Когда я говорю «нам», я имею ввиду, всем остальным одноклассникам, кроме Дашки. Потому что ей так не казалось никогда. Надо отметить, сам Припят на подобные темы откровенничал довольно редко. Это было чрезвычайно волнительно и, видимо, довольно болезненно для него. Однако же, нам было интересно именно это, поэтому несколько раз, когда мы выезжали классом на природу, нам удавалось вытягивать его именно на такие разговоры. Каждый раз Дашка реагировала на них слезами. Надо сказать, что волосы на голове «шевелились» у всех, и многие впечатлительные барышни хлюпали носами, поэтому на подвывания Дульсинеи особого внимания не обращали.

Однако могли бы. Как потом я часто думала, сам образ нашего Припята, – эдакого героя – переселенца, подействовал на нее особенно сильным образом. Мы все, каждый, кто с ним общался, становились какими – то другими: более лучшими, более думающими, более требовательными к самим себе. На его фоне, на фоне человека, прошедшего такие неоднозначные испытания и казавшегося в нашей среде каким – то «нетаким», «другим», выглядеть мелко не хотелось. Мы все, благодаря ему, достигали большего, чем могли бы, все старались быть, прежде всего перед самими собой, лучше, ярче, достойнее. У нас получалось, – наш класс под его классным руководством был лучшим не только в школе, во всем городе! Мы участвовали и побеждали во всех конкурсах и олимпиадах, организовывали всевозможные акции и мероприятия, наша школьная жизнь била ключом и нам было это интересно. Как – то на этом фоне всеобщей активности и разнообразной общественной деятельности личностный рост нашей Дульсинеи замечен не был. Ну стала лучше учиться, да и бог с ней, чему – то же за 10 лет она должна была научиться!

А она не просто научилась, она стала другой. Во – первых, она стала много читать. Начиналось все со всевозможных докладов к классным часам, рефератов о техногенных катастрофах и прочих заданий нашего Припята. Дашка делала это кропотливей всех, находила самый лучший материал и ей больше всех доставалось заниматься со всякими бумажками. Мы были рады свалить на нее тоскливое просиживание в пыльных библиотеках, а она не роптала. С русским у нее было, как говорится, напутано, и ей частенько приходилось все переписывать. В итоге и с правописанием, и с речью немного наладилось, однако мы этого практически не заметили. «Умная стала, выпендривается», – съязвил кто – то когда она попыталась выступить с каким – то предложением перед классом. В итоге та перестала проявлять себя как бы то ни было иначе, чем на уроках или классных часах.

Учителя, напротив, с удовольствием отметили для себя Дашкино старание. Ей теперь можно было поручить какой – нибудь заумный (с нашей, конечно, точки зрения) доклад или выступление перед школой, перед другими школами, и она не отказывалась. Человек маленькими шажками рос над самим собой, добивался все новых и новых высот, а мы все продолжались смеяться. Для нас почему – то не было никакого подвига в том, что она «подтянулась» по всем предметам, ей стали поручать всяческие задания от класса или от школы. «Нашли козла отпущения», – вот и вся наша оценка.

Если Дашка отвечала на уроке, мы ее, честно говоря, даже не слушали; если она выступала перед школой или еще где – нибудь, например, на литературных чтениях перед другими школами, то мы не слушали ее так же, а только обсуждали между собой ее внешний вид, ее манеру речи и ее манеру держаться. Выходила она всегда на полусогнутых ногах, плечи сутулила, голову опускала, короче говоря, выглядела не ахти. Говорила противным голосом, употребляла в речи странные словечки: «еслив» вместо «если», «тута» вместо «тут», и, вдобавок ко всему, очень часто шумно сглатывала. Глядя сейчас на эту милую женщину, как – то не верилось, что именно она была нашей Дуськой – Дульсинеей.

Я поставила пустую чашку на стол. Дашка затушила очередную сигарету в бронзовой пепельнице, чувствовалось, что пора заканчивать разговор. Подругами мы не были, общие темы исчерпаны, – говорить больше не о чем. Кроме работы.

– Уже обед, – посмотрела я на часы. – Мне пора на склад, туда сейчас подвезут камень, я думаю именно из него выкладывать камин… Так что же мы решим с нашим вопросом?

– Ничего пока решать не будем, – ответила Дашка, – сейчас мне тоже некогда. Как нибудь на днях я подъеду к тебе и поговорим на месте. А пока делай то, что собиралась, Вадиму я скажу, чтобы оплачивал все необходимые материалы. Прежде чем нанять тебя, я просмотрела все каталоги твоих работ, – меня все устроило, поэтому не заморачивайся. А Вадиму хоть сколько денег дай, он над каждым рублем трястись будет. – Она помолчала. – В принципе, поэтому он у меня и работает. – Вот так: «Он у меня работает». И я у нее работаю. Кто бы мог подумать.

Мы попрощались. Не успела я выйти из кабинета, как туда же устремилась секретарь с огромной папкой документов.

Я прошла по длинному коридору, спустилась на первый этаж и, оглянувшись еще раз на мандариновое дерево в холле, вышла из здания. Впечатления от неожиданной встречи переполняли. Надо же, как играет порой судьба…

Господи, а почему же я не спросила у нее про Вадима Валерьевича? Может быть позвонить? Набрав номер телефона, я попросила секретаря еще раз нас соединить.

– Даш, да это я опять. Ты извини, ради Бога… Но скажи, пожалуйста, где сейчас Припят?

– Умер… Рак крови… – сказала она и тут же отключилась. Я даже не возмутилась такой невежливостью, – известие было значительнее.

Вот, значит, как… Все – таки было оно, это самое облучение. Я вспомнила его улыбку и на душе стало невыносимо тоскливо. Как будто меня только что лишили родного человека. И пусть я нечасто вспоминала школьные годы, все, что с ними было связано, было неотъемлемой частью меня. Даже если я не интересовалась, кто из моих прошлых друзей чем живет, для меня было важно знать, что они именно живы и пусть более – менее, но здоровы и где – то все – таки существуют.

Узнав сейчас, что этого человека больше нет, я почувствовала горькое разочарование. Я очень любила его, считала себя многим ему обязанной… Воспоминания о нем живы настолько, будто школьная жизнь была вчера… Однако же, он умер, а в моей жизни даже ничего не изменилось! Если бы я не узнала этого сегодня, я могла бы этого не узнать никогда. Был человек и нет его, а мне будто бы все – равно…

А если я вот так же умру, неужели и остальным до этого не будет никакого дела? Они так и будут жить дальше? По – прежнему? Как будто меня никогда и не существовало?

***

Следующий день начался для меня с посещения склада. Вчера перед Дашкой я немного слукавила, сказав, что камень для ее камина уже завезли, это должны были сделать только сегодня, и принять его я хотела сама. Заказав его через интернет, я сильно рисковала и боялась, что он окажется не тем, что я ожидала.

Однако, несмотря на все опасения, камень был выше всяких похвал. Не могу, конечно, сказать, что с ним будет при нагревании, но, судя по внешнему виду, он был все – таки качественным.

Настроение приподнялось, тревога, мучавшая меня по поводу этого заказа, наконец – то улеглась, и я поехала в офис. Несмотря на то, что рабочий день был в разгаре, трудовой доблести я в себе не ощущала. Хотелось куда – нибудь на природу, к воде, к деревьям. К примеру, раньше мне очень нравилось ездить за город к небольшой речке Севастьянке, по берегам которой росли березки и рябинки. Осенью, особенно если листва еще не опала, там было чарующе красиво. Желтые листья берез и алые гроздья рябин производили на меня всегда неизгладимое впечатление. Одной такой поездки мне могло хватить на целый год.

Как правило, домой я привозила с собой букеты рябины, ставила их на кухне и в прихожей, и время от времени перебирала их руками, отчетливо ощущая, как под моими ногами опять шуршат листья, недалеко тихо плещется речка, а над головой снова пронзительно синее небо.

– Слушай, – говорил мне Максим, – если ты такая фантазерка, давай я привезу тебе песка из пустыни и ты будешь думать, что побывала в Египте?

Я молчала и улыбалась, – откуда ему было знать, что мне нужно для счастья?

Сейчас, изо всех сил настраиваясь на работу, я пообещала себе, что в выходные обязательно съезжу в Севастьяново. И это, вроде бы даже сработало, однако, проверить на практике очнулся мой трудоголизм или нет, все равно не удалось.

– Доброе утро, – прощебетала мне Леночка – наш офис – менеджер, когда я переступила порог своей «Златы». – Вам письмо. С утра курьер доставил.

– Спасибо, дорогая! – взяла я протянутый конверт, – Ты сегодня ослепительно выглядишь.

– Спасибо, – улыбнулась она и невольным жестом коснулась груди. Там, скромно покоясь в ложбинке, сияла золотая цепочка. Вообще – то, я не имела ввиду украшение, но Леночке, скорее всего, жених опять подарил «сувенирчик», вот она и радуется такому проявлению внимания.

Пройдя в свой кабинет, я вскрыла конверт. В нем, на фирменном бланке компании «Вегатранс» красивым почерком было выведено название какого – то сайта, а снизу размашисто – фамилия Острокостова.

Это что значит? Что мне надо ознакомиться с этим сайтом?

– Ладно, раз Дашка советует, посмотрим, что там может быть, – сказала я сама себе и пошла к кофеварке. Раз уж такое дело, раз уж все – равно интернет штудировать, можно и кофейку заодно попить.

Сварив кофе и прикурив сигаретку, загрузив сайт и поудобнее устроившись в кресле, я принялась изучать то, что мне предлагалось. А предлагалось то, что с трудом укладывалось в моей голове. А то что укладывалось, вызывало острое чувство тоски и тревоги, чувство беспомощности и щемящей жалости к тем, кого это касалось.

Оказалось, что владелицей сайта была сама Острокостова, и основала она его еще десять лет назад. Кто уж над ним работал, кроме нее, неизвестно, однако объем информации впечатлял, – за день я не изучила и половины.

На главной странице сайта, которая была оформлена алыми розами по черному фону, белыми буквами мерцало название: «Сердце, взрывом разорвав…»; в левом верхнем углу была размещена фотография молодого смеющегося Припята с черной ленточкой в уголке и надписью: «Памяти Вадима Валерьевича Ященко посвящается»; под его фотографией шла ссылка: «Помним, жалеем, скорбим», переход по которой открывал целый список погибших чернобыльцев. Клик по фотографии открывал страницу, посвященную конкретно этому человеку. Посмотрев несколько, я начала плакать и перешла на другие темы.

Тем было много. Изучая их, мне оставалось только лишь вздыхать над собственной дремучестью. Вот как получается, пока Припят в свое время что – то рассказывал, я это слушала, уясняла, сопереживала людям, ужасалась масштабам катастрофы, а как только школу закончила, – как отрезало. Я закрыла глаза, заткнула уши и больше никогда не интересовалась проблемами Чернобыля, не задумывалась о поломанных судьбах людей, о безжалостно загубленных детях.

Всего из – за последствий аварии умерло около восемнадцати тысяч людей, включая и детей, которые вызывали во мне самое наибольшее сострадание. Я перекусала себе все губы, пока читала маленькие истории о маленьких жизнях. Дашка расстаралась, – она не ограничивалась сухими фразами о масштабах катастрофы, она преподносила ее в лицах. Фотографии ребятишек, факты из их жизней, – это задевало каждую струнку в моей душе. То, что эти маленькие сокровища умерли, так и не повзрослев, тяготило меня неимоверно.

Тяготило и то, что многие из выживших превратились в калек и инвалидов, изначально не имея для этого никаких предпосылок. Каждое утро они просыпались и бежали играть, смеяться и радоваться. А потом, – раз, и вся жизнь потерпела крах. Как же это было страшно и несправедливо.

Шоком стало то, что в радиоактивной зоне отчуждения до сих пор живут люди. Люди и радиация, – как это было возможно? Оказалось, очень даже возможно. На сайте приводились данные о том, что постоянными жителями Чернобыля являются работники зоны атомной электростанции и местные жители. Чем конкретно занимались работники зоны, кроме того, что добровольным образом получали регулярное облучение, я не поняла, а вот местными жителями заинтересовалась.

Оказывается, что помимо Чернобыля и Припяти волна радиации накрыла еще несколько десятков деревень и населенных пунктов. Почему я не интересовалась этим раньше? Ведь оказалось, что эта катастрофа была еще больших масштабов, чем я себе представляла. К примеру, чиновники рапортовали, что весь радиоактивный материал четвертого реактора ЧАЭС находится под бетонным саркофагом, и скромно умалчивали о том, что он неумолимо разрушается. Оказывается, над ним необходимо установить новый саркофаг, а на это необходимо несколько десятков миллиардов рублей.

Скромно умалчивался и тот факт, что некоторые люди после того, как улеглась вся шумиха, вернулись тогда в свои дома и благополучно там проживают до сих пор. Я умилялась, глядя на стареньких бабушек в платочках, плакала, когда читала, что многие из них уже умерли от старости, и поражалась, что на момент интервью они были такими бойкими и жизнерадостными, а теперь вот и их не стало…

Удивительное это место – зона отчуждения. Кажется, что время там остановилось. Фотографии тех мест дают четкое представление о жизни людей в то далекое советское время. Дома, улицы, парки и площади, – когда – то они были наполнены жизнью. Один парк в Припяти, вообще, имел положение ни разу не посещавшегося – его готовились открыть к 1 мая 1986 года. Не успели…

Многоквартирные дома и деревянные избенки, дома культуры и столовые общепита, брошенный транспорт и песочницы во дворах, – не важно, что это было, – но все имело статус: «сделано в советском союзе». Представляю, какая ностальгия мучила тех людей, что тоже были родом из СССР… Странно было видеть, что в наше время со всеми достижениями и благами цивилизации где – то был законсервирован целый пласт другой жизни. Той, которой мы все когда – то жили. Той, что у многих осталась только в памяти…

– Мать, ты чего? Плачешь, что ли? – я, быстро поморгав, обернулась на голос и увидела, что в приоткрытую дверь наполовину всунулся Иван. Удивление на его лице граничило с испугом.

– А ты чего здесь? – спросила я.

– Ну ты даешь! Я вообще – то тут на работе! – покачал он головой и, прикрыв за собой дверь, все – таки зашел в кабинет. Усевшись напротив, потребовал: – Рассказывай!.

– Что рассказывать?

– Почему ты слезы крокодильи льешь, рассказывай. Дома что – то не так? – взяв мои сигареты, Иван глубоко затянулся. Странно, но, когда я начала курить, с его стороны не последовало ни одного вопроса.

– Да нет, дома все нормально… Вот ты мне скажи, Вань, ты что – нибудь о Чернобыле слышал?

Иван выпустил колечко дыма, и одарил меня взглядом типа «о, да тут клиникой попахивает…».

– Да я не об этом! – отмахнулась я. – Ты что – нибудь о том, что там после взрыва происходило, знаешь?

– А что там происходило? Пол страны перетравили, пол планеты перегадили, а над реактором хоть и возвели саркофаг, но он все – равно продолжает фонить.

– А я вот ничего этого не знала…

– И что? Теперь узнала, и слезы сидишь льешь? Ну, ты, мать, точно двинутая!

– Так ведь жалко…

– Жалко. А толку – то? Если бы с этим могли что – то сделать… Относись к этому проще. Слышала выражение: «То, что нет возможности исправить, не стоит и оплакивать»?

– Слушай, Ваня, я и не знала, что ты такой сухарь!

– Я не сухарь. Я, когда «Чернобыльскую молитву» прочитал, тоже, не хуже тебя, чуть слезы лить не начал. А потом ничего, отпустило.

– Что за «Чернобыльская молитва»? – кажется, я на такое не наталкивалась. Или у Дашки ее вообще нет?

– Да книжка одна. Непосредственная участница событий написала. Предсмертная исповедь, так сказать.

– Правда, что ли? – я подалась вперед.

– Может быть и не правда. Мне ее сестренка подсунула. «На, – говорит, – Ванька, почитай. Чтобы у тебя охота на жизнь жаловаться навсегда отпала». Я и почитал.

– И что? Отпала?

– Тьфу – тьфу – тьфу, – поплевал Иван, стуча по краешку стола.

– Слушай, а ты знал, что неофициально в Чернобыльскую зону можно на экскурсию съездить? – понизила я голос. Однако, на Ивана моя таинственность впечатления не произвела.

– Почему неофициально? Я слышал, что даже такой журнал как Forbes признал зону отчуждения суперэкстравагантным туристическим местом. Якобы там можно отдохнуть и посмотреть на то, чего больше нигде нет.

– Вот ненормальные.

– А что «ненормальные»? Кто – то на таких ненормальных неплохие бабки делает. И называют их, между прочим, не таким словом некрасивым, а вполне себе даже звучным: сталкерами… А про Чернобыль теперь, вообще, все трубят кому ни лень, – закинул Иван ногу на ногу, а я опять подумала про себя, что я звуков этих труб и не слышала. – Чудесами всякими заманивают. Что ни год, то новое чудо. Про церковь ихнюю слышала?