Ну, да, куда же ещё переводить человека, который хотел покончить с собой. Будучи студенткой медицинского института, она это очень хорошо знала. Придётся теперь уверять всех в том, что она действительно страдала бессонницей и хотела выспаться перед сессией. Ну, зачем она сказала врачу про автоматы? Наверное, это спросонья! В этой жизни даже во сне надо быть начеку!

Её размышления были прерваны приходом очень симпатичной врачицы. «Ха! Когда я окончу, вернее, если я окончу институт, меня тоже будут звать врачицей или врачихой, или докторицей», – после укола ей было весело.

Врач послушала её, задала несколько незначительных вопросов, на которые получила вполне разумные ответы, и уселась писать историю болезни.

– Ваше имя, фамилия, отчество.

– Меркулова Светлана Владимировна, – ответила она, хотя очень хотелось представиться как-нибудь типа Степанида Абрикосовна Сопливкина, – так, из озорства.

– Работаете, учитесь?

– Учусь в медицинском институте на четвёртом курсе, – так хотелось прибавить: «И подрабатываю на панели», нет, не поймёт она чёрного юмора.

Врач вскинула глаза и внимательно присмотрелась к Светлане. Видимо, ей очень хотелось воскликнуть: «Как же ты могла, нарушить клятву Гиппократа!», но ничего, стерпела и продолжала методично заполнять карточку: чем болела, головные боли беспокоят, часто, а живот, а вообще? Светлана стала демонстративно зевать, а потом и действительно почувствовала, что очень устала. Врач сжалилась над ней и отправила в палату, пообещав закончить осмотр после того, как она отдохнёт.

В старом здании разве могут быть нормальные условия? В палате без окон рядком стояли четыре кровати, а посреди комнаты ещё и раскладушка, на которую и уложили Светлану. Она тут же уснула. Без сновидений.

Проснулась то ли утром, то ли вечером, – она вообще потеряла счёт времени. Какое сегодня число, месяц? Вроде бы ещё зима. В палате горел свет, а в дверях на стульчике сидела нянечка. Светлана встала и, шатаясь, направилась к дверям.

– Куда, милая?

– В туалет.

– Сейчас тебя проводят.

– Сама дойду. Только скажите куда идти.

– У нас нельзя сама. Вдруг ты в туалете вешаться будешь. Эй, Маш, отведи больную в туалет! – крикнула нянечка молоденькой санитарке.

«Ну, простая, – возмущалась про себя Светлана, – в институте учат одному, а на практике вот такая бабуська всё испортит. Ну, зачем человеку напоминать о его проблемах! Вот расскажу всё врачу!»

Маша подхватила Светлану под плечо и заспешила, почти поволокла в туалет на себе, видно, у неё и так дел по горло было. Туалет, наверное, специально строили для таких больных, как Светлана. До двух дырок в полу надо было спускаться по четырём ступенькам. Светлана почувствовала, что она уже вся взмокла при виде такого убожества, поэтому у неё ничего не получалось, а санитарка Маша стояла рядом и притопывала ногой от нетерпения. Тем же Макаром Светлана была доставлена в палату. Она чувствовала себя такой слабой, что тут же уснула снова.

Сколько она проспала, бог весть. Нянечки в дверях менялись, ей ставили еду на табуретке перед раскладушкой, которую она ковыряла под уговоры нянечек, но не ела. Ещё четыре женщины в палате вели себя аналогично Светлане – спали. Лишь на третий день к Светлане пришёл врач – мужчина средних лет, спросил о самочувствии. Светлана попросила его перевести её куда-нибудь в другое место. Врач кивнул, и через полчаса её перевели в другую палату. Оказывается, он приходил и раньше, просто она всё время спала, а в последнее время стала спать меньше, – вот и не «проворонила своё счастье». Нянечки всё время что-то рассказывали, они были очень разговорчивые, ещё бы, наверное, с ума можно сойти от такого вот сидения на стульчике возле пяти спящих женщин.

В небольшой палате была нормальная дверь, возле которой никто не сидел, но кроватей многовато. Видно, психов было больше, чем предполагалось размерами больничной комнаты.

Светлана осмотрелась. У зарешёченного окна очень красивая женщина с высокой причёской читает книгу, тряся головой. У неё в ногах кто-то спит, укрывшись с головой. Светлане досталась параллельная кровать, а у окна кровать была примята, но пустая. Так, двое уже выспались, а я ещё нет. Светлана легла на кровать, чтобы продолжить начатое, тем более что спать на кровати – не то, что на раскладушке, но сон не шёл. По-видимому, было утро. Светлана стала вспоминать события последних дней. Она всё помнила.

Нормальная семья, любящие родители, хорошо училась и в школе, и в институте, спортсменка, красавица, как говорится. Чего ей не хватало? Как трудно будет объяснить врачам, что с детства чувствовала необъяснимую тоску, которая мешала радоваться жизни. Вот, вроде бы всё хорошо, всё получается, все хвалят, а хочется выть. Что-то не так, а что – непонятно.

После школы Светлана не задумывалась долго над выбором профессии – пошла в медицинский, как её тётя, у которой она часто бывала на работе в больнице. Тётя была известным гинекологом, женщины её боготворили, сидели подолгу в очереди на приём. Светлана представляла себя в белом халатике – не таком, как у тёти, а нарядном. Вот, она внимательно выслушивает пациентов, сразу знает, как лечить, даёт единственно верный совет, пациент счастливый мчится домой, а через некоторое время прибегает к ней здоровый и радостный с кучей благодарностей. Она любила заходить к тёте ещё и потому, что та всегда одаривала её такими «благодарностями»: – конфетами, фруктами. Деньги у тёти тоже водились. Эх, хорошо! На третьем курсе встал вопрос о дальнейшей специализации. Светлане уже не хотелось быть гинекологом. Она решила стать терапевтом. Тоже неплохо. Помогать людям – святое дело. Но со временем, походив на практику в поликлинику, она с ужасом представляла себе дальнейшую работу: вот она сидит в пыльном кабинете, заваленном историями болезни, многочисленные кашляющие больные, которым нужен не совет, а больничный лист, стараются убедить её в том, что они не просто больны, а смертельно больны. Она не верит, старается их уличить, не даёт больничный и вдруг кто-нибудь из них умирает от какого-нибудь пустяка. Всё, – тюрьма, позор. Ну, ладно, не умирает. А как много нужно написать в историях болезни, чтобы главврач поверил, что ты работаешь, а не время просиживаешь, а сколько глупостей надо выслушать, пока не докопаешься до истины, болит одно, а болезнь другая.

Светлана опять начала тосковать, хотя со стороны никто никогда не смог бы сказать, что эта жизнерадостная девушка, активистка, участница всех институтских мероприятий – спортивных и общественных, плачет по ночам от необъяснимой тоски. ОНА НЕ ПОНИМАЛА СМЫСЛА ЖИЗНИ. И поэтому тосковала. Она встречалась с парнем-сокурсником, ходила с ним на дискотеки, в кино, просто погулять, поцеловаться. Парень не раз намекал ей, что хотел бы соединить судьбы. Намекал, но предложения не делал, наверное, боялся отказа. По ночам она опять проливала слёзы в глубокой тоске – зачем людям жениться, зачем рожать детей, а те опять должны рожать и так бесконечно, а ЗАЧЕМ? Людей стало много, жить негде, болезней прибавилось – не таких, от которых сразу умирают, а таких, от которых только мучиться, экология ужасная! Зачем всё это возводить в квадрат? Она читала книги запоем – и художественные, и научно-популярные и нигде, даже в тех, которые вроде бы обещали осветить интересующий её вопрос, нигде не встретила ответа. Смысл жизни – в самой жизни, – таково наиболее встречающееся утверждение. В одной книге она встретила мысль, что люди – авангард разума во Вселенной. Некоторое время она носилась с этой мыслью, а потом, понаблюдав за «разумными существами» пришла к выводу, что это – нелепость. И опять затосковала.

И вот перед сессией она почувствовала, что надо положить конец этим мучениям, покончить с бессмысленностью жизни. Она долго гуляла по городу, перед глазами была какая-то пелена, потом накупила в аптеке кучу снотворных, нажаловавшись аптекаршам на бессонницу, и вернулась в общежитие, где жила в двухместной комнате. Закрылась на кухне, выпила микстуры и все таблетки (общей сложностью 90 колёсиков), ей показалось, что этого мало, потому что в аптеке продали несильно действующие лекарства, она прошлась по общежитию, выпрашивая снотворное. Язык у неё уже не ворочался, глаза закрывались, а ей всё было мало. Собственно, это и спасло ей жизнь. Она выпила столько снотворного, что бедный желудок отказался работать и выплеснул почти всё содержимое. Она так сильно рвала, что её подруга тут же вызвала «Скорую помощь». Как она потом рассказывала, Светлана вырывалась из рук дюжих мужчин, дежуривших в «Скорой», лягалась и даже материлась. Подруга плакала и просила оставить её в покое, но врачи сказали, что, если ей не сделать укол и не промыть желудок, она может умереть. Тогда подруга стала им помогать, уговаривать её, но Светлана никого не видела, хотя глаза её были открыты, она боролась с такой силой, что пришлось врачам скрутить ей руки и ноги, как преступнице, и увезти силой.

Она была без сознания трое суток, из них почти двое суток кричала и куда-то рвалась. Потом уснула. Когда ей приснились те странные сны, когда кричала, или когда спала? А, может, это и не приснилось вовсе?

Но о своём поведении в бессознательном состоянии она узнала гораздо позже, так как всё это время ей не разрешали ни с кем встречаться. Каждый день нянечка приносила ей пакет с кучей записок от сокурсников, в которых они желали ей скорей выздороветь. Писали, как скучно без неё, как они её любят и хотят, чтобы она поскорее выписалась. Она плакала над каждой запиской, сознавая только теперь, какая она глупая, какая неблагодарная. Жизнь казалась ей счастьем. Как можно было думать, что жизнь бессмысленна!

Вспоминая всё это, Светлана расчувствовалась, и начала потихоньку плакать. Она лежала лицом к стене и потихоньку шмыгала носом. В это время в палату зашла четвёртая больная. Она тут же подсела к Светлане на кровать и, силой повернув её к себе лицом, проговорила с самым решительным видом:

– Эй, эй! Новенькая? У нас нельзя плакать. Ну-ка, рассказывай. Рассказывай, что с тобой произошло. Небось, какие-нибудь глупости! Влюбилась в студентика, а он любит подругу. Да? Ну, не плачь, – пыталась утихомирить Светлану, которой совершенно не понравился ни тон, ни требования рассказывать.

– Да, да, девочка, если что есть плохого на душе, нужно рассказывать, – поддержала навязчивую «лекаршу» красивая женщина у окна. – Видите, у меня голова трясётся? Я тоже вот всё носила в себе, никому никогда ничего не рассказывала, а потом случилась неприятность, я опять всё в себе, а со мной произошёл удар и теперь вот трясётся голова.

– Ну, хочешь, я тебе расскажу, почему я здесь? – не унималась первая, – когда слушаешь о чужом горе, своё кажется уже не таким страшным, да, да.

– Отстаньте от меня, что вам всем надо? – Светлана продолжала отбиваться от назойливых соседок, но уже не плакала.

Тут всех позвали на обед. Светлана в первый раз должна была обедать в общей столовой, а не в палате. «Лекарша», которую звали Надя, напевая, взяла свою чашку и стала около кровати Светланы:

– Пошли, провожу, ты же не знаешь куда идти, а тут всё по ненормальному, больница – то ведь для ненормальных. В нашем отделении, правда, собираются все более-менее нормальные – после самоубийства, да так… Я вот тоже пыталась на себя руки наложить, но так, чтобы попугать. Ты, правда, не хочешь послушать?

Она щебетала, как пичужка, невинно улыбаясь, выставляя нежные ямочки на щеках. Трудно было сказать, сколько ей лет. На вид лет тридцать, но две несерьёзные косички, ямочки на щеках, весёлый блеск в глазах делали её гораздо моложе. Светлана уже смирилась с её неуёмной энергией и даже была готова выслушать рассказ, но они уже дошли до столовой.

– А почему те двое не пошли?

– Станислава здесь на особом положении, она ходит обедать вместе с медперсоналом, а Лена всё время спит, её нельзя будить.

– А Лена что? Тоже снотворного напилась?

– Ладно, потом всё расскажу, давай обедать, – хмыкнула Надя, протягивая тарелку с борщом.

Борщ показался Светлане необыкновенно вкусным. Наголодалась ли, пока спала или действительно вкусный? Но в столовой, похоже, у всех был хороший аппетит. Женщины переговаривались, пересмеивались. Вполне нормальные люди.

После обеда они с Надей направились в «гостиную». Надя сказала, что иногда сюда пускают посетителей, а вообще-то больные общаются с родными в тесном коридорчике. Надя лежала в больнице уже две недели и собиралась вскоре домой.

– Сегодня пятница, а выписывают по понедельникам. Идёт целая свита за главврачом, а потом кого-нибудь зовут на консилиум.

– А почему так долго держат? У вас же ничего не болит?

– Ну, болит здесь у всех душа, а о том, что она перестала болеть, знает только врач. Но его в этом надо убедить. Если ты будешь постоянно повторять те глупости, которые тебе пришли в голову перед тем, как ты наложила на себя руки, лежать тебе тут, пока не исправишься. Есть тут такие, которые лежат годами. Тут у них цех есть для трудотерапии, женщины шьют всякую дребедень, а мужчины ящики сколачивают. Хочешь шитьём заняться?

– Нет, да я и не умею. Надь, ты меня извини за любопытство, ты, кажется, сама хотела мне рассказать, что с тобой случилось?

– Не то, что хотела, просто наш доктор внушает каждый день, что человек не должен ничего в душе скапливать. Чуть, какая мысль в голову засела посторонняя, тут же её должна рассказать знакомым и близким. Пусть у них тоже голова болит. Да им, дескать, и полезно – не будут свои мысли ненужные в голове бродить.

– А если не хочет человек слушать?

– Захочет. Близкий – должен, потому что близкий, а знакомый будет слушать из вежливости. А если кто и не захочет, то можно найти другого. Я тебе для чего хотела про себя рассказать, чтобы тебя от своих мыслей отвлечь. Я уже свою историю столько раз рассказывала, что меня уже тошнит. Да и повторить то, что я сделала я уже не смогу. Всё уже. Прошло.

– Так что же произошло?

– Я работаю продавцом в отделе мужской одежды. Знаешь сколько мужчин каждый день! Все, правда, в основном с женами приходят, но есть и одинокие. У меня уже чисто профессиональная привычка правильно разговаривать с мужчинами. Некоторые воспринимают это за знаки внимания. Ну, вот. Муж мой в последнее время стал жутко ревнивым. Какая-то зараза сказала ему, что я флиртую на работе, что у меня мужчина есть. Сначала требовал, чтобы я ушла с работы, да где там. Сам-то ведь не работает, на что жить? Родители его помогают немного, но всё равно – не садиться же втроём на их шею. Девочка у нас растёт. Тогда он стал за мной подглядывать. Я совершенно случайно узнала. Кто-то из моих приятельниц застукал его, что он прячется за ширмой в примерочной. Я сама его разоблачила, зашла туда. Так он стал орать, как кабан недорезанный, что я – такая, сякая – шалава, путаюсь со всеми. Орал на весь магазин. Стыдно – жуть. Я развернулась и домой помчалась. Попросила девчонок подменить меня. Домой прибежала, – места себе не нахожу. Думаю, как жить теперь? Опозорил перед всеми. Пошла на кухню, закрылась, газ включила и улеглась под плитой. А ещё снотворного выпила и успокоительного. Сначала воняло сильно, а потом – ничего, уснула. А проснулась в больнице. Муж побродил по городу, успокоился, пришёл домой, а там газом воняет. Он сразу допёр в чём дело, «Скорую» вызвал. Я недолго пролежала, у меня и отравления почти не было, а потом сюда перевели. Так полагается. Надо человека в норму вернуть, чтобы он больше не пытался свою жизнь перечёркивать. Так-то вот. Ну а ты?

– Знаешь, Надь, мне стыдно даже и рассказывать.

– Что, правда, несчастная любовь? Тут половина отделения «по любви» лежит. Не стесняйся, доктора к этому привыкли. Главное правду им рассказывай. Тебе потом намного легче будет. Я по себе знаю. До сих пор помню этот ужасный звон в ушах, когда я решилась. А знаешь, я ведь не верила, что умру. Думала, вот он придёт, а я без чувств. Испугать его хотела. Мы с ним очень хорошо всегда жили, но вот он как работу потерял, так видно от скуки дураком сделался. А у тебя есть парень?

– Есть, но я не «по любви». Я решила, что жизнь бессмысленна и не стоит того, чтобы каждый день бороться за своё существование, что все люди – как автоматы, как роботы изо дня в день повторяют одно и то же. Скучно. Я не хочу так.

– Свет, ты это брось. Ты так врачу не говори, а то зависнешь тут надолго.

–