В «подковке»

– Зачем ты это сделала! – Вадим встречал Аню с возмущенным видом. – К чему такие крайности!

Аня ничего не понимала. Из ее мужа обычно было слова не вытащить, а тут они лились рекой, и очень громко. Да, та тишина в доме – пожалуй, не самое худшее. Так ли уж она была убийственна?

– Что случилось?

– Наверное, самое худшее, если со мной уже и советоваться не надо. Ни по какому поводу!

Постепенно выяснилось, что Анины папа и мама, Светлана Даниловна и Андрей Иваныч, поговорили не только с Аней. В их планы по спасению молодой семьи входил еще и разговор с Вадимом, из которого он узнал, что его жена вынуждена заниматься грязной работой. Всего остального он или не понял, или просто не обратил внимания. Вадима уязвило до последней степени, что с ним не посоветовались насчет совка и веника.

– Да я вот как раз сейчас и собиралась тебе сказать. – Аня разувалась, мыла руки, выкладывала хлеб и молоко из пакета, а Вадим, взъерошенный, сердитый, ходил за ней следом. Егор предпочел потихоньку уйти в свою комнату. – Некогда было советоваться, другие бы заняли это место. Желающих не одна я. Какие тут разговоры. Надо было попробовать сначала.

– Не надо было пробовать! Я не хочу, чтобы ты чего-то там подметала.

– Ну да, мы ж графья, – саркастически проговорила Аня.

Вадим не слушал.

– Что, все совсем так плохо, что ты бросилась на трудовой подвиг? С университетским образованием!

– А что, все так хорошо? – Аня начала терять терпение. – За квартиру полгода не платили – ладно, но за телефон надо заплатить, а то отключат. А электричества нажгли! Лето начинается, Егору пора все покупать, он из всего вырос. О себе я уже и не говорю! А есть нам надо? А чего ты вообще кричишь?

– Я считаю, что если всякой ерунды не покупать, то денег хватит, – более тихим, но прыгающим от волнения голосом продолжал Вадим. – А если ты так уж непременно хочешь их зарабатывать, почему все-таки веник? Почему нельзя еще экскурсии взять?

– Потому что нельзя, – еще тише, чем он, заговорила Аня, и праведный гнев сразу исчез – Вадим бы предпочел не слышать этого тихого голоса, но его было уже не остановить. – Потому что столько экскурсий – уже нельзя. Потому что я к концу дня совсем теряю голос и даже не могу читать ребенку. А веником я могу работать молча! Потому что у меня давно уже нет ни суббот, ни воскресений, как у всех людей. Потому что я уже по ночам веду эти экскурсии, как испорченная пластинка.

– И во всем этом виноват я, – подытожил Вадим, круто разворачиваясь в дверях кухни. – Вы бы все хотели, чтобы я пошел назад, на поклон к Зубакову.

– Я этого не говорила.

– Я и так вижу. Пусть об меня вытирают ноги, не важно! И пусть все говорят, что моя жена пошла в уборщицы, – тоже не важно!

– Ну да, караулить магазин куда престижней. И можешь не разоряться, я все поняла – надрываться на работе можно, главное только, чтобы это было в рамках приличий. Лучше бы ты ужин приготовил, что ли, если дома весь день. Хотя все равно аппетит пропал.

– А я приготовил.

Вадим уже жалел, что так раскипятился. Взять и показать свою слабость вот так по- дурацки – ведь это он не на Аню рассердился, а сам на себя, на свои бесконечные неудачи. И картошка остыла, надо подогреть… Чайник и сковородка стояли на столе – наверное, с этого и надо было начинать, а разговоры потом. Аня всегда его после работы сначала кормила. И Егора не слыхать – наверное, испугался. Вот черт.

– Идемте ужинать, – позвал он.

Но Аня стояла на пороге.

– Мне надо найти одну вещь. Наверное, у родителей. Мы там поужинаем, можешь не ждать. Егор со мной, он подружку себе нашел у соседей.

В усадьбе

– Лариса Ивановна здесь?

Аня заглянула в барский дом, на экспозицию живописи восемнадцатого и девятнадцатого веков, которую они называли старинными залами. Само Благовещенское было гораздо древнее – оно впервые упоминалось в документах еще четырнадцатого века и принадлежало по очереди Ивану Калите, Григорию Пушке, предку поэта, и множеству других именитых русских – вояк, посланников и просто помещиков. В конце концов от целого села осталась только усадьба с церковью, зато церковь была уникальная, а дом – роскошный, почти дворец в два этажа с колоннами у парадного входа, отреставрированный самим Шехтелем. Последним его владельцем был известный московский богач-предприниматель, у которого гостили и Чайковский, и Чехов, и Серов, – словом, музею есть чем заинтересовать туристов. Где еще можно увидеть настоящее пенсне Антона Палыча и черновики «Лебединого озера»?

Ларисы Ивановны здесь не оказалось. Аня на всякий случай заглянула во все уголки, но в старинных залах было пусто, только лица благородных дам взирали с портретов на опущенные занавеси, на круглый стол из деревянной мозаики и стулья с резными птицами на спинках – и вслед своим шагам она почти слышала шелест их пышных юбок. Одна из дам, в неповторимой рокотовской дымке, всегда смотрела на нее особенно внимательно. Этот портрет был гордостью коллекции. Аня незаметно кивнула даме и поспешила назад.

– Мурашова в запасник ходила, потом побежала в дирекцию, а после на «конюшню» собиралась, – сказала ей пожилая смотрительница у входа.

И повезло же Ларисе Ивановне, когда она впервые пришла сюда после МГУ! Усадьба оживала, коллектив только набирался, начиналась специализация, и молодым поручали основные средства. Как важно попасть сразу на настоящее дело! Лариса Мурашова взяла бесхозную живопись, которая до семидесятых годов вообще не выставлялась. Все, что сейчас видят посетители в старинных залах – в сердце музея, – создано ею с нуля, все интерьеры с их интимностью усадебной жизни, где картины, для таких уголков и писавшиеся, не казенно «выставлены», а привычно живут в согласии с обстановкой…

Приземистое двухэтажное здание в стороне – бывшая конюшня, а сейчас – выставочный зал, где устраиваются новые выставки в отличие от постоянных в барском доме. Аня взбежала на крыльцо.

– Вы здесь! Ну что?

– Как всегда – ничего, – невозмутимо отвечала Мурашова, стремительная и не по возрасту моложавая, с резкими чертами лица и короткой стрижкой. – Как всегда, в толк не возьмут, зачем бы нам покупать полотно Рябушкина.

Самым главным своим делом сама Лариса Ивановна считала вовсе не старинные залы, а собирательство современной коллекции, которым она параллельно занималась все эти годы. Чиновники того времени, конечно, такую задачу перед ней не ставили. Мурашова сама поставила ее, и авторы, которых она тогда отыскивала – естественно, не на официозных выставках, – вошли сейчас в обойму ведущих мастеров. В советские времена приходилось доказывать, что государственные деньги тратятся не зря и что искусство не бывает местечковым и надо собирать работы не только подмосковных художников, и много чего еще приходилось объяснять и доказывать, но тогда давали деньги. А сейчас их не давали, и уже очень давно, хотя упрямая Мурашова продолжала делать заявки в комитет по культуре. И получать отказы, вот как сейчас.

– Не дали денег, – жестко повторила она. – Обидно, так много хороших вещей, и опять уйдут мимо госколлекций. Ладно, Аня, что нам горевать – нам зато Кудряшова дарят, сейчас звонили.

Рассчитывать по большому счету можно было только на дары – но дары не прекращались. Мурашова была известна, попасть в собрание ее музея считали за честь – и те, кто сотрудничал с ней уже по двадцать лет, и молодые. Только за последние три года прибавилось больше ста работ. Чтобы отблагодарить художников, Лариса Ивановна и затеяла новую выставку, которую они с Аней уже почти подготовили.

Аня четыре года назад пришла сюда на практику, потом – писать диплом. Да так и осталась, прилепившись к Ларисе Ивановне и сделавшись буквально ее тенью.

– Кажется, все готово, – критично оглядев зал с работами братьев Волковых, сказала Мурашова и перешла в следующий, с Белютиным и Поманским. – Здесь тоже ничего. Освещение надо еще раз проверить… Ну вот, а говорили: айсберг, айсберг… Партийные работники мне вдалбливали в свое время, что музей – это айсберг, – пояснила она Ане, – и только вершина должна быть видна. Бог, мол, с вами, приобретайте, храните все это, но не выставляйте. А тогда зачем приобретать? Собрать и поставить в фонды – это одно. А так всегда хотелось выставить!

И хотя Белогорский музей давно не был айсбергом, каждую новую выставку Лариса Ивановна ощущала как личную победу.

– Через две недели можно открываться, – решила она, – приглашения уже подготовлены, только дату вставим. Как раз успеем закончить третий зал. А ты сегодня какая нарядная, во всем новеньком.

– Да это из сундука, – махнула рукой Аня.

Отыскав в маминой кладовке свою дипломную работу для Карины, она вдруг наткнулась на сверток с вещами десятилетней давности, которые бережливая мама, когда-то сказав, что выкинула, на самом деле припрятала. И как это оказалось кстати! Аня примерила джинсы и кофточки, считавшиеся некогда старыми, и они оказались очень даже ничего. Главное, в аккурат. И даже морально вроде бы не очень устарели… А то всю голову сломала: совсем тепло уже, что надевать? Заранее она ничего не любила запасать, и даже босоножки осенью, в еще благополучные времена, выкинула, легкомысленно решив, что потом все купит новое и модное. Кто же знал, что жизнь пойдет под лозунгом: «Ерунды не покупать»? Ладно, выкрутилась! Конечно, не роскошь, не дама на портрете, но…

Аня пригляделась к белютинской «Женщине с ребенком», висевшей на почетном месте. Очерченная, словно одним быстрым движением, широкой разноцветной полосой, она так плавно склонялась над своим абстрактным младенцем, и нежный профиль так знакомо затуманился…

– Лариса Ивановна, я крамолу сейчас скажу. Может, мне мерещится? Но ваша любимая «Женщина» похожа на рокотовскую даму.

Мурашова подошла, прищурилась.

– Посмотрите на лицо, она в таком же «далеке». Правда!

– Я же говорю, освещение надо проверить. Разные эффекты могут быть… Пора по домам. Наверное, только Калинников у ворот остался да мы.

Так по-настоящему звали Очарованного Странника.

– А что, если его когда-нибудь выставить? – тихо предложила Аня. – Когда я вспоминаю все, что у него видела, неплохая экспозиция выстраивается. Мне кажется, многим интересно было бы…

Лариса Ивановна всегда отвечала конкретно. Она только на секунду задумалась.

– Хочешь сама сделать выставку? Созрела? Хороший музейщик обычно долго созревает. Калинников наивен, но стоит подумать. Не сейчас, конечно.

– А когда?

– Сама считай. «Современники» два месяца простоят, август – не выставочный месяц. Потом проект директору надо достойно представить, не как детский лепет. Твоя идея – продумывай.

Странник у ворот действительно еще работал – ловил оранжевые отблески заката.