Сама Диана выглядела, наверное, лет на двадцать семь – двадцать восемь и вся казалась роскошной, блестящей, шелковистой и в общем вышедшей из другого, сияющего и благополучного мира. Люк никогда в жизни не встречал таких женщин, и дело было не в красоте, а в какой-то необъяснимой, великолепной беспечности, с какой Диана держалась, причём естественно, без малейших усилий – казалось, так могут вести себя только особы королевской крови. Люку доводилось встречать миловидных и обеспеченных женщин, державшихся, как ненужное приложение к собственным претензиям на «красивую» жизнь, ещё одним предметом чужого интерьера; в общем-то, на всех женщинах, с которыми Люк был сколько-нибудь знаком, независимо от их социального и семейного положения, возраста, привычек, внешних данных, лежала печать суетливости, униженности, обиды – даже на тех, кто пытался спрятать свою неуверенность в будущем за фальшивой бравадой. Диана была не такой; она не смотрела дорогой игрушкой, она была хозяйкой – себя самое и всего, что её нравилось. И хотелось нравиться ей.

Люк не удивился, что она стала с ним флиртовать: одного взгляда на Диану было достаточно, чтобы понять – она выше мещанских предрассудков и стереотипов, движения её души непостижимы. Она выбирает не из соображений престижа, не из страха перед мнением знакомых, не из желания себе что-то доказать. Она явилась в его жизни кометой и сожгла всё мелкое, второстепенное. Они вместе катались на её невероятной машине по ночным дорогам – Люк никогда в жизни не видел такого вождения на такой скорости. Смеясь, Диана призналась, что даже участвовала пару раз в профессиональных гонках. Она была дочерью одного из австрийских аристократов, любила путешествовать, сменила несколько университетов, но так и не нашла себе занятие по вкусу, вследствие чего пришла к выводу, что жить надо просто для собственного удовольствия.

– Знаешь, почему-то принято считать, что у человека в жизни должна быть цель, – беспечно усмехалась она, изящно вписываясь в повороты горной дороги на гудящей и воющей скорости, не включая фар. – Вроде как меня самой в этом мире недостаточно. Нужно ещё что-нибудь сделать, чтобы оправдать факт моего появления на свет – как будто меня спрашивали перед тем, как зачать! – она залилась мелодичным смехом – если бы Люка попросили назвать в личности Дианы что-либо искусственное, то это был бы её смех: звонкий, он всё-таки таил в себе жёсткие, жестяные нотки; впрочем, безупречная женщина просто обязана иметь какой-нибудь маленький недостаток, ведь это означало бы, что у неё действительно есть абсолютно всё. – Ты – это то, что ты делаешь… По-моему, если думаешь так, то тебя как будто нет. И вот я решила, что мой особый талант – это искусство быть, – она снова рассмеялась. Люк улыбнулся. Что ж, с этим её выводом трудно было спорить. – Кстати, ты не против, если мы заскочим ненадолго к одному моему знакомому? – в разговоре Диана обычно поворачивала так же круто, как на серпантине.

– Он что, живёт в горах? – удивился Люк.

– Родовое поместье, – подтвердила Диана и прибавила скорости.

Люк рассеянно смотрел на проплывавшие мимо тёмные массивы леса, на поднимавшиеся к смутно-серебристому небу неожиданно-близкие горные вершины. Он думал о том, что раньше он, в сущности, уже несколько раз был уверен, что влюблён. На самом деле, ему было лет девять, когда он восхищался соседской девочкой лет восьми – чьей-то дальней родственницей, приехавшей на лето погостить, – и в некотором смысле действительно глубоко любил, хотя они так и не сказали друг другу ни слова – она, кажется, даже и не смотрела на него. Странно, именно это полузабытое, тайное впечатление детства теперь в чём-то напоминало ему его отношения с Дианой. Потом, конечно, были интрижки, флирт, всё, как полагается у подростков, и секс был, но… это вспоминалось сейчас как нечто постороннее, не имеющее отношения к истинной любви, какой она открылась ему с Дианой – безмолвной, всеобъемлющей, которая просто есть. Хотя он знал, что между ним и Дианой никогда не будет сказано об этом ни слова. Просто он понял, что любовь может быть первой не по счёту, а по глубине. Диана была его первой любовью, а всё остальное рядом с ней казалось ничем.

Тут он заметил, что машина въезжает в подземный гараж – это была настоящая автостоянка в несколько этажей; Люк смутился и предложил:

– Может, я подожду в машине?

– Ты с ума сошёл! – всплеснула руками Диана, доставая с заднего сиденья свою похожую на кожаное ювелирное изделие сумочку. – А вдруг тебя кто-нибудь украдёт? – Она расхохоталась. – Здесь просто. Хозяин любит большое общество.

– Заметно, – неуверенно согласился Люк, ловя краем глаза блики ламп на обтекаемых формах роскошных автомобилей, выстроившихся длинными рядами. Диана поспешила к выходу.

Спускаясь за ней куда-то по коридорам обширного, судя по всему, особняка, Люк заметил ещё одну странность: женщины здесь, похоже, не слишком обременяли себя одеждой, во всяком случае, возле лифта им попалась потрясающей красоты молодая дама в весьма причудливом полупрозрачном наряде, с самым невозмутимым видом разговаривавшая по мобильному телефону.

– Не обращай внимания, – шепнула ему Диана, войдя в лифт, на приборной панели которого, к удивлению Люка, значилось «минус сто восемьдесят девять» этажей. – Здесь сегодня вечеринка.

К тому моменту, как они приехали на последний этаж, Люк понял, что хозяин поместья, должно быть, большой оригинал.

– Это что, все жилые? – потрясённо уточнил он.

– Чейте – это небоскрёб наоборот! – засмеялась Диана.

Наконец они куда-то пришли – именно куда-то, потому что на этаже и в комнате было абсолютно темно; о присутствии хозяина Люк догадался только по алевшему где-то чуть дальше и выше огоньку сигареты, и ещё удивлял странный запах – сладковатый, невероятно тяжёлый; казалось невозможным долго находиться в такой духоте. Впрочем, Диану как будто ничего не смущало; судя по звукам, она обо что-то споткнулась и воскликнула:

– Господи, Дьёрке, ну и бардак у тебя! – зашелестела, нащупывая кресло, и упала в него. Люк, опасаясь сделать неловкое движение, остался стоять неподвижно. Дверь закрылась. Диана блаженно вздохнула где-то в стороне, потом зазвенела какими-то стаканами.

– Ужас, как я намаялась с этим Вейерштрассом! – сообщила она куда-то в темноту. – Ты знаешь, они ни под каким видом не хотят отдавать нам часть аэропорта. Придётся туда внедрять кого-то из наших.

Огонёк сигареты невозмутимо промолчал, но Диану это, похоже, не удивило. Люк чувствовал себя дураком. Или здесь так принято?!

– Эрика предлагает выкупить этот аэропорт однажды и навсегда, но это же такой геморрой! – невидимая Диана возмущённо зашевелилась; её чрезвычайно молчаливый, а может, и не слушавший вовсе собеседник никак не отреагировал, если не считать ответом затушенную сигарету. Люк, переминаясь с ноги на ногу, оглянулся на невидимую дверь.

– Мрак! Вот так скучаешь целый вечер на каком-нибудь приёме, уламываешь без результата какого-нибудь самовлюблённого придурка, да ещё синоптики обещают дождливую неделю, и после этого страшно хочется кого-нибудь убить, – пожаловалась Диана; молчание в ответ затягивалось.

– Я думал, тебе нравится дождь, – негромко возразил Люк просто для того, чтобы что-нибудь сказать, или хотя бы обозначить своё присутствие. Со стороны Дианы, кажется, задумались.

– Нет, – наконец честно призналась она, и в этот момент чья-то невидимая рука схватила его за горло.

Он совершенно не ожидал такого поворота событий и потому не сразу начал сопротивляться, а когда начал, то быстро понял, что это бесполезно: противник был выше, явно сильнее и действовал чётко, как по отлаженной схеме. Пока он волок Люка через всю комнату, то успел его порядком придушить, так что когда Люк упал на что-то мягкое, по-видимому на кровать, и железные пальцы на мгновение отпустили горло, он первым делом закашлялся; перед глазами плыли цветные круги, да и куда было бежать? Не видно же ничего! Зато Люк заорал как резаный, когда незнакомец начал стаскивать с него штаны, но тут горло ему снова что-то сдавило – на этот раз, похоже, железная проволока с шипами. Он снова закашлялся и больше не смог выдавить ни звука. Он просто поверить не мог, что такое бывает. Он читал в криминальной хронике о глупых мальчиках, которые вот так попадают в притоны, но Диана…

От удушья в голове у него мутилось, и вообще он не чувствовал ничего, кроме боли, и даже не сразу сообразил, когда именно незнакомец его отпустил, – казалось, мучение продолжалось бесконечно. Правда, удавка на шее так и осталась, но насильник куда-то отбыл, а потом всю комнату залил яркий свет. Люк не нашёл в себе сил повернуть голову и так и лежал, уткнувшись лицом в смятую простыню, зато услышал укоризненный голос Дианы:

– Здесь что, неделю не убирались?..

Её собеседник с завидным спокойствием хранил молчание, зато тонкие женские пальцы обхватили запястье Люка, и в следующее мгновение он почувствовал укус – такой болезненный, что, не будь удавки на шее, снова заорал бы во всё горло; затем он, кажется, на короткое время потерял сознание.

Когда он медленно и с перебоями вернулся в реальность – всё виделось словно сквозь толщу воды – то понял, что висит вверх ногами, а кровь капает вниз с пальцев рук. Перед глазами покачивалась очень большая и светлая комната и, приглядевшись, Люк понял, что ему не показалось: вдоль стены были свалены мёртвые тела, а через пол тянулись кровавые разводы. Диана и хозяин как ни в чём не бывало сидели посреди этой живодёрни в креслах, причём Диана расслабленно сняла туфли и поставила их рядом с собой на стол, а хозяин положил на стол голову и, казалось, дремал. Даже после всего происшедшего зрелище произвело на Люка впечатление, хотя ему всё равно почему-то не верилось, что его вот так убьют.

– А ты что думаешь по поводу этого аэропорта? – озабоченно поинтересовалась Диана. – Может, забить на него вообще?

– Мне похер, – наконец подал голос незнакомец, не поднимая головы, и Диана, удовлетворённо вздохнув, встала, словно получила обнадёживающий ответ.

– Ладно, я тогда переговорю об этом с Арманом… Если найдутся желающие там работать… Посмотрим, как пойдёт, – она сняла свои туфли со столешницы и, не надевая их, направилась к двери; на пороге обернулась и окинула задумчивым взглядом комнату. – Хочешь, пришлю тебе уборщиков?

Мужчина так долго думал, что Диана, не дождавшись ответа, вышла; через некоторое время после того, как за ней закрылась дверь, незнакомец откинулся в кресле и как ни в чём не бывало сказал:

– Нет.

Потом рассеянными движениями вытряхнул сигарету из пачки, закурил и подошёл к Люку, который пытался всмотреться в своего, судя по всему, убийцу, но запомнил только тёмный силуэт – сознание расползалось и ускользало.

– Знаешь, что меня больше всего смущает в классическом психоанализе? – вдруг поинтересовался незнакомец, в котором, как видно, проснулось желание поговорить. – Считается, что сын, в тайниках своей так сказать души, не предусмотренных патриархатом, непременно хочет убить отца и изнасиловать мать. И никто странным образом не обращает внимания на другую, не менее блестящую возможность, но я, честно признаться, не вижу причин, почему бы сыну не хотеть убить мать, чтобы изнасиловать отца? – мужчина сделал глубокомысленную паузу. – А ты, будь у тебя сын, что бы предпочёл? – поскольку Люк, естественно, не ответил, незнакомец продолжил рассуждать сам с собой. – Знаешь, у меня дочь, и я даже подумать боюсь, что бы предпочла она, – признался он, – особенно если учесть, что моя жена уже несколько веков как умерла и, выходит, за обоих родителей остался я один. Трудно представить, какие бы опасности мне грозили, если бы моя дочь не умерла тоже… – мужчина задумчиво затянулся сигаретой. – Можно, конечно, искать утешение в мысли, что всё это: фигура отца, фигура матери – чисто символические понятия, абстракции, архетипы, – он недоверчиво покачал головой, явно сомневаясь в такой прекраснодушной трактовке. – Но всё же… Кто их знает, эти цветы жизни. Не исключено, что дети всё воспринимают всерьёз! – мужчина затушил сигарету, улёгся в кровать и, зевая, подытожил: – У самого меня был, дай бог памяти, восемьдесят один родитель, и я, честно говоря, ни разу в жизни не задумался о том, кого из них убить, а кого изнасиловать. Но, будь я человеком, сказал бы, что Фрейд без причины поскромничал.

3

Потом яркий свет ламп, и тёмные лохмотья мёртвых тел, и бурые пятна завертелись и смешались, он увидел куб комнаты глубоко под землёй, и твердь породы, и синюю атмосферу вокруг – и не сразу понял, что видит это уже в окне, а не в мыслях. Корабль приближался к планете. Сорвахр отвернулся от окна и хотел сказать, что эта поездка ему не нравится, но не решился. К чему, если остальные считают, что всё в порядке?..

– Тебе что-то не нравится? – мягко спросила Аллат, очевидно, верно истолковав выражение его лица. Сорвахр поколебался.

– Я… вижу… – он запнулся, не испытывая особого желания переводись в слова картины, которые не хотел понимать, – тьму…

– Но что это значит? – ласково спросила Аллат, глядя на него со своим обычным заинтересованным, воодушевлённым выражением. Сорвахр отвернулся.

– Это значит, что надо немедленно убираться отсюда, – хмуро пояснил он. – Передай всем, что лучше не приближаться к этой планете и вообще выйти из Солнечной системы.

Аллат недоверчиво покачала головой, хотя простодушно озвучила его совет. Вообще-то Сорвахр мог бы и сам говорить с остальными в пространстве общего сознания, но он предпочитал отделять свои мысли от чужих и приближать к себе только тех, кому особенно доверял. Привычка общаться через Аллат образовалась ещё на Бетельгейзе, но сейчас у него были особые причины избегать мысленной связи.

– Но всё-таки, что ты видишь? – деликатно подступилась к нему Аллат. – Скажи хотя бы мне.

Сорвахр поморщился.

– Н-нет… У нас и слов таких нет. – Он снова встревожено выглянул в ночь. Местная звезда сияла жёлто-красными огнями. Может быть, он преувеличивает опасность? – Они сочтут, что я их разыгрываю, – вслух добавил он, и в этот момент голубая планета вспыхнула и снова расплылась…

1

Вообще-то в нашем баре и раньше случались заварушки – район неблагополучный. Хорошо ещё, что сама забегаловка небольшая, так что для массового побоища просто не наберётся народу. Я на всякий случай держал при себе пистолет – не настоящий, просто чтобы припугнуть, если потребуется, но он так ни разу и не понадобился – наверное, я слишком привык полагаться на кулаки, всё-таки вырос на этих улицах. Но в тот вечер я почувствовал, что такое настоящая беспомощность и роковая встреча.

Ещё когда на улице раздались выстрелы, меня как будто паралич хватил. Я сразу понял, что это к нам. Потом дверь распахнулась, и я увидел мужчину – в полумраке трудно было разглядеть лицо, я заметил только, что он был в тёмной спортивной куртке и с длинными чёрными волосами, падавшими на плечи. Он сразу молча принялся методично расстреливать всех, кто находился в баре – где-то человек пятнадцать или чуть больше. Он двигался так буднично, самоуверенно, что сразу было ясно: здесь можно не суетиться понапрасну. Многие, конечно, попрятались под столы, но фактически все те, кого он не застрелил сразу, просто ждали своей очереди. А я так и вообще застыл на месте, как будто сон смотрю. Достаточно сказать, что когда у него кончились патроны, в живых оставались ещё три человека, а он спокойно перезарядил пистолет и добил их, и выбежать никто не пытался. Кажется, некоторых он не убил, а только тяжело ранил, потому что как раз тогда, в наступившей по техническим причинам паузе, я расслышал стоны и какую-то возню в отдалении – он не обратил внимания, да и стрелял особо не целясь, просто трудно было не попасть с такого расстояния. Когда он вышел на свет, под лампу, я лучше разглядел его, впрочем к первому впечатлению почти ничего не прибавилось – он так и остался для меня тёмным силуэтом, потому что у него было на удивление правильное, какое-то нечеловечески красивое лицо. Он деловито застрелил оставшихся, прошёл к стойке походкой мечтателя на прогулке, сел на высокий табурет и дружелюбно посмотрел на меня.

– Слушай… плесни-ка мне чего-нибудь, а?.. – он неопределённо помахал пистолетом.

– Чего? – спросил я, хотя самое тупое в этой ситуации было поддерживать разговор. Гость скосил глаза на прейскурант.

– Маргариту с клубникой, – сказал он серьёзным тоном, хотя глаза его смеялись. Я полез за проклятой текилой, чувствуя, что он предоставляет мне время, которое мне совершенно некуда девать. О чём полагается думать перед смертью? Можно ли, в принципе, умереть достойно, когда тебя просто давят, как крысу в подвале? Лучше бы застрелил сразу, как всех.

– Люблю клубничку, – светским тоном пояснил он, наблюдая за тем, как в шейкере измельчаются ягоды. Я не ответил. Мне лично казалось, что в голове у меня не осталось ни одной мысли, но он вдруг заговорил, и фразы его, похоже, были ответом как раз на то, что я успел подумать.

– Знаешь, эта твоя Илона… Она давно уже спит с Янку – ты не знал?.. А они между прочим поженятся в следующем месяце, и у них родится самый тупой ребёнок во всём Бухаресте… Нет, на математический ты бы в жизни не поступил, и вообще, мне кажется, программирование – это не твоё. Зачем мы живём на этом свете?.. Что ж, интересный вопрос! И сдаётся мне, ты узнаешь ответ значительно раньше, чем я… Почему я это делаю? – тут он внимательно рассмотрел ногти на свободной от пистолета руке и признался: – Хочу выпить. – С этими словами он взял давно стоявший перед ним бокал и сделал глоток, но сразу же подавился, прижал к губам пистолет и помотал головой.