– Мы здесь живем, – начала Тонечка. – Временно. Меня зовут Антонина Герман, а это Саша Шумакова.

Толстяк посмотрел сначала на одну, а потом на другую, пырнул носом по-кабаньи и пробормотал:

– Временно! Устроили там в своей Москве черти чего и сюда все побегли как ошпаренные! Небось когда там у вас все медом намазано, так вы про нас и не вспоминаете, а как вирус, так сюда повалили, нас отравлять!

– Мы потому и в масках, – сказала Тонечка растерянно. – Чтоб не заразить никого.

– Да на одно место вам всем эти маски понадевать! – сердито продолжал Петрович. – Чтоб не выдумывали чего не надо и чтоб жили как люди! Ну, чего уставилась?! Я тут хозяин, в своем праве, ты ко мне пришла, а не я к тебе! Командовать в Москве своей будешь!

– Да не собираюсь я вами командовать!

– Понаехали. – Толстяк не в силах был сразу остановиться. – Масок понацепляли на рожи свои сытые да гладкие! А у нас преступность уличная по области втрое по сравнению с прошлым годом! Это как понимать? Это так надо понимать, что все ваши, московские, куролесят!

– Мы не куролесим, – сказала Саша. – И отчитывать нас не за что.

– А я считаю, что вас, москвичей, не отчитывать, а пороть нужно. По воскресеньям! И по телевизору показывать, как порют!..

– Спасибо вам большое за помощь. – Тонечка поднялась. – Саш, придется нам Вячеславу Андреевичу звонить. Может, хоть у него телефон работает!

– Какому еще Вячеславу Андреевичу?! – взревел толстяк.

– А мэру вашему, Селиверстову, – заявила Тонечка с интонацией «на-кася выкуси». – Пойдем, Саша.

– Стой, стой! – Толстяк испуганно привскочил со стула. – Ишь, шустрая какая! Чуть что, так сразу мэру звонить! Все вы, москвичи, заполошенные!

– А что вы на нас кидаетесь?!

– Да кто кидается, кто кидается!.. Уж и поговорить нельзя! У вас, у московских, никакого понимания нету! Шуток и тех не понимаете! Давай, давай, присаживайся обратно! И ты, подружка, присаживайся!

Все расселись, как сидели, – Саша у двери, Тонечка у стола, Петрович на хозяйском месте.

– Так чего у вас стряслося? – деловым и даже отчасти официальным тоном спросил толстяк. – Звать меня товарищ майор Мурзин Николай Петрович, а вы кто будете?

– Антонина Герман, – представилась Тонечка, которой уже было смешно.

Она легко перескакивала с одной эмоции на другую, как по камушкам прыгала. Ее муж, великий продюсер, иногда говорил, что с ней и поругаться как следует не получается, она отвлекается и быстро забывает, из-за чего собралась ругаться!

– Мы живем на Заречной улице. Наш дом номер три, Сашин, – она оглянулась, – номер два. А в первом жила Лидия Ивановна, фамилии я не знаю…

– Решетникова, – неожиданно сказал товарищ майор Мурзин Николай Петрович.

– Вы ее знаете?!

– Да это в Москве вашей никто никого не знает! А у нас все промеж собой знакомцы либо сродники! Вечная ей память, пусть земля пухом, как говорится…

– Николай Петрович… – Тонечка попыталась поправить за ухом проклятую маску. Резиновые пальцы перчаток путались и тянули волосы, зацепить маску за ухо никак не получалось.

А, провались она совсем, правда!..

Тонечка стянула маску и зажала ее в руке.

– Николай Петрович, – повторила она. – Участковый просил меня посмотреть в доме Лидии Ивановны, может, телефон найдется или какие-то адреса! Мы с Сашей посмотрели, но ничего не нашли.

– И чего?

– А… вы? – спросила Тонечка. – Если вы всех тут знаете! Может, и родственников ее тоже?

– Да она-то приезжая, – заявил товарищ майор. – Последних лет тридцать всего и живет здесь!

– Ох, ничего себе, – пробормотала Тонечка, – приезжая! Тридцать лет живет!

– Она, Лида, ни с кем не зналась. Сама по себе. По первости к ней наши бабы-то было разбежались, а она им от ворот поворот! Я, мол, к вам не лезу, и вам ко мне ходу нету.

– Так совсем одна и жила? – не поверила Тонечка. – И никто не приезжал?

– Зачем никто? – удивился Николай Петрович. – Племянница бывала пару раз, сын ейной племянницы тоже наезжал.

– Пару раз за тридцать лет? – уточнила Тонечка.

– Ну, мож, раз пять! – Николай Петрович выровнял на пустом столе три карандаша. – Я за ими не записывал, когда они приезжали, зачем! А чего вы всколыхнулись, бабы?.. Вам-то что за дело?

Тонечка и Саша, которых никогда в жизни никто не называл бабами, немного растерялись. Сашину растерянность Тонечка прямо почувствовала спиной.

– Ваш лейтенант Котейко попросил в доме посмотреть, нет ли телефона или каких-то адресов, чтобы сообщить родственникам, я же вам говорю!

– И чего?

– Телефона мы не нашли, – сказала Саша.

– И адресов тоже, – подхватила Тонечка. – Но нам показалось странным, что у Лидии Ивановны камея пропала, видимо, старинная. И шторы в доме все задернуты.

– И чего дальше? Ну, задернуты, ну и хорошо!

– Она никогда не задергивала, – твердо сказала Тонечка. – Вот сколько я здесь живу…

Тут Петрович опять захохотал так, что стол скрипнул и отъехал от его пуза.

– Да сколь ты тут живешь-то?! Пару месяцев? Ну, москвичи, ну, затейники! Куда ни придут, ни приедут, сразу затею затеют!

Тонечка молча смотрела на него.

– Ну, задернула бабка штору, и чего теперь? А эту, как ты сказала…

– Камею.

– А ее сунула куда-то да и забыла! Или забрал кто!

– Кто забрал?

– А кто нашел покойницу, тот и забрал! Ты ведь мне намек даешь, что, мол, она не сама преставилась, а помог кто-то? Так?

Тонечка кивнула.

Николай Петрович посерьезнел.

– Ты нам тут воду не мути, – сказал он строго. – И без того синим пламенем горим с этим вашим карантином! Это ж надо такое удумать – всю державу на карантин запереть! Все позакрывали, всюду замки понавесили! Мужики от безделья перепились все, бабы по улицам с синяками ходят, ребятня в хулиганизм подалась! – Он так и сказал «хулиганизм». – А вам, московским, все мало! Теперь, знамо дело, Лидушку прикончили!

– А если на самом деле прикончили? – тихо и упрямо спросила Тонечка.

Майор Мурзин Николай Петрович приподнялся со своего места, оперся ладонями-подушками о стол и перегнулся к посетительнице.

– А это уж наше дело, – тоже тихо проговорил он. – Москва нам тут не указ. Сказано, не мути воду. Ступайте, бабы, по домам. Или, ежели вам заняться нечем, за упокой души свечку поставьте, самое бабье дело!

– Как зовут племянницу Лидии Ивановны?

– Знать не знаю и не желаю.

– Где она живет? В Москве?

Тут Николай Петрович радостно осклабился и сложил из своих пальцев пухлую фигу.

– Во! Видала? Сами-то они с Москвы, а племянница с Твери ездила!

– Адрес у вас есть? Племянницы?

– Сроду не было. – Николай Петрович опять по-кабаньи пырнул носом. – Сказано, не лезь не в свое дело! Не расхлебаешься потом с тобой!.. И… давайте двигайте отсюда! Время уж к обеду!

– Старшему лейтенанту Котейко скажите, что мы его искали, – угрюмо попросила Тонечка. – Пойдем, Саш.

– Это я уж расстараюсь, – пообещал Николай Петрович. – Это ж прям новость номер один, что вы его искали! Щас я прям за руль и до лесу, где у них пикет выставлен!

Тонечка и Саша одна за другой вышли на улицу и остановились у лавочки, на которой все играл с телефоном весельчак Ленька.

Он не обратил на них никакого внимания, они его больше не интересовали.

– Да уж, – сказала наконец Тонечка. – Никто тут нам помогать особенно не расположен.

– А ты все-таки думаешь, что нам нужна помощь?

– Нужно родственников найти, Саш, – Тонечка вздохнула. – Даже если я все придумала и Лидия Ивановна сама по себе умерла, как-то не по-людски выходит. Кто ее похоронит, где? А родственники, оказывается, есть.

– Да этот упырь и наврать мог, – заметила Саша.

– Зачем ему нам врать?

– Затем, что мы из Москвы, а он Москву ненавидит.

Они пошли по узкой улице под горку. Машины ездили редко, прохожих тоже почти не было. Но те, что попадались, непременно останавливались и подолгу смотрели им вслед. И водители притормаживали и тоже смотрели.

– Я нервничаю, – призналась Саша. – Все смотрят.

– Привыкнешь, – с философским видом Тонечка махнула рукой. – С Родионом хуже, на него тоже все смотрят, а он этого не любит. И маску снимает, и перчатки! Я стараюсь в магазин сама ходить, чтоб он лишний раз там не терся.

– Смотри, правда все закрыто.

Во всех домишкам, уцелевших от стародавнего купеческого изобилия, в первых каменных этажах помещались лавки, лавчонки, салоны сотовой связи и парикмахерские «экономкласса». Все двери заперты, некоторые даже заложены поперечинами, на всех белели бумажки. Бумажки извещали, что «в связи с карантином» заведение не работает.

– …И как жить? – спросила Тонечка саму себя. – Люди ведь как-то кормились, что-то делали, старались. А теперь что? Мой муж говорит, все производство встало, никто ничего не снимает, договоры расторгают так быстро, аж бухгалтерия не справляется! А у него тоже люди работают, а у них семьи, дети, кредиты…

– Кто у тебя муж? – поинтересовалась Саша.

На белые бумажки, извещавшие о закрытии, она старалась не смотреть.

Должно быть, во время войны женщины так же отворачивались от собственных окон, заклеенных крест-накрест газетными полосами.

– Продюсер, – сказала Тонечка. – Великий. Звать Александр Герман.

– Тот самый?..

– Наверное, тот, – согласилась Тонечка. – Он снимает фильмы, а я пишу сценарии. Это теперь никому не нужно.

– Ну, подожди, – Саша поправила проклятую маску. – Может, еще будет нужно.

– Хорошо бы. И надо бы, чтоб все до этого момента продержались! И мы, и артисты, и съемочные группы! А самое главное – зрители.

– Это точно, – пробормотала Саша.

– Вон там за складами дивной красоты церковь. Вдруг она открыта, мы бы правда свечку поставили! А нет, хоть снаружи посмотрим. Хочешь?

Саша немедленно выразила желание осмотреть церковь.

– А что тут за склады?

– В Дождеве мебельная фабрика, довольно солидная, – проинформировала Тонечка, чувствуя себя старожилом. – Многие там работают. И еще стекольный завод, не такой, как в Гусь-Хрустальном, но тоже приличный. Настоящий советский хрусталь делает. Я тебе потом покажу бокалы! Сейчас все закрыто.

– А ты хорошие сценарии пишешь? – вдруг спросила Саша.

Тонечка искоса взглянула на нее. Теперь дорога поднималась в горку, идти было трудно.

– Мой муж говорит, хорошие, – сказала она осторожно. – Его бы воля, он бы меня заставил по сценарию в месяц писать, а я так не могу. Мне сначала нужно чуток подумать, потом еще немного, потом… Ну, вот «Дело штабс-капитана», например, я написала!

– Иди ты! – не поверила собеседница.

– Точно тебе говорю! А что такое?

– Я тебе потом скажу, – пообещала Саша. – Есть у меня одна идея… Не то чтоб идея, но… мысль. Мы обсудим, вдруг она тебе понравится.

…Они поднимались к церкви и разговаривали, как старые подруги, которым наконец-то удалось встретиться и даже пару дней побродить по приятным местам. Тонечка то и дело забывала, что познакомились они вчера, ничего друг о друге не знают и бродить вдвоем им… незачем.

У них есть только одно общее – покойная Лидия Ивановна, старая княгиня.

Тут Тонечка «перепрыгнула» совсем на другую мысль.

– Но ведь камея пропала, – сказала она. – И Лидия Ивановна не могла ее потерять! То есть могла, конечно, но это уж совсем невероятное совпадение! Такое даже в сценарий нельзя вписать!

Саша остановилась.

– Тонечка, – выговорила она и неожиданно сняла маску, – ну ты же не думаешь, что камею на самом деле взяла я?..

– Н-не думаю, – призналась озадаченная Тонечка. – А что? Ты взяла?

– Нет, конечно!.. Просто упырь сказал, что камею мог утащить тот, кто нашел тело! А я не брала.

– Ну, конечно, нет, – успокоила Тонечка. – Что ты вдруг занервничала?

– Потому что я не брала.

– И я не брала, – уверила та. – И Родион не брал. – Тут она опять «перепрыгнула». – Я второй день уроки не проверяю, он наверняка ничего не делал вообще. Он у нас не учится категорически! Когда спрашиваешь почему, он или молчит, или разводит демагогию. А я ему говорю – проще за два часа все выучить, чем каждый день скандалить.

– Зато рисует гениально.

– Саш, мы не знаем, гениально он рисует или просто рисует, – сказала Тонечка с досадой. – Если гениально, все в порядке, он всю оставшуюся жизнь может ездить верхом на кривой козе, а поклонники будут восторгаться! А если нет? И придется работу искать, зарплату получать? А он до сей поры с ошибками пишет!

– Ну, знаешь, – подумав, проговорила Саша. – Человек с фамилией Герман не может быть дебилом!

Тонечка засмеялась и шумно выдохнула:

– У-уф! Почти пришли. Лестницы – враг панды, честное слово.

Белая, как меловая гора, тяжелая, как шлем тверича, широкая, как крепостная стена, церковь венчала собой горушку. Отсюда весь Дождев был как на ладони – узкие улочки, купеческие домики, покосившиеся заборы. За рекой Дождевкой тянулись сараи, склады, догнивали ржавые дебаркадеры и брошенные катера. Солнце подсвечивало свежую, только что пролезшую зелень, и от всей этой картины становилось невыносимо грустно.

– Должно быть, пристань там была, – сказала Саша. – Во-он, видишь? Где домик с трубой и как будто причал.

– Наверняка была, – согласилась Тонечка.

Ей всегда жаль было этих городов, в прошлом зажиточных и нарядных, а сейчас пропадающих ни за грош.

…Совсем как старая княгиня Лидия Ивановна!..

– Всю Великую субботу дождь шел, – Тонечка улыбнулась. – И я очень боялась, что в Иерусалиме огонь не сойдет.

– Да ладно, – неуверенно сказала Саша.

– Точно, точно! А когда сошел, я так обрадовалась! И побежала сюда, хотя церковь закрыта, службы не было. У меня кулич в духовке стоял, а я все равно побежала. И вот, представляешь, как только я на горку взобралась, вдруг – рра-аз! И солнце! Откуда оно взялось?! И сразу весело стало, как будто дышать легче.

– Ну ты фантазерка.

Тонечка вздохнула.

– Ты как мой муж, – буркнула она. – Ни во что не верит, говорит, что огонь сходит не по Божьему промыслу, а по химической реакции. А мне так не нравится!

По древней брусчатке с пролезшей между камней травой они дошли до входа в храм, остановились и задрали головы.

– Представляешь, он стоит здесь с четырнадцатого века. И все видел. И все помнит.

Белые стены с узкими бойницами окон уходили высоко вверх, к солнцу, и казались бесконечными.

Саша положила руку в резиновой перчатке на монументальную резьбу.

– Смотри-ка, Тоня! Открыто!

Она поднажала, и дверь тихонько, неохотно подалась.

– Надо же! – воскликнула Тонечка. – Все время было заперто! Вот нам повезло! Заходи.

– А можно?

– Если нельзя, выйдем, – объявила решительная Тонечка. – Пошли!

Они зашли в полутемный притвор – здесь оконца были словно слюдяные – и прокрались дальше. Двустворчатая высокая дверь внутрь храма была приоткрыта, они зашли и остановились. Тонечка натянула на голову капюшон толстовки. Саша, которой нечего было натянуть, посмотрела по сторонам в поисках корзинки с платками, которые обычно ставят в храмах.

Корзинка оказалась в самом углу.

– Я пойду с батюшкой Серафимом поздороваюсь, – негромко сказала Тонечка. В пустом храме ее шепот был отчетливо слышен. – Вон там, в правом приделе Серафим Саровский. А ты посмотри, как купол расписан! Тут такие фрески!.. Глаз не оторвать!..

Тонечка торопливо пошла по правому приделу, шаги гулко отдавались от стен. В храме горели только лампады, и она представляла себе, что именно так здесь было в четырнадцатом веке – полутемно, гулко, и только лики отливают золотом, словно светятся сами по себе!..

Вдруг что-то с грохотом упало и покатилось.

Тонечка замерла. Ей стало страшно.

– Саша? – позвала она. – Ты где там?.. А?

Она оглянулась, но никакой Саши позади не было.

Тонечка сделала еще несколько шагов. Она изо всех сил прислушивалась, но ничего не было слышно, только звенела в ушах тишина.

Она оглядывалась по сторонам, вдруг споткнулась, потеряла равновесие и грохнулась на холодный плиточный пол – прямо на коленки!

Тонечка зашипела от боли и тут только поняла, что споткнулась… о человека! Тот лежал на полу, прямо посередине прохода, рука откинута.

– Саша! – закричала Тонечка изо всех сил.

Эхо заметалось по храму и пропало в вышине.

Послышались торопливые шаги, Тонечке показалось, что очень много, словно взвод солдат промчался, короткий вскрик, удар.

Тишина.

– Саша!

Кое-как Тонечка поднялась на ноги и, хромая, побежала к центральному проходу. Золотые лики провожали ее суровыми взглядами.

Саша Шумакова стояла на коленях, почти упершись лбом в стену. Платок съехал ей на глаза.

Тонечка подбежала и обеими руками стала тянуть ее за шиворот.

– Вставай! – в отчаянии повторяла она. – Вставай!

Саша неуверенно поднялась, держась рукой за высокий подсвечник.

– Что случилось?! Ты жива?!

– Жи…ва, – проговорила Саша, растерянно улыбаясь. – Кто-то меня… ударил… кажется.

Тонечка повернула ее к себе. Левая бровь была рассечена, из нее капала кровь, очень обильно. Так показалось Тонечке.

– Там кто-то лежит, – вдруг вспомнила она. – Человек! Я о него споткнулась!.. Ты посиди, я сбегаю к нему.

– Я с тобой, – сказала Саша.

Тонечка поддерживала ее под локоть, кровь из раны капала Саше на щеку, на платок, стекала по белой куртке.

На Саше была щегольская, очень московская курточка.

Они добрели до человека, который так и лежал неподвижно.

– Он умер? – спросила Саша, как вчера спрашивал мальчик Родион.

Тонечка присела.

Человек был большой, тяжелый, не перевернуть.

– Саш, помоги мне!

Они навалились вдвоем. Человек перекатился на спину, рука описала дугу и ударилась о плиточный пол, совершенно как мертвая.

– Я не понимаю, – лихорадочно пробормотала Тонечка, – жив он или нет!..

– Дай я послушаю, – Саша вытирала рукой лицо. Вид у нее был страшный.

– Так ты не услышишь!

Тонечка стала искать на большой руке место, где можно было бы нащупать пульс.

…Как это у героев сериала все получается так просто?! Почему в жизни совсем не просто, а страшно, больно, долго? Почему черная кровь капает на плиточный пол и на одежду лежащего, а она, главная героиня, никому и ничем не может помочь?!

Она так и не поняла, жив человек или мертв, когда он вдруг пробормотал, не открывая глаз:

– Господи помилуй.

– Вы живы?!

– Да… по всей видимости.

Человек открыл глаза. Взгляд у него сфокусировался не сразу.

Он несколько раз моргнул, с усилием вздохнул, посмотрел на Тонечку, перевел взгляд на Сашу и повторил:

– Господи помилуй.

И стал неуклюже подниматься.

Только теперь Тонечка обратила внимание, что он был в священническом облачении.

– Давайте-ка я вас в больничку отвезу, – проговорил человек. Стоять ему было трудновато, он, как давеча Саша, опирался рукой о стену. – Вон кровь у вас идет.

– Что случилось? – спросила Тонечка. – Вы кто?

– Отец Илларион, – спохватился человек. – Служу здесь, в храме. Вот ведь пакость какая, господи прости.

– Я на улицу выйду, – выговорила Саша. – Подышу.

Отец Илларион крепко взял ее под руку и повел. Тонечка потащилась за ними.

С некоторым трудом все трое выбрались из храма. Саша была бледной, почти зеленой, и кровь все капала.

В кустах сирени по правую руку располагались несколько ветхих лавочек, но они туда не дошли. Саша опустилась прямо на ступеньку. Тонечка пристроилась рядом с ней.

– Я сейчас посижу немного, – пробормотала Саша виновато. – И мы пойдем.

Отец Илларион, потоптавшись, тоже уселся рядом.

– В больничку надо, – заметил он. – Кровь не останавливается.