Марина помнила его разухабистым мужиком, любящим закусить холодную водку сальцем с лучком и черным хлебом и под это дело порассуждать о скорбных делах, творящихся в отчизне, о гибели литературы как таковой и писателей как писателей. Детективы при этом он строчил будто из пушки и очень обижался, когда маститые и увенчанные лаврами литераторы называли его произведения «мусором» и «чтением для метро и сортиров». Толя Грищенко, еще не будучи тогда Анатолем Гроссом, заводился с пол-оборота, кричал, что эти самые писатели так ничего стоящего и не создали, а все написанное ими нужно отправить на помойку – и история уже отправила, и именно туда! Наверное, если бы он продолжал строчить детективы, то прославился бы и вышел в авторы «первой десятки», чего ему очень хотелось, но Толю подкосила очень русская страсть – к мессианству. В конце концов, бедолага Толя уверился в том, что чтиво для сортиров и метро действительно никому не нужно, и ударился в «высокое». Для начала он написал роман о гибели планеты – от экологической катастрофы, разумеется. Затем о том, что всех без исключения впереди ждет смерть – мысль не слишком новая и не слишком оригинальная. Про катастрофу еще кое-как прочитали, а про близость смерти почему-то решительно никто читать не захотел, и тогда Толя написал роман мистический. Сей роман на весь мир его тоже не прославил. Дело в том, что доморощенная мистика была никому не интересна, а другую, не доморощенную, голливудскую, Толя писать не умел, да и к тому времени она уже была написана – Стивеном Кингом и Дином Кунцем, которые, по определению, умели это делать лучше Толи. Тогда пришлось перейти на создание эпохальных и эпических полотен, что Толя и сделал.

Зато в Штатах ему удалось обзавестись свежей американской женой, недавно прибывшей в Новый Свет из Старого, то есть из города Киева. Американская, бывшая киевская, жена родила Толе малютку, что явилось для него некоторым образом потрясением – Толя к моменту отбытия за океан был не слишком молод, а к рождению малютки уже решительно не молод, и заботы о благосостоянии семейства поглотили его целиком.

Благосостояние семьи в Америке полностью зависело от того, как продаются Толины книги в России, в том числе и в книжном магазине «Москва», где Толя собирался нынче общаться с поклонниками.

По причине давнего знакомства придется Марине Николаевне встречать Толю «лично», как выразилась помощница, а Марине не слишком этого хотелось.

Рита продекламировала расписание до конца. Марина почти не вслушивалась, потому что знала – если она что-то забудет или упустит, помощница непременно напомнит и непременно вовремя, и день покатился как снежный ком с горки, набирая обороты и обрастая непредвиденными обстоятельствами, срочными делами и вовсе не запланированными встречами.

Телевизионщики приехали, ясное дело, с многочасовым опозданием, как раз когда в магазин валом повалил народ и в тесных, уставленных книгами от пола до полтолка залах стало совсем не протолкнуться.

Рита заглянула в кабинет, как раз когда Марина разговаривала по телефону с издателем Анатоля Гросса.

– Да ты пойми меня правильно, Андрей Андреевич, – очень убедительно говорила Марина, а Рита гримасничала в дверях. – Дело не в том, что мы плохо относимся именно к твоему автору! Просто он, как бы это сказать… не наш автор. Он у нас почему-то всегда плохо продается!

Издатель, осведомленный о том, что Гросс продается плохо, тем не менее был абсолютно уверен, что Марина Леденева может продать кого угодно и в любых количествах и если не продает, то только потому, что ей неохота, настаивал на личной встрече, но делал это с осторожностью. Он точно знал, что на Леденеву нельзя давить. Все решения она всегда принимает сама и в соответствии со своими собственными взглядами на жизнь.

– Ну вот есть авторы, которые у нас не идут никогда, и Гросс как раз из тех, кто не идет!

– А кто у вас хорошо идет?

Марина улыбнулась ангельской улыбкой. Хорошо, что издатель ее не видел.

– Вот Памук хорошо идет. Паоло Коэльо. Хмелевская, из тех, кто полегче.

– Паму-ук, – протянул издатель, не уловивший никакой иронии, – так он же этот… как его… нобелевский лауреат!

– Вот именно, – согласилась Марина, – и тем не менее продается хорошо. Ты сам знаешь, нобелевских лауреатов никто, кроме Нобелевского комитета, как правило, не читает.

– Марина Николавна, ты меня без ножа режешь! Ну, что тебе стоит, прими ты нашего автора, хоть он и не Памук! А то ведь обидится, выйдет история с географией, ты этих творцов лучше меня знаешь!

– Ну, положим, я не знаю. Откуда мне знать, я просто книгами торгую!

Тут Андрей Андреевич кинулся льстить, славословить, рассказывать, какая она прекрасная, как отлично во всем разбирается, хоть бы и в психологии творцов, и она быстро его остановила. Лесть Марина никогда не любила.

Рита все маялась в дверях.

– Хорошо, Андрей. Я приму его, конечно, только народ от этого все равно не соберется, я тебе точно говорю!.. Если его утешит свидание со мной, я готова.

– Вот спасибо, Марина Николаевна! Вот спасибо! Я бы не стал к тебе приставать, но на самом деле вся надежда только на тебя, а без… – завел издатель, и Марина, прикрыв трубку ладонью, снизу вверх вопросительно кивнула Рите.

– Что?

– Они просят пару залов освободить от людей, – выдала Рита. Глаза у нее смеялись.

– Кто?!

– Телевидение. Им камеры негде ставить. Они говорят, что толпу уже сняли, и теперь им нужно полки и интервью с вами, а они не могут, потому что народу битком!

– Андрей Андреевич, прости, мне надо с телевизионщиками разобраться, – сказала Марина в трубку, – до свидания.

– Ну, что? Закрываем, Марина Николаевна? – спросила Рита.

– Да они с ума сошли, что ли?! Как можно в разгар дня два зала закрыть?!

– Я и говорю, что не можем, но они и слушать ничего не хотят. Они же с телевидения!

– Ну да, – с неопределенной интонацией согласилась Марина, – пойдем, посмотрим?

По узким и тесным коридорчикам, переходящим один в другой – в магазине «Москва» вечно не хватало места, экономили на всем, и особенно на директорских «покоях», – Марина выбралась к тяжелой металлической двери в торговый зал и распахнула ее.

Шум, гул, голоса, сияние ламп, витрин, стеклянных стоек, подсвеченных изнутри, море людей, как будто колышущееся между сияющими берегами. Марина стояла выше – лестничка в несколько ступенек вела во внутренние помещения магазина, – и ей с возвышения хорошо были видны входные двери, в которые валил народ, и с этой стороны даже собралась небольшая очередь «на выход».

Никто не знал, как Марина любила эту самую толпу, втекающую в двери, как ценила, как радовалась каждый раз, что в ее любимый книжный идут люди, значит, все правильно, все хорошо, значит, усилия не пропадают даром!

Потеснив начальницу плечиком, Рита пробежала вперед, чтобы указать Марине дорогу. Телевизионщики были, ясное дело, в самом дальнем и людном зале, где продавались мемуары, беллетристика, детективы и новинки, и добраться до него, особенно в магазинный час пик, было делом непростым.

Возле настенного телефона, над которым висел яркий плакатик, призывающий «позвонить директору», маялся старичок в вылезшем кроличьем треухе, хотя в магазине было тепло, и порыжевшем пальтеце, напомнивший Марине кого-то из давнего и далекого времени. Узловатой рукой он держал трубку, дул в нее, время от времени отрывал от уха и рассматривал тоскливо.

Ясное дело, Марина возле него притормозила.

– Здравствуйте, – сказала она старичку громко, и тот воззрился на нее с удивлением. – Вы хотели что-то сказать директору?

Старичок испуганно приосанился, как школьник, которого собираются отчитывать.

– И хочу, и скажу! Вот тут написано, – и он наставил на яркий плакатик очки с толстыми, как будто выпученными линзами, которые все время держал в руке, – позвоните директору! Я и звоню. Только почему-то ничего не слышно.

Эти телефоны и плакатики придумала Марина, чтобы поддерживать связь с покупателями. Каждый желающий, недовольный или, наоборот, осчастливленный, мог позвонить и оставить сообщение. С прослушивания сообщений она начинала каждый рабочий день.

– Не слышно? – переспросила Марина.

Рита, убежавшая далеко и вернувшаяся за начальницей, моментально сняла трубку и послушала.

– Все слышно, Марина Николаевна. Просто там автоответчик, – объяснила она старичку.

– Но вы можете мне все сказать прямо сейчас, – объявила Марина. – Я и есть директор.

Вокруг шумела толпа, люди протискивались мимо, обремененные фирменными зелеными пакетами, в которые здесь упаковывали книги.

– Голубчик! – вскричал старичок, снова неуловимо кого-то напомнив. – Вас звать Марина Николаевна Леденева?

Марина кивнула.

– Что вы хотите мне сказать?

Старичок суетливо стал совать во внутренний карман пальто свои очки с захватанными стеклами и все никак не мог попасть. Вид у него был еще более испуганный.

Марина ободряюще пожала узловатую и холодную, несмотря на магазинную жару, руку.

– Голубчик, – заговорил старичок и откашлялся, – я, собственно, хотел всего лишь выразить вам… благодарность, если мне позволено будет это сделать… Видите ли, мы живем в этом доме, собственно, долгие годы живем, и вдруг, так неожиданно… Видите ли, вокруг все изменилось, и продолжает меняться, и не всегда в лучшую сторону, иногда так трудно приходится… Вот казино под окнами у нас открыли, прямо в переулке, и мы с тех пор почти не спим…

Марина слушала, не перебивая. Казино, вернее стриптиз-клуб, в переулке открыли уже лет десять назад, и Марина даже некоторое время воевала с резвыми ребятами, держателями заведения.

Рита, которая переживала, что телевизионщики сейчас наделают дел в самом людном и тесном зале, уже давно проявляла признаки нетерпения, а тут не выдержала.

– Я могу вас проводить в кабинет, и вы мне скажете все, что хотите сказать Марине Николаевне, а сейчас, простите, директор очень спешит.

– Нет, нет, зачем в кабинет, не нужно!.. – переполошился старичок. – Я, если мне будет позволено, просто хотел от всей души поблагодарить вас, голубчик! От себя и от Лели, Елены Самсоновны, супруги, и от всех нас!

Вот, ей-богу, Марина, всегда быстро соображавшая, никак не могла взять в толк, за что он ее благодарит. Кажется, старичок это понял. Он придвинулся поближе и понизил голос, словно сообщая некий секрет, не предназначенный для посторонних ушей:

– Мы все, все получили подарки! От вашего, то есть от нашего любимого магазина! Все ветераны и просто… – он поискал слово и улыбнулся, – и просто старики. К годовщине Октябрьской революции. Мы понимаем, революция – это нынче не модно, но что делать, вся жизнь прошла, и оказалось, что даром!.. А мы… мы, что же… Нам трудно привыкнуть… – Тут он спохватился и вскричал негромко: – Так что спасибо вам, голубчик, громадное спасибо!..

Марина кивала и улыбалась и еще раз напоследок пожала холодную старческую руку, а потом, увлекаемая Ритой, оглянулась. Вылезшая кроличья шапка мелькнула и потерялась в толпе.

Эти подарки старикам, живущим в доме, где помещался книжный магазин «Москва», придумал Маринин муж, сама бы она не догадалась.

– Марьюшка, – однажды сказал он озабоченно, – надо бы нам как-нибудь праздник устроить, ну, просто для пенсионеров!.. Ведь есть такие, которые в этом доме пятьдесят лет живут!

Митя всегда был чем-нибудь или кем-нибудь озабочен – стариками, жильцами, дальними знакомыми, которым требовалось сложное лечение, бабусей, живущей на соседнем участке, или собакой Цезарем, которая с утра плохо ела и делала скучное лицо. Неизвестно, как ему это удавалось, но, в конце концов, все получали помощь – деньги находились, лекарство покупалось, бабуся обретала новый забор, а собака Цезарь непременно веселела.

Митя же и придумал, как поздравить… не обижая. Он собрал «заказы» – как когда-то, в советские времена, по которым старики так отчаянно и искренне ностальгировали. Самые настоящие, полновесные, «правильные» заказы! В картонной коробке были аккуратно уложены: твердая палка копченой колбасы, соблазнительная баночка красной икры, полголовы желтого сыра, увесистая пачка чая, плитка шоколада, растворимый кофе, бутылка шампанского, книжка из серии «Жизнь замечательных людей», календарь на следующий год и – в отдельном конвертике! – поздравительная открытка с кремлевскими башнями и звездами, а также купон на скидку в книжном магазине «Москва».

– Вот видишь, – хвастливо сказала Марина помощнице, гордясь мужем, – мы не догадались, а Матвей Евгеньевич догадался! И людям теперь приятно.

По ступенькам они перешли в следующий зал – магазин тянулся вдоль Тверской, смотрел на улицу огромными витринами, которые всегда внимательно и с любовью оформляли, и все залы «поднимались» вместе с улицей.

В зале было не протолкнуться, как на первомайской демонстрации в застойные времена. Странный пронзительный свет заливал книжные полки, и, только подойдя поближе, Марина поняла, что светит мощная лампа на длинной и тонкой черной ножке, которую, оберегая от толпы, придерживает худосочный и патлатый молодой человек, абсолютно телевизионного вида.

Телевизионные молодые люди решительно отличаются по виду от всех остальных молодых людей.

– Здравствуйте.

Парень дернул шеей, оглянулся на Марину и отвернулся, не найдя в ней ничего интересного.

Другой, с камерой на плече, стоял в некотором отдалении, а возле полок металась девушка с микрофоном. Людей, которые из-за давки не понимали, что происходит, теснил третий молодой человек, наступавший на толпу, широко раскинув руки. Покупатели покорно, но не без ропота, отступали. Общую картину под названием «вавилонское столпотворение» довершала небольшая низенькая трибунка, перегородившая примерно треть узкого зала, так что приходилось обходить ее, чтобы попасть к дальним стеллажам. Трибунка была приготовлена для Анатоля Гросса и его встречи с читателями.

Рита протиснулась к мечущейся девушке и взяла ее за руку. Та остановилась и с видимым усилием сфокусировала взгляд на Марине и ее помощнице.

– Марина Николаевна, это Ольга, корреспондент. А это наш директор.

– Здравствуйте, – с разбегу начала девушка, тараща глаза, – нам нужно снять здесь и здесь, и еще там, где книги о Москве, это было бы просто отлично, но народу очень много, и оператору совершенно негде работать, и, наверное, придется проход закрыть, тут и еще вот там, а потом нам нужно будет синхрончик записать, а для этого придется выйти на улицу и встать возле дверей, там отлично и видно надпись «Москва». Вы встанете, я вам задам вопросы, вы ответите, а потом мы поговорим еще у вас в кабинете, а затем…

– Оль, чего еще снимать-то?! Полки я уж снял!..

Девушка, с тем же усилием оторвавшись теперь от Марины Николаевны, махнула рукой в сторону:

– Вот там еще сними! Где новинки! И надпись сними, что это новинки!

– Я туда не протолкнусь!

– Господа, посторонитесь, пожалуйста! Оператору совершенно негде работать!

Марина, начавшая было раздражаться, вдруг развеселилась.

Инструктор, с которым в юности она ходила в походы то на Приполярный Урал, то на Север, любил повторять, что если нет возможности изменить ситуацию, нужно изменить отношение к ней.

Марина это хорошо усвоила.

Ну, они молодые и неопытные, эти самые журналисты. Ну, приехали они совсем уж не вовремя. Ну, им кажется, что при виде камеры директор непременно упадет в обморок от счастья, выгонит людей, переставит стеллажи так, чтоб удобнее было снимать, вывеску перевесит, люстры поменяет местами, и все само собой получится, и материал выйдет «зашибись»!..

Девушка, махавшая руками на покупателей в некотором отдалении, подлетела и уставилась на Марину. Потом на лице у нее отразился ужас, и она стала тащить из кармана вчетверо сложенный листок бумаги.

– А… скажите, пожалуйста, – Ольга вытащила листок, скосила глаза, как в шпаргалку, видимо, ответа не нашла и перевернула на другую сторону, и тут воспрянула духом, – скажите, Галина Николаевна, можно будет на время этот зал закрыть, чтобы мы могли спокойно работать, а потом…

– Нет, – перебила директриса. – Все будет не так. Во-первых, вы должны запомнить, что меня зовут Марина Николаевна. Во-вторых, среди бела дня по непонятным причинам магазин закрыться не может, вы уж извините. Если хотите, мы можем принести стремянку, вы ее поставите на возвышение, и ваш оператор снимет зал сверху. Здесь, – она показала на трибунку, приготовленную для Анатоля Гросса, – как раз свободно. Если у вас получится, можете побеседовать с покупателями, а потом вас проведут в кабинет, и мы спокойно там поговорим. Снимать на улице вряд ли имеет смысл, потому что уже темнеет, а пока вы будете переносить свою аппаратуру, стемнеет окончательно. И снег пошел. Видите?…

Девушка-корреспондентка только моргнула.

– Ну, вот и договорились, – весело заключила Марина, – значит, я вас жду в своем кабинете. Рит, проводишь, ладно?

Муж Митя называл ее «мастером простых решений», и Марина иногда не знала, хорошо это или плохо.

В данном случае совершенно точно – хорошо.

Она стала пробираться обратно, путь через все залы предстоял неблизкий, когда к ней протиснулся охранник.

– Марина Николавна, – озабоченно сказал он, наклоняясь к самому ее уху. – Задержали вора. Ну, того самого! Что делать? Милицию вызывать?…

1993 год

С утра Марина заехала к маме. Думала, на пять минут, а оказалось, почти на час. Мама капризничала и вздыхала – с одной стороны, ей очень хотелось в санаторий, куда Марина каждый год ее отправляла, а с другой – очень не хотелось собираться.

– Вот как бы так сделать, – говорила мама, усаживая Марину пить чай, – чтобы, с одной стороны, поехать, а с другой, чтобы кто-нибудь за меня собрался бы!

Марина, отлично понимавшая все эти заходы, помалкивала, прихлебывала из кружки. Собирать родительские чемоданы у нее не было ни времени, ни желания, да и чаю не слишком хотелось!.. Митя все повторял, что чай должен быть как поцелуй, «сладок, крепок и горяч», и научил ее заваривать «двойной с прицепом». Это означало, что кружку нужно налить доверху рубиновым, душистым, огненным чаем и положить в него ломтик лимона. Чай на родительской кухне не шел ни в какое сравнение с «двойным с прицепом», и Марина пила исключительно из вежливости.

Отчим в это время громогласно осведомлялся, как это так выходит, что путевка в такое хорошее и дорогое место по нынешним лихим временам стоит всего ничего, даже говорить смешно!..

Марина и тут помалкивала, пожимала плечами, а когда отчим уж очень наседал, говорила, что, должно быть, ездят мало, вот цены и падают.

– Да! – восклицал отчим. – Как же! Падают они!.. В магазинах, выходит дело, растут, а в санатории падают! С чего бы им падать?!

Марина опять пожимала плечами.