала, что они больше не могут встречаться, она слишком любит и уважает Сэма, чтобы позволить себе адюльтер, что ни к чему не обязывающий роман с женатым мужчиной – не ее амплуа. Она просто не переживет этого романа. Вот так.

Доделывать их альпийскую горку фирма по ландшафтному дизайну прислала другую женщину. Она не разговаривала ни с бегониями, ни с Сэмом.

Вечером Сэм устроил подростковый бунт 69-го года. Купил упаковку пива и выпил все шесть бутылок, пользуясь тем, что Мардж не было дома – она отправилась на деловой ужин.

Потягивая пиво на веранде, он думал о своей жизни. Жизнь его, в сущности, прекрасно налажена, разве нет? У него есть хороший дом, есть банковский счет, год от года растущий, есть стабильная, прилично оплачиваемая работа. У него есть жена – умная, красивая, успешная женщина. От такой жизни Сэму остро захотелось удавиться.

Утром он вышел на кухню с сильнейшей головной болью. Мардж смешивала в блендере свою утреннюю дрянь. Увидев мужа, она поджала губы.

– Сэмюэл, – сказала она. – Нам необходимо поговорить. Я обнаружила в мусоре шесть бутылок из-под пива. Я не желаю иметь мужа-алкоголика.

И тогда Сэм совершенно неожиданно для себя сказал:

– Ты права. Я подам на развод.

Развод дался Сэму большой кровью и стоил кучу денег. Маргарет получила дом и практически все накопления, к тому же следующие восемь лет Сэм должен был выплачивать ей драконовские алименты (поскольку на развод подал именно он).

Прямо из зала суда Сэм поехал к Джейн. Они не виделись с того самого дня, когда он поцеловал ее в машине по дороге из супермаркета. Не виделись, не писали, не звонили друг другу. Сэм не знал, живет ли она по прежнему адресу, вышла ли замуж, примет ли его и что он станет делать, если нет.

Джейн его приняла.

Поначалу им приходилось тяжело. Съемная квартирка размером с обувную коробку съедала почти все деньги. Впрочем, Сэму эта квартира нравилась куда больше его прежнего холодного дома. У них с Джейн была плитка, чтобы варить кофе, цветок на подоконнике и огромный матрац, на котором они любили друг друга. Большего нельзя было и пожелать.

На Сэма ополчилась вся семья. Отец души не чаял в Маргарет. Узнав, что сын променял ее на какую-то садовницу из Алабамы, к тому же на пять лет старше его, отец пришел в ярость и выдвинул Сэму ультиматум: или вернись к Мардж, или – вон из семейного бизнеса.

Мать, всегда и во всем согласная с отцом, но более дипломатичная, позвонила, чтобы пригласить Сэма на ужин и спокойно все обсудить. Трубку сняла Джейн. Мать передала приглашение и добавила: «Вас, милочка, я не зову – не хочу ставить в неловкое положение. К ужину омары, не думаю, что вы умеете их есть».

На ужин Сэм не пошел. Из отцовской фирмы уволился. Месяц сидел без работы. Джейн в него верила и говорила, что работа будет. И она появилась.

В течение следующих нескольких лет Сэм сделал блестящую карьеру. Благодаря Джейн, ее бесконечному терпению, здравому смыслу, а главное – ее любви к нему, Сэму постепенно удалось наладить отношения с родителями. Когда отец умер, именно Джейн утешала его мать и занималась организацией похорон.

Они наконец смогли осуществить свою давнюю мечту – поехать в Европу и увидеть Париж.

Они купили собственный дом и лучшую комнату сразу же отвели под детскую.

Маргарет никогда не хотела иметь детей. Она находила их шумными, была уверена, что они мешают карьере, к тому же считала, что Сэм сам не хуже ребенка нуждается в опеке. Все годы их брака она принимала противозачаточные таблетки, но все равно панически боялась забеременеть.

Джейн мечтала родить Сэму ребенка. Он знал, что женщина, у которой даже для куста бегонии найдется доброе слово, будет исключительной матерью. Когда врач, отводя глаза, сказал, что шансы Дженни родить малыша ничтожно малы, Сэм не поверил. Но, увы, это было правдой.

* * *

За годы совместной жизни Сэм и Джейн научились быть стойкими. Они любили друг друга, верили, что смогут преодолеть все, что угодно, и никогда не сдавались.

Джейн объездила пять американских и три европейские клиники, лечилась у лучших специалистов. Когда четыре года назад Сэму предложили возглавить отделение компании в России, Джейн обошла и московских врачей.

Какая насмешка судьбы… До встречи с Сэмом Джейн не хотела никаких детей. Она сделала три аборта. Один – в Алабаме, в сельской больнице, после того как ее избил муж-алкоголик (Джейн поняла, что рожать от такого человека категорически нельзя, равно как и жить с ним). Еще два – уже в Нью-Йорке. Она встречалась с женатым мужчиной, ни о каких детях и речи быть не могло, Джейн принимала пилюли, но все равно два раза подряд беременела. Это было очень некстати…

Сейчас она отдала бы все на свете за то, чтобы иметь возможность родить ребенка. Но Бог, по всей видимости, решил, что возможностей у Джейн было предостаточно, а раз она ими не воспользовалась, значит, и детей ей никаких не нужно.

В Москве Джейн снова назначили лечение – очередную новую схему. Каждый раз, когда доктора меняли схему лечения, Джонсоны надеялись, что уж на этот раз все точно получится. Надеялись и теперь.

Дженни колола бесконечные гормоны, от этого отекало лицо и ноги. Впрочем, мешки под глазами – полдела. Беда в том, что изнанкой гормональной терапии были еще и постоянные обмороки, низкое давление, упадок сил… Иногда утром она не могла встать с постели – то есть физически не могла. Потом у спокойной и веселой Джейн начались нервные срывы, слезы, истерики, после которых она сутки или двое сидела в халате в углу гостиной, тупо уставившись в стену – непричесанная, заплаканная, несчастная. Однажды Сэм оставил ее в таком состоянии и уехал на два дня на семинар в Петербург. Джейн заверила, что с ней все будет в полном порядке. Но, вернувшись, он застал ее все там же – в углу дивана. Рядом стояла тарелка с нетронутым ужином, который Сэм оставил на столике перед отъездом.

С тех пор он старался не оставлять Джейн надолго одну. Иногда срывался с работы, наплевав на переговоры, семинары, контракты и другие важные дела. Сидел рядом с женой, заставлял ее есть, одевал, как ребенка, вел на прогулку… Постепенно Джейн приходила в себя. А спустя неделю-другую снова случался срыв.

Когда они только приехали, Джейн устроилась в бюро по ландшафтному дизайну. Уже через полгода она довольно сносно могла объясняться с клиентами и сотрудниками по-русски. Джейн нравилась работа, коллеги ее любили, клиенты были довольны. Но из-за проблем со здоровьем, связанных с последствиями терапии, она все чаще сидела дома.

Впрочем, проблемы с работой – это ерунда. Эти проблемы можно решить. Другое было куда серьезнее.

Попытки завести ребенка сопряжены со строжайшим режимом сексуальной жизни. Каждые два месяца врач составлял для Джонсонов график. Отмеченные в календаре периоды воздержания, отмеченные в календаре благоприятные для зачатия дни, часы, чуть ли не минуты. Секс по звонку таймера.

Они неделями ночевали в разных спальнях, и это было мучительно, во всяком случае – поначалу. Мучительно было заниматься любовью по расписанию. В конце концов любовь для них почти превратилась в тяжелую, неприятную, но необходимую процедуру вроде похода к стоматологу.

Когда органайзер начинал деликатно позванивать, напоминая, что через час Сэм и Дженни должны лежать в постели и пытаться (боже, в проклятый сотый раз пытаться!) сделать ребенка, Сэм срывался с работы и мчался по московским пробкам домой, где его уже ждала Джейн – ждала обреченно, мучаясь чувством стыда и собственной неполноценности из-за того, что не может родить такого желанного, такого необходимого им обоим ребенка.

Нет, слава богу, за годы своих мытарств по клиникам и специалистам, несмотря на расписание, на вечные гормоны и секс по часам, они не утратили влечения друг к другу. Но если раньше их любовь была легкой, радостной, светлой, то теперь к ней примешивалось вечное чувство потери, горечь бесконечных разочарований, неловкость. Нередко, занимаясь любовью с женой, Сэм чувствовал слезы у Джейн на лице, и это были отнюдь не слезы восторга.

Когда в подходящий для зачатия день и час они ложились в постель (поначалу – мучимые неловкостью ситуации, позже – почти равнодушные), Сэм остро ощущал ненормальность происходящего, неуместность этого секса. То, чем они занимались, больше не было актом любви. Это было актом отчаяния. А ребенка все не получалось.

Однажды Сэм поймал себя на мысли: «Я не хочу этого делать. Я не хочу иметь к этому отношения. Я не хочу ехать домой».

Он испугался, прогнал эту мысль, затолкал в дальний угол сознания, сделал вид, что ничего такого не было. Но оно было, вот в чем проблема.

Убедившись, что естественным образом ребенка Джонсонам не зачать, врачи посоветовали искусственное оплодотворение.

Снова гормоны. Почти полгода в разных спальнях. Впрочем, для Сэма это было почти облегчением. Да и для Джейн, пожалуй, тоже. Расходиться вечером по своим комнатам было честнее, чем ложиться в общую постель по звонку. С этим сексом по расписанию оба почти забыли, что такое настоящее желание.

Раз в месяц Дженни с Сэмом приезжали в клинику, чтобы сдать «репродуктивный материал», как это деликатно называли врачи. Для Джейн процедуры были мучительны.

– Увы, голубушка, – сказал профессор, занимавшийся с ней. – Взять у вас яйцеклетку безоперационным путем невозможно. Придется делать прокол в стенке матки.

Джейн делали эти проколы одиннадцать раз.

Операцию проводили под местной анестезией – совершенно безболезненно. Но потом, когда Сэм привозил жену домой, анестезия отходила, и Дженни иногда сутки, а иногда – трое почти не вставала с кровати. По квартире она ходила, закусив от боли губу, согнувшись почти пополам. Ей было больно ходить в туалет, больно сидеть, больно лежать… По ночам она плакала. После третьей процедуры Сэм настоял, чтобы жене выписали снотворное.

Дженни мужественно терпела, но все было бесполезно: эмбрионы никак не хотели выживать в пробирках, месяц за месяцем гибли.