3/3

Они выбрались из полуподвальчика, словно из уютной материнской утробы, прямо в промозглый сырой вечер. Вика не засекла, сколько они в нем просидели. После нескольких безуспешных попыток Роману все-таки удалось ее разговорить, и с того момента время потекло для обоих самым непредсказуемым образом. Если женщина не ощущала безумного бега часов, смутно отмеряя его сменой музыкальных произведений, звучащих из-под притолоки (где-то пятнадцать-шестнадцать), то для художника каждая секунда отдавалась звоном разбитого хрусталя.

Он то и дело поддакивал, сыпал шутками, делал все, чтобы Виктория продолжала говорить. Любое ее слово, даже самое случайное, мужчина прочно сохранял в памяти. Иначе нельзя. Иначе не получится. Сколько раз он обещал себе больше не вмешиваться? С того самого момента, как увидел сестру, растерянно стоящую на путях, каждая такая встреча приносила Роману одни разочарования. И ей – этой хрупкой не поклоннице, не фанатке, с короткой стрижкой и самую малость косящими глазами – он ничем помочь не сможет. И все равно художник продолжал спрашивать, а Вика – отвечать.

Зонта не было ни у него, ни у нее. Роман хотел предложить Виктории свой пиджак, но вовремя одернул себя. Не похожа она на любительницу дешевых подкатов. К тому же, как такового дождя не было, лишь мелкая морось. Самым оптимальным вариантом было вызвать ей такси, и на том расстаться. А потом сесть в следующее, доехать до самого дома и проспать не менее двенадцати часов к ряду.

– Я на остановку, – не дала и рта раскрыть мужчине Вика.

– В это время автобусы переполнены, – предупредил тот.

Будто она сама этого не знала. Уж что-что, а такое явление как городской час-пик было Виктории отлично известно. Два дня через один – график, мало устраивающий женщину, как и дальнее расстояние до работы. Но только такое расписание она пока могла себе позволить с ее неоконченным средним образованием.

– Ничего. Я привыкла.

– Зато я не привык, что от меня уезжают в зачуханном автобусе, – насупился Роман. – В конце концов, вы и так оплатили ужин.

– Я привыкла платить за себя, – прервала его Виктория.

– У вас ужасные привычки, надо от них отучаться. Никаких маршруток, ясно вам? Сейчас поймаем приличную машину и поедем.

Мужчина в два шага пересек тротуар и выскочил на дорогу, призывно размахивая рукой.

– Не надо! Прошу, я прекрасно доберусь общественным транспортом. Со мной все будет хорошо, – бросилась к нему Вика.

– Поздно, – указав на подъезжающий «Нисан» с характерными шашечками, ответил Роман. – Прекратите вести себя как ребенок. Погода ни к черту, еще замерзнете в своем платье, и как потом мне дальше жить прикажете? Меня же чувство вины замучает. Мы – художники не должны таким страдать, иначе не сможем нормально работать. Так что, Вика, сейчас в ваших руках судьба отечественной культуры.

Автомобиль остановился, мигнув тормозными огнями. Вика отступила на шаг, бормоча:

– Прошу, не стоит… я лучше подожду…

Не слушая ее, Роман наклонился к водительскому окошку:

– Двое. Сначала отвезете девушку, потом меня.

– Садитесь, – флегматично отозвался водитель.

– Давайте, Вика, – открывая заднюю дверь, позвал художник.

Женщина выглядела неважно. Она как-то моментально сникла, побледнела. Еще не хватало, чтобы у нее началось желудочное расстройство. А вдруг у Вики аллергия на какие-то продукты? Или дало о себе знать шампанское, выпитое на выставке? Хотя, будь виноват алкоголь, симптомы появились бы уже давно. Может…?

– Хорошо, – отступил мужчина. – Если вы так боитесь за свою безопасность, езжайте одна. Но уверяю, у меня и в мыслях не было ничего такого…

– Нет, все в порядке, – шумно выдохнула Вика, решительно бросаясь, иначе не скажешь, на пассажирское сидение. – Поедем вместе.

Когда такси тронулось с места, Роман услышал сдавленный писк слева от себя. Женщина и не собиралась расслабляться. Не поверила в его благие намерения? Художник практически вжался боком в дверь машины, оставив между собой и нею огромное пустое расстояние. Но даже это не помогло: Вика по-прежнему выглядела нездоровой. Вцепившись в ручки своей сумочки, она упустила взгляд и учащенно задышала. А когда водитель обернулся и спросил, не включить ли печку, и вовсе испуганно подпрыгнула.

– Вика, с вами все в порядке? – Художнику надоело ходить вокруг да около. – вы не заболели?

– Нет, все хорошо, – в доказательство Вика осенила его слабой улыбкой.

Сидеть, уместив свои метр восемьдесят роста и почти восемьдесят килограмм веса на площади сидения в несколько сантиметров, было практически нереально. Роман переключил внимание на вид за одном, хотя нервные вздохи мешали полностью раствориться в своеобразном очаровании осеннего города. И все же постепенно он смог отвлечься от происходящего в салоне, одновременно отвоевывая все больше пространства. Пока его рука не коснулась льда.

«Лед? Откуда здесь лед?» – не успел удивиться художник, запоздало поняв, что принял за смерзшуюся воду пальцы Виктории. На этот раз она не отшатнулась, подняла свои, ставшие черными в темноте машины, глаза, а потом обхватила его запястье второй рукой.

– Господи помилуй, Вика, с вами явно что-то не так! – придушенно воскликнул Роман. – Водитель, прибавьте еще печку, ваша пассажирка сейчас превратиться в снежную бабу.

– Не надо. Лучше включите свет, пожалуйста, – не переставая дышать, как загнанный заяц, потребовала в свою очередь Виктория.

– А печку? – уточнил водитель.

– Мне не холодно, – покачала женщина головой.

– Не холодно, а руки ледяные, – укоризненно заметил художник.

– Они у меня всегда холодные. Просто не обращайте внимания. Все хорошо. Все хорошо, – уже тише, как заговор, повторила Вика. – Высадите меня около того дома, пожалуйста.

– Вам точно сюда? Вы называли адрес Набережная 15, а это седьмой дом.

На этот раз взгляд Вики красноречиво говорил: «Будь проклята ваша отличная память». Но ответила она совершенно другое:

– Хочу пройтись.

– Как скажите. – А вот водителю было без разницы, он уже выискивал парковочное место. – Как договорились, двести рублей.

– Двести ровно, – не успела Вика и рта раскрыть, как две купюры перекочевали из портмоне художника в карман таксиста. – Это за девушку, мы с вами позже рассчитаемся.

Остановка. Женщина схватила сумочку и с максимальной скоростью покинула салон. Даже не попрощалась, только кинула на художника еще один испуганно-благодарный взгляд.

– Это явно не желудочное отравление, – пробормотал Роман. – Слушайте, планы меняются. Высадите меня у пятнадцатого дома, хорошо?

– Что, понравилась та особа? – впервые за всю поездку проявил водитель какие-то эмоции.

Но его намек не слишком понравился художнику. Он открыл рот, чтобы оправдаться, но остановился – пусть этот немолодой, с залысинами и выдающимся пузцом товарищ думает, что ему угодно. Главное сейчас – Вика. Что-то в их разговоре не давало Роману покоя. Он всю поездку пытался поймать ускользающую деталь, мешавшую собрать полноценный паззл. Какое-то название. Очень знакомое название. Не стоило пить пиво. Знал же, что оно только кажется легким. На самом деле, в темном пиве, подаваемом в «Вепре и единороге» было почти семь оборотов. Теперь весь алкоголь разом ударил в голову, мешая сосредоточиться.

– Не хотите? – водителя прорвало на разговоры.

Он протянул художнику какую-то поблескивающую в тусклом свете автомобильной лампочки штучку. Первой мыслью Романа было: «Он что, предлагает мне контрацептивы?» Это уже переходило все границы. Но приглядевшись, мужчина понял, что в коробочке не презервативы, а всего лишь жевательные пластинки. Такие же, только с другим вкусом, лежали на его тумбочке в коридоре.

«Тумбочка… Прикроватная тумбочка…»

– Да, спасибо, – поспешно вытряхнув одну жвачку и едва не растеряв остальные, от всей души поблагодарил Роман водителя. – Очень выручили!

– Да ладно, пустяки, – смещался от такого взрыва эмоций таксист. – Если не передумали, я вас здесь высажу, не возражаете?

– Отлично!

Место, и правда, было идеальным. Едва такси отъехало («Ай, какие деньги, вы и так уже все заплатили!»), Роман пошагал в сторону седьмого дома. Надо перехватить Вику как можно скорее. Если это то, о чем художник подумал, она может оказаться в большой опасности. Быстрый шаг сменился на бег, холодные порывы ветра и начавшийся все-таки дождь сдули-смыли все остатки опьянения.

Вика стояла посреди дороги, судорожно сжав свои предплечья руками, будто пытаясь согреться. При этом она вся скукожилась, согнулась, подобно раку-отшельнику, который никак не может влезть в чересчур узкую раковину. Прохожие оборачивались на Вику, но никто не решался подойти. До нее оставалось еще метров пятьдесят, когда Роман не выдержал и закричал:

– Виктория! Виктория, стойте, где стоите! Я сейчас, помощь уже близко!

Этот возглас несколько приободрил женщину. Но как только художник достиг ее, ноги Вики подкосились, и она практически повисла на вытянутых руках Сандерса.

– Я умираю.

– Почему вы не сказали, что страдаете паническими атаками^[12]? Как часто это у вас? – не обращая внимания на сиплый голосок в районе груди, набросился с расспросами Роман.

– Мне так страшно, спасите меня, – к прерывающемуся голосу добавились громкие всхлипывания.

– Спасу, обязательно спасу, – пообещал художник, неловко обнимая женщину.

Та вся тряслась, как в лихорадке, став холоднее гранитной статуи на морозе. И словно статуя, могла расколоться от одного неверного слова или движения. Со стороны они напоминали парочку влюбленных, которые помирились после бурной ссоры. Вика продолжала сдавленно плакать, цепляясь пальцами в подол серого пиджака художника, а он осторожно поглаживал продавщицу по вздрагивающей спине. Чем не прекрасный сюжет к какой-нибудь романтической картине. Только не хватает высоко утеса и туманных волн на заднем плане, как у Фридриха^[13].

– Давайте попробуем потихоньку пойти, – предложил Роман. Женщина не ответила, но он ощутил, как ее голова дважды потерлась сверху-вниз о его рубашку. – Хорошо, медленно разожмите пальцы и попытайтесь сделать шаг назад. На счет три, да? Один, два, три… Нет, так не годится. Вика, вы должны успокоиться. Я знаю, как вам страшно. Но если мы простоит здесь еще чуть-чуть, то промокнем насквозь. Давайте, отпустите меня.

На этот раз художнику удалось разжать до судорог сжатые пальцы, хотя он уже было испугался, что в них останется часть пиджачной подкладки. Теперь им предстояло самое сложное: дойти до дома Виктории. Мужчина продолжал поддерживать новую знакомую за плечи, а та одной ладонью потирала грудь, а другой теперь стиснула его руку чуть выше локтя. Да так крепко, что Роман едва не вскрикнул от боли. Нет, нельзя. Он должен сохранять позитивный настрой, должен улыбаться и говорить, говорить, говорить.

– Вы не умрете, Вика. Вам ничего не угрожает. Мы с вами в безопасности. Никто не причинит вам вреда. Все будет в порядке.

Короткие, монотонные фразы. Так его когда-то учил лечащий врач. Никакого раздражения, надо подстроиться под ритм сердца и дыхания. Шаг за шагом, слово за словом. Просто отвлечь больного от жутких мыслей. Просто… но когда сам чувствуешь, как тебя железным обручем, огромной анакондой, сдавливает паника, когда задыхаешься, а в висках непрерывным набатом звучит: «Вот и все, вот и все, это конец», – чужое «все хорошо» не может пробиться. И все-таки Роман продолжил повторять снова и снова:

– Вы в безопасности. Вы не одни, – пока Вика не поверила, пока не ослабла ее хватка, а в движениях ног не появилась уверенность.

– Роман, откуда вы узнали? – получасом позже спросила она.

– Я же говорил, надо уметь правильные вопросы, – разливая кипяток по двум чашкам, пошутил художник. – Вы сказали, что на вашей тумбочке творится полный бардак: зарядка для телефона, старые квитанции, какие-то бумажки, бутылка с минералкой. «Лекарства всякие. Феназепам^[14], анальгин… не люблю ходить далеко, если ночью вдруг разболится зуб», – так вы примерно выразились. Я сначала пропустил это мимо ушей. Хотя нет, поразился вашей неаккуратности. Но когда вы вышли из машины, вспомнил знакомое название.

– Анальгин? – Вика схватилась обеими руками за кружку, хотя на кухне было довольно тепло.

– Феназепам. Успокоительное, часто назначаемое при различных неврозах и, в том числе, панических атаках. Я сам его пил одно время. И еще парочку.

– У вас… или я не должна спрашивать?

– Нет-нет, все в порядке. Это было давно, уже лет двенадцать назад. Ничего страшного не случилось, не волнуйтесь. Скажем так, у меня тогда был тяжелый период. Наверное, подобные бывают у всех, но в моем случае сказались некоторые особенности художественного ремесла. Вот и все. Курс препаратов продолжался пару месяцев, потом мне стало легче, – мужчина кивнул в сторону сахарницы. – вам положить?

– Две ложки. Спасибо вам.

– Да не за что, я просто сахар положил.

– И за него тоже, – без тени улыбки сказала Вика. – Я бы так там и осталась стоять. На самом деле у меня редко случаются подобные приступы. Иногда достаточно таблетки Валерианки, и все проходит. Но сегодня… Не стоило мне соглашаться.

– О чем вы?

– Такси, – женщина понуро опустила голову. – Я никому этого не рассказывала, даже своей матери.

– Может, и не стоит? – попытался уйти от неприятного разговора Роман. – Не пытайтесь оправдаться, я все понимаю. У каждого человека есть история, о которой ему неприятно вспоминать.

– На меня напали, – словно не слыша, выпалила Виктория. – Таксист. Это было на последнем курсе техникума, как раз осенью. Я опаздывала на праздник к подруге, решила, что один раз могу потратиться на такси. Села, назвала адрес. Он завел мотор. Потом я поняла, что мы движемся какими-то дворами. Спросила, почему он не поехал по прямой. Тогда-то он и напал. А дальше… помню только, как бежала, куда глаза глядят и кричала.

Слова – камешки, бросаемые по одному в глубокую шахту, которую никогда не заполнить даже до половины. Она не плакала. Просто продолжала сжимать чашку и тяжело вздыхать.

– Ужас, – только и смог вымолвить мужчина. – И вы не обратились в полицию?

– Мне хотелось как можно быстрее забыть об этом. Меня не ограбили и… – Вика сглотнула, – не причинили никакого физического вреда. Просто очень напугали. Так что теперь я не могу ездить в такси. Только в машине со знакомыми людьми, только на переднем сидении и только днем.

– Я же нарушил все три ваших правила, – подавленно продолжил художник. – Хотел посадить вас одну вечером на заднее сидение к какому-то типу. Что ж, вы в праве теперь рассказать своей подруге, какой я отвратительный человек.

– Вы мне нравитесь, – неожиданно произнесла Виктория. – Несмотря на ваши кошмарные скульптуры. Я, правда, очень благодарна за сегодняшний вечер. Ужин, ваши рассказы… все было отлично. И я сама виновата, что ничего не сказала.

– Ну, я тоже не каждому встречному заявляю о своих фобиях. Собаки. Особенно они. И маленькие дети. Я просто цепенею при виде маленьких детей. Ну, вот, теперь вы знаете мою страшную тайну, а я постараюсь немедленно забывать о вашей, – Роман отхлебнул чай и довольно заметил: – Отличный чай, где брали?

Ворота в замок

Символ левой руки. Трудный переход к новой качественной фазе. Не зависит от цвета, но всегда пишется в сочетании с другими знаками для уточнения значения, и никогда ни рисуется на большой площади. В некотором роде зеркальное отражение знака является более правильным, нежели прямое написание, однако, основной смысл при искажении символ остается.