Глава 2

Распрощавшись с Котовыми, Антон решил не сразу идти домой, как собирался вначале, а заглянуть ещё отцу Димитрию, папе Диме, единственному пока близкому ему тут человеку. Когда-то они вместе окончили духовную семинарию и были отправлены служить в сельские приходы. Но Антон из своей Александровки уехал со скандалом, а папа Дима неожиданно для всех оказался не только священником, но и рачительным хозяином. И знал он в Рождествено не только каждого человека и каждую собаку, но и всякую амбарную мышь. Если уж у кого расспрашивать про этот дом и его новых хозяев, то именно у него.

Поселившись тут полгода назад, Антон ни разу не пожалел, что приехал «под крыло» к папе Диме. Мало в здешних краях старых сёл – в давние времена всё больше кочевники тут жили, скотоводы, перекати поле. Нынче здесь, а завтра и след их не найдёшь. Таким земля только кормилица, но не мать. И те деревни, что построили тут недавно, в общем-то были тоже «перекати поле», без корней. Распадались колхозы, и народ откочёвывал в город, в поисках заработка, а в душе тая мечту о более лёгкой и интересной жизни. И деревенька, десятка в два домов, построенные в пятидесятых-шестидесятых годах минувшего века – вроде как сиротой оставалась. Доживало тут несколько стариков и старух, весной и осенью всё тонуло в непролазной грязи, а зимой уж силёнок недоставало старческих – расчистить тропки друг до друга, а главное дело – до магазина, куда раз в неделю привозили хлеб.

Иное дело Рождествено – село особое, живая старина. Основано оно было ещё при Екатерине Великой. До сих пор много тут можно увидеть домов девятнадцатого и даже восемнадцатого века. Диво дивное – и на кирпичи их не растащили, разве что, какие дома забросили, а какие переделками поиспортили малость.

Вон, водонапорная башня, поставленная ещё при прежней хозяйке, матушке-графине Елизавете Августовне. Ведь залюбуешься: не абы как её сделали – чистая готика, зубцы резные. А кому понадобилось поверх этих зубцов деревянную загородку присобачить – у того пусть это на совести останется. И сколько ещё таких «памяток» о годах минувших можно было насчитать по селу!

Взять пожарную часть, разместившуюся в бывших графских конюшнях. Или нарядный до сих пор, когда-то – винокуренный, а теперь – спиртовой – завод: красные кирпичи вперемежку с белыми. А там, где прежде рабочие жили, до сих пор стоит общежитие. Не только заводские, но все, кто по делам в Рождествено приехал, могут поселиться тут за копейки. Площадь рыночная осталась. Теперь торгуют тут две-три тётки. Зимой – картошкой, луком да молоком, летом – ягодами по сезону, да грибами, да яблоками. Одна надежда этой торговле – на приезжих. У своих-то, местных, такие же «товары» в огороде, да в погребе. А какой рыбный базар тут когда-то был! И осетры огромные – полведра икры в каждом, и белуги – больше человека, если мерить… Теперь, поди, дети и не видели белуги никогда.

И само собой, была в Рождествено церковь в честь архистратига Михаила с обязательным Елизаветинским приделом в графинину честь. Папа Дима как раз её сейчас успешно восстанавливает, уже до купола дошёл. Недолго ему ещё служить (да и жить) в молельном доме, хотя он и там с уютом обосновался. Скоро в отреставрированный храм перейдёт. И купола, как и столетие назад, в солнечные дни станут гореть так ярко, что за Волгой видно будет эти золотые искры.

До сих старые эти дома вносят свои штрихи в облик села, из-за них Рождествено не смотрится новоделом, вотчиной новых русских, залепивших сельские улицы сплошь особняками – один к другому впритирку. Есть такие особняки и здесь, конечно, щетинятся антеннами да видеокамерами, заслоняются от случайного взгляда трёхметровыми заборами. Но они тут смотрятся чужаками, а старые дома – хозяевами. До сих пор эти старые дома тут вроде как главные.

Усадьба графини (хотя на самом деле и не графини вовсе, а отца её) долгое время смотрелась бельмом на глазу, хотя когда-то она была самым большим и красивым домом в Рождествено. Но фотографий и даже картин не сохранилось. Обидно, ведь сюда и художники заезжали, даже «певец лесов» – Иван Шишкин среди них. Так или иначе, если захочешь представить каким было село при Елизавете Архиповне, приходилось полагаться только на воспоминания старожилов. А тем ещё их бабки и прабабки рассказывали: о конюшнях с рысаками, об аллеях, увитых розами, о резных зелёных балконах.

В то время, как Антон приехал в Рождествено, в барской усадьбе вправду – кто только ни жил! Беженцы, гастарбайтеры, и вовсе бомжи. Разбитые окна заслоняли досками, какие-то древние железные кровати с провисшими сетками – подпирали кирпичами.

Антона вызывали к здешним маргиналам, когда из них собрался отдать Богу душу на исходе страшного запоя. Антон его тогда вытащил, прямо в этом бомжатнике ставил капельницы. А после папа Дима «промыл» этому мужику мозги уже своими средствами. Удивительно – тот до сих пор ходит трезвый, усердно помогает восстанавливать старый храм, и живёт при нём же, в сторожке. И отъелся, и одежда на нём, хоть и бедняцкая, а всё-таки не вонючие лохмотья. Нет, папа Дима тогда куда больше Антона для этого мужика сделал.

А второго бомжа, зверски избитого непонятно кем, (говорить он наотрез отказывался) пришлось везти в больницу. Скорая ехала к ним неимоверно долго, часа три, наверное, и у Антона были серьёзные опасенья, что старик не продержится. Но тот чудом дотерпел, и с разорванной селезёнкой его разбирались уже хирурги в больнице.

Дом держался долго, как тот изметеленный жестокими кулаками бомж. Но ясно было, что последует дальше – выселят оттуда всех из-за «аварийного состояния», а потом начнут рушиться ветхие стены. Предвидя это, на заднем дворе, на развалинах фонтана-слона, кто-то уже написал чёрной краской «Родовая помойка графини».

Но гораздо больше Елизаветы, Антона интересовал её отец, Архип Казимирович, который и построил усадьбу. Придворный алхимик, добывший таки золото из подручных средств, пусть толщиной в волос всего – золотую нитку, но добывший. А ещё – прорицатель, сосланный в тьму-таракань за свои кощунственные слова. Предсказал он скорую смерть фавориту императрицы. Только о кончине императорского любимца точь-в-точь в названный день, Казимирыч узнал уже здесь, в ссылке, сидя в доме своём, наверняка, за бутылкой… Чего? Этого уже и папа Дима не знал.

Сведения о Казимирыче папа Дима среди местных жителей собирал по крупицам, и сведения эти были удивительными. С той же вероятностью можно было поверить в якобы вырытый двухкилометровый подземный ход – между домом графини и винным заводом (на кой чёрт его бы рыли, скажите, пожалуйста?) О Казимирыче говорили, что мастерству своему алхимическому он учился заграницей, но поехал туда не с пустыми руками. А, с таинственными свитками, приобретёнными вроде бы на Востоке. И по свиткам тем, если их расшифровать, можно было не только золото добывать, но и тайну самого философского камня раскрыть. Да писаны они были на каком-то мудрёном языке, Казимирычу неведомом, и он надеялся, что в Европе смогут ему сделать перевод.

Ещё говорили, что Казимирыч был едва ли не двухметрового роста, духом и телом могуч, обходил с посохом все святые места, и не только в России, но и до Иерусалима живой ногой добрался. То ли хотел вымолить покровительство высших сил, то ли наоборот, считал тягу свою к золоту грехом, и просил Матерь Божью указать ему истинный путь – куда ему стремиться должно.

Так или иначе, но алхимика в Казимирыче при императорском дворе чтили. А вот прорицателя (уж не Иерусалим ли и горячие молитвы сказались, что послан был ему этот дар?) не стерпели. Приехал в здешние края, попавший под опалу Казимирыч – почти что на голое место. Только рыбаки тут и жили круглый год со своими семьями.

Казимирыч выстроил усадьбу и женился на девушке из бедной дворянской семьи. Богатую и знатную за него вряд ли бы отдали. Детей в этом браке родилось трое – два мальчика и девочка. Видно, Казимирыч не особо их привечал. Потому как чердак, больше похожий на третий этаж, стал для хозяина рабочим кабинетом, где проводил он целые дни, и куда, кроме него, никому хода не было.

Там Казимирыч продолжал свои «золотые» опыты, надеясь: если они увенчаются успехом, его вернут ко двору. Тем более, что и со смертью фаворита императрицыного Казимирыч ничего не измыслил. Скончался тот от удара, вызванного чревоугодием. Проще говоря, обожрался, да вина обпился. И опальный алхимик был тут, ясное дело, абсолютно ни при чём.

Но вот что интересно. Все основные украшения усадьбы появились при дочери Казимирыча, Елизавете, которой он этот дом по наследству оставил. И фонтан молодая хозяйка приказала устроить, и оранжереи заложить, сама покупала картины, скульптуры. А вот «обманки» – дело рук Казимирыча. Говорили, было их семь, а может число это с потолка взяли. Потому что назвать с уверенностью могли только две: «камин» в самом доме и «дверь» на его задворках.

Не смотря на великие надежды алхимика, никто так и не вызвал Казимирыча назад в Петербург. Дни свои он окончил в этом доме, в полном, как говорят, безумии. Мерещились ему и черти, и ангелы, и ещё Бог знает что. Потому и досталось имение Елизавете, что у неё одной из трёх детей хватало сил душевных ухаживать за спятившим – и страшным в своём безумии – отцом.

Властная была Елизавета, перечить ей никто не смел. За что, в свою очередь и поплатилась. Замуж она вышла рано, семнадцати лет. Но неудачно, а почему – Бог весть, от прежнего супруга её история сохранила только фамилию, но никаких сведений о его душевных качествах и пороках. Спустя всего пару лет супруги разъехались. Муж вернулся в Петербург, а Елизавета с сыном Михаилом остались жить в усадьбе.

Казалось бы, молодая женщина с малым ребёнком, в глуши… Зачахнут оба. Но куда там! Энергии хозяйки на всё хватало. Тогда же был выстроен по её приказу завод (скорее всего, всё-таки без подземного хода), и большой каменный дом для семей рабочих. Появились конюшни, парк в английском стиле и столовая, которую в самом Рождествено именовали «обжоркой». Рабочих тут кормили за гроши, а немногих нищих, имевшихся в селе, и вовсе бесплатно.

Даже летнюю сцену поставили в парке. И по воскресеньям, в сухую тёплую погоду, играли тут музыканты: балалаечники, гитаристы, а то и скрипачи. Елизавета Августовна на знала усталости, если нужно было заботиться о благоустройстве усадьбы. Она мечтала передать сыну впоследствии большое состояние, который тот – выгодной и разумной женитьбой – должен был ещё умножить. Других наследников у Елизаветы не было, и делиться Михаилу не пришлось бы ни с кем.

Но редко судьба идёт тебе навстречу, когда ты всё ставишь на одну карту! Хотя сколь бы честолюбива ни была Елизавета Августовна, стоило ли судьбе её так жестоко наказывать?

Пришло время, и Михаил – красивый и хорошо воспитанный юноша, отправился к отцу в Петербург. Мать мечтала о военной карьере и завидной невесте для сына. Но, влюбился Михаил вовсе не в богатую и знатную девушку, а в девицу Тюлькину, у которой и дворянское звание было под большим сомнением. И собрался на ней жениться, о чём и сообщил матери в преглупом и пренаивном письме.

Все свои силы душевные приложила тогда Елизавета Августовна, чтобы разорвать помолвку, и добилась своего – сын её, от стыда сгорая, взял назад данное девушке слово. Но за Тюлькину было кому заступиться – её брат прислал Михаилу вызов на дуэль. И тот принял его, уже тайно от матери. Поединок окончился смертью обоих дуэлянтов. Брат девушки был убит на месте, а Михаил прожил ещё несколько дней. Елизавета Августовна, поспешившая из Рождествено в Петербург, смогла с ним проститься. Но помочь ненаглядному мальчику было уже не в её силах.

Елизавета Августовна перенесла эту трагедию очень тяжело. Она считала себя истинною убийцей своего сына, и на исповеди спросила священника – как ей умолить Бога, чтобы тот послал ей быстрее смерть? Тут стоит сказать, что Господь её не услышал, и прожила она долгий век, скончалась, когда минуло ей девяносто три года.

Тело Михаила похоронили на кладбище Александро-Невской лавры, а мать вернулась в имение с сердцем сына, запаянном в серебряный сосуд, который и был погребён в фамильном склепе. После этого Елизавета Августовна никуда из усадьбы на выезжала. По её приказу заложили храм в честь архистратига Михаила, и построили больницу на десяток коек. Храм, больные и бедняки – больше никого не посещала Елизавета Августовна.

В последний годы жизни проснулось в ней то же безумие, какое свойственно было и Казимирычу. Скончалась она в присутствии священника и старой ключницы, передавшей последние слова барыни:

– За дверью приглядывайте. Той, что батюшка мой открыл, а закрыть не смог.

Но что значили эти слова, никто так и не понял.