Глава 5

Пингвин так и не приходит ночевать, и я в кои-то веки ложусь спать в кровати. Обычно предпочитаю спать на полу – отдельно.

Но сегодня мягкая кровать, по сравнению с напольным пластиком, не способствует крепкому сну. Всю ночь ворочаюсь с боку на бок. Меня преследуют сны – странные сны.

Сначала все почти безобидно: мне снится рыжеволосая девушка, мы с ней гуляем по какому-то зеленому городу, смеемся, едим мороженое. Я даже откуда-то знаю ее имя – Джилл. И Джилл – моя подруга, смешная и открытая. Мне хорошо в ее обществе.

Сон легкий и приятный, я почти расслабляюсь, когда ему на смену приходит другой.

…Я голая. Но нахожусь не в ванной, и не в спальне, и даже не в постели с мужчиной. Я на улице, в толпе таких же голых людей.

Шум, гомон голосов. Головы прохожих, повернутые в нашу сторону. Мальчик с огромными голубыми глазами показывает на нас пальцем и тянет мать за руку…

А я не стесняюсь своей наготы. Мне весело, мне легко. И вместо того, чтобы спрятаться или прикрыться, запрыгиваю на крышу припаркованного у обочины флайера и что-то кричу, размахивая руками.

Другие обнаженные люди подбадривают меня снизу. Среди них все та же Джилл, с которой мы ели мороженое в прошлом сне. Но она другая, совсем юная, с острыми выпирающими ключицами и яркими веснушками на носу. Она тоже без одежды – лишь зеленые лоскутки в области сосков и между ног.

Опускаю взгляд на себя и понимаю, что такие же прикрывающие кусочки приклеены и к моему телу, но они настолько невесомы, что совершенно их не чувствую.

А потом кто-то стаскивает меня с крыши транспортного средства. Вижу руку в черной перчатке и пальцы, как гвозди впивающиеся в мою кожу на запястье и оставляющие красные отметины.

Бег, погоня, прерывистое дыхание. Босые ноги, изрезанные осколками битого стекла.

И следующая картинка: одна из дверей, мимо которых я бегу, открывается, и мое запястье снова обхватывают чужие пальцы. Но они другие, не те, что в перчатках, эти теплые, держат крепко, но не больно, затаскивают внутрь.

Хлопает дверь, и я оказываюсь практически прижата к парню в светлой футболке. Не вижу лица – он слишком близко, и мой взгляд почему-то устремлен ему в шею.

– Придурок, руки убрал! – шиплю и вырываюсь.

Но эта эмоция лишь напоказ. Мне не страшно, и я не злюсь – мне весело и хочется хохотать.

Отступаю и вскидываю глаза на молодого человека, гостьей которого внезапно оказалась. У него красивое тело, и я почти успеваю взглянуть в его лицо, как картинка осыпается мириадами серебряных звезд…

Кто-то истошно кричит, и я подскакиваю на кровати.

Сердце колотится как сумасшедшее. Крики, голые люди… Мне требуется не меньше минуты, чтобы понять, где обрывается сон и начинается реальность.

А потом крик повторяется, и уже не вызывает сомнений: я на Птицеферме, лагере заключенных на планете-тюрьме Пандоре, и здесь только что случилось что-то плохое.

* * *

Мне бы полежать в тишине, с закрытыми глазами и прокрутить в голове сон-воспоминание, все взвесить и обдумать. Но нельзя.

Вскакиваю с кровати, второпях натягиваю на себя сарафан, скручиваю волосы на затылке и ныряю в ботинки. Мчусь на улицу.

Голова еще немного кружится после вчерашнего падения, но не так сильно – я ожидала худшего.

Однако думаю сейчас не о себе. Сердце сжимается от дурного предчувствия – так не кричат из-за ерунды. Случилось что-то по-настоящему страшное.

Из комнат в коридор вываливают другие жители Птицефермы.

– Что случилось? Горим? – Из-за одной из дверей выглядывает Чайка и хватает меня за запястье как первую попавшуюся.

…Пальцы в черных перчатках на моей коже…

Другие, теплые, затаскивающие меня в помещение и спасающие от преследования…

Трясу головой, пытаясь выбить из нее видения прошедшей ночи, – не сейчас, не время. В ответ на резкое движение голова отзывается тупой болью.

– Не знаю, – выдыхаю. – Я тоже только что услышала.

– Тьфу ты! – ругается Чайка и выпускает мою руку с таким видом, будто потрогала нечто отвратительное.

Мы с Чайкой не слишком-то ладим. Она подруга Кайры, с которой мы враждуем с самого первого дня моего пребывания здесь. Если бы не жажда информации, Чайка со мной не заговорила бы. А я, пожалуй, и не ответила бы. Но сейчас мы все напуганы.

Горим… Судя по крику, очень похоже – если кто-то горит заживо.

В толпе других выбегаю на улицу. Большинство уже здесь: столпились у зарослей кустов на углу барака, как раз там, где меня вчера тошнило.

Кто-то нашел мои молоток и фонарик?

Но от этого же так не кричат…

Жители Птицефермы стоят плотно, образуя полукруги несколькими рядами. Те, кто подошел недавно, вытягивают шеи, пытаются рассмотреть, что же там, в центре первого полукруга, делятся предположениями:

– Что там?

– Не видать.

– Помер кто, что ли…

– Ну точно, лежит.

– Кто? Кто?

– Да не видно же.

Останавливаюсь позади всех и тоже ничего не вижу, только слышу версии.

Кто-то погиб?

Моментально вспоминаю о том, что Пингвин не пришел ночевать в комнату. А если это он? С ним что-то случилось?

В моем сердце тут же вспыхивает надежда на то, что так оно и есть, и я до боли прикусываю губу от отвращения к самой себе.

В отличие от меня Чайку задний ряд не устраивает, и она пытается пробиться вперед. Прочищает себе дорогу локтями, получает тычок в бок от Зяблика. Покрывает его трехэтажным матом.

А в следующий миг Зяблик уже сам отскакивает в сторону, пропуская – потому что Чайку догоняет ее сожитель, Ворон, правая рука Главы.

– Да я что… я случайно, – бубнит Зяблик.

Но Ворон лишь одаривает его тяжелым взглядом и протискивается в образовавшийся узкий проход. Чайка кидается за ним с видом императрицы, которой только что обеспечили эскорт.

Не теряя времени, пользуюсь моментом и проскальзываю за ними.

Краем глаза замечаю в толпе Пингвина – живехонек. Хмурит брови, губы поджаты – ему-то, с высоты его роста, прекрасно видно, что происходит впереди.

А через пару секунд становится видно и мне.

Филин уже здесь, в ближнем круге. Стоит, подперев кулаком подбородок, и смотрит на землю. Вид у него потрепанный: волосы спутаны, помятое от недосыпа лицо – неудивительно, учитывая то, сколько он вчера должен был выпить.

Но интересует меня не Глава, а тот, кто лежит перед ним. Возле кого на коленях стоит Кайра. Девушка запустила обе руки себе в волосы и раскачивается из стороны в сторону, тем самым перекрывая обзор, и я вижу лишь ноги в темных штанах.

Неужели я вчера ушла, заперев дверь, а он захлебнулся, так как был пьян?..

Кайра снова испускает протяжный вой. Именно вой – как раненое животное.

Филин морщится, но позволяет кричать и дальше. Сострадает или думает, что такой сиреной созвать людей будет проще и быстрее?

– Пустите наконец! – слышу бурчание за спиной и торопливо отступаю, пропуская Сову, одной рукой опирающуюся на клюку, а второй – расталкивающую зевак.

Верно, Сова хоть что-то понимает в медицинской помощи. Только не думаю, что она понадобится – над живыми так не воют. Да и Филин не дурак: не стоял бы спокойно, если бы лежащий на земле был еще жив. Глава безжалостно казнит осужденных (правда, им же), но просто так никого не обрекает на смерть.

– Не ори, дура! – рявкает Сова, и Кайра осекается на середине ноты. – Отойди, глупая.

Девушка слушается. Но не встает, а, все так же на коленях, делает два приставных шага в сторону и остается там.

Теперь обзор открыт. Несмотря на то что я уже поняла, кого увижу на земле, того, в каком виде будет Чиж, не ожидала. Он в одних штанах и с голым торсом, то есть одет так же, как вчера, когда мы столкнулись на этом самом месте. Лежит на животе, голова повернута набок. Глаза удивленно распахнуты, рот приоткрыт. А из его затылка торчит… мой молоток. Носок молотка пробил череп, и головка вошла внутрь до самого клина.

Судорожно сглатываю. В том, что молоток мой, не сомневаюсь ни на миг – вот он, след от красной краски на рукояти.

Сова, кряхтя, опускается рядом с телом. Щупает пульс, морщится.

– Готов, – сообщает сухо то, что видно и так. Опирается на клюку, выпрямляется и отступает. – Можно убирать.

– Как убирать?! – взвизгивает Кайра. – Куда?! Нужно расследование! Нужно… – А потом сгибается, закрывает лицо ладонями и рыдает, громко, с подвыванием.

А ведь мне вчера показалось, что я видела луч фонаря, мелькнувший за окном. Как раз через несколько минут после того, как я оставила Чижа на улице. Но свет был слишком ярким для фонаря на солнечной батарее. А этого не может быть, других источников освещения на Птицеферме нет.

Люди продолжают переговариваться, Кайра – выть. Но все мгновенно смолкают, стоит Филину сойти с места. Тот ничего не говорит, только выходит вперед, загородив собой от остальных тело Чижа. Всего пара шагов, а все жители Птицефермы замолкают и смотрят на своего Главу, затаив дыхание.

Филин не спешит, оглядывает собравшихся, хмурится.

Мне кажется, он сам не знает, что сказать, кого обвинить, поэтому тянет время. Пытается определить преступника по бегающим глазкам. Самонадеянно, учитывая, что все здесь – преступники. Даже хромая Сова. Даже кроткая маленькая Олуша.

Наконец Глава разлепляет тонкие губы:

– Кто-нибудь хочет признаться?

Ответом ему служит молчание.

– Кто-нибудь хочет дать показания?

Я могла бы. Сказать, что это я потеряла на улице молоток, когда свалилась с крыши. Что видела яркий свет за окном.

Но кто мне поверит? Мое слово против мертвого тела, которое уже не заговорит. Как доказать, что, когда я уходила, Чиж был жив?

Ответ: никто и никак. Поэтому молчу вместе с другими. Может, пронесет?

Не пронесло.

– Да это же она! – Кайра вскакивает на ноги с ловкостью газели и едва ли не упирает обвиняющий перст мне в грудь. – Она всегда его ненавидела и завидовала мне! Я своими глазами видела, как она ушла с праздника в самом начале. А потом не вернулась. Поджидала его тут, готовилась!

За кустом, под проливным дождем? Кайра считает меня больной?

Если бы мне вздумалось убить Чижа, да еще и без попыток спрятать тело и улики, то можно было бы попросту сделать вид, что я готова с ним переспать, а когда он бы отвлекся, спокойно и без шума перерезать горло. Да мало ли способов убить человека, который живет в соседней комнате, без необходимости поджидать его в кустах? Ночью. В ливень.

Обвинение, основанное лишь на том, что меня не было на празднике, кажется мне настолько нелепым, что даже не беспокоюсь. Пока не выяснится, что кто-то видел меня с молотком, опасности нет.

Тем не менее взгляд-прицел Филина перемещается на меня. И он не предвещает ничего хорошего.

– Серьезно? – срывается с моих губ.

Больше я ничего спросить не успеваю, потому как Глава бьет наотмашь. По лицу. Так резко и с такой силой, что падаю на колени в лужу. Прямо под ноги Филину.

…Туман. Холодно и влажно. Под ногами чавкает грязевая жижа. Где-то вдали воет сирена, лают собаки.

Оступаюсь, падаю плашмя – животом прямо в разбитую тяжелыми ботинками грязь. И понимаю: подняться не смогу, сил нет.

– Что?! Сдулась?! – Вижу лишь армейские ботинки на толстой подошве и серые брючины. – Встать, стажер! Если ты сейчас не встанешь, завтра же поедешь к мамочке печь пироги!

Приподнимаюсь на руках и тут же падаю обратно – руки дрожат. Снова пытаюсь и получаю пощечину, болезненную, хлесткую.

И рык над головой:

– Встать! Стажер!

И я и вправду встаю.

– Да пошел ты, – огрызаюсь.

Бегу…

– Говори! Это ты убила Чижа?! – как и тогда, грохочет рык над моей головой.

И я, как тогда, поднимаюсь. Вытираю кровь с разбитой губы тыльной стороной ладони. Только «пошел ты» произношу лишь мысленно – сейчас не тренировочный бой, и меня не исключат, отправив «к мамочке печь пироги», а порешат на полном серьезе.

– Не я, – отвечаю.

Стараюсь не смотреть в глаза Главе. Уже знаю, он это не любит и воспринимает не иначе как вызов.

– Говори, где ты была вчера, когда ушла с праздника, – велит Филин. Но больше не бьет.

А мне очень хочется его ударить. Ребром ладони в кадык. Или в промежность – коленом снизу, чтобы согнулся вдвое, а затем добавить все тем же коленом, но в переносицу…

Чинила крышу – правдивый и, казалось бы, безопасный ответ. Но он потерял свою безопасность, когда мой молоток оказался в черепе Чижа.

Еще я разговаривала с Олушей. Дольше чем следовало. И не следовало вообще. Как раз в то время, когда убийца подобрал мой молоток…

Олуша здесь, тоже в первом ряду. Вернее, была. Потому что, стоит мне посмотреть в ее сторону, она пятится и прячется за спиной Кулика.

Вот как.

Ясно.

– У меня болела голова. Я лежала в комнате, – вру, так как моя правда никому здесь не нужна.

Люди жаждут возмездия, казни виновного. И задача Главы – дать его им. А отдать того, кого ему не жалко, – меньшее из зол. Кому нужны настоящие расследования, когда можно быстро и эффектно утолить жажду мести?

Пару минут Филин раздумывает над моими словами, потом кивает кому-то над моей головой.

– Пошли. – Большая крепкая ладонь подхватывает меня под локоть и тащит к бараку. Люди расступаются.

Поворачиваю голову: Ибис, второй помощник Главы. У Ворона еще бывает свое мнение, а у этого точка зрения всегда одна – филиновская.

Ибис увлекает меня к бараку; еле поспеваю. Остальные тянутся за нами длинной вереницей.

Вижу Олушу, которая намеренно отстает от процессии, пытаясь затеряться в толпе. Она боится, что я расскажу о нашем с ней разговоре, призову ее в свидетели, а значит, привлеку к ней внимание.

Отвожу глаза – если бы Олуша хотела высказаться в мою защиту, она бы это сделала.

А еще я замечаю новичка, Пересмешника. Он не бежит с остальными, а стоит чуть в стороне. Но тоже смотрит на меня. Серьезным, тяжелым взглядом. Однако его немой посыл мне непонятен – не прочесть.

Должно быть, Пересмешник тоже уверен, что это я убила Чижа. Ведь я уходила из столовой на его глазах. И он видел, что я собиралась уйти и искала удобный момент – значит, что-то планировала.

* * *

– Вот! – Ибис выпускает мою уже покрасневшую от его мертвой хватки руку лишь в нашей с Пингвином комнате, и то только для того, чтобы схватить со стула грязное после вчерашнего падения платье. – Вот она! Улика!

Естественно, у меня не было времени постирать одежду, и я повесила платье на спинку стула, чтобы немного просохло и не сгнило до стирки.

В комнате тесно. Душно, несмотря на открытое окно. Еще никогда в этом помещении не собиралось столько народу. Все желающие даже не поместились – остались в коридоре, но поблизости в надежде ничего не пропустить.

Филин забирает у Ибиса платье. Берет за плечи, расправляет и держит перед собой на вытянутых руках. Платье сплошь в грязевых разводах. С первого взгляда видно, что его не просто носили под дождем – в нем валялись в луже.

Что ж, отличная версия: сначала мы с Чижом боролись, а потом я зарубила его молотком.

Нет, рубят топором. А молотком стучат. Застучала? Тоже нет: стучат бойком, а не носком…

Понимаю, что у меня начинается истерика. Еле сдерживаю рвущийся наружу неконтролируемый смех. Меня же порешили. Уже порешили. Что бы я ни сказала, какие бы аргументы в свою защиту ни привела, все уже решено. Меня уже, считай, нет.

А я могла бы сказать так много. Что мне не хватило бы силы ударить мужчину так сильно, чтобы молоток вошел настолько глубоко. Могла бы обратить внимание остальных, что я ниже Чижа и не смогла бы нанести удар сверху вниз, а по положению орудия убийства очевидно, что так и было и били его не лежачего.