– Пшла ты, – устало ответил Бобёр.

Я вышла из его «мастерской» с гордо поднятой головой, бросив на прощание фразу, которая только что пришла мне в голову:

– Я это понимаю так, что вы согласны, чтобы мы продали картину без вашего участия.

Не дожидаясь ответа, я пулей вылетела из квартиры и, только пройдя быстрым шагом сотню метров по улице, остановилась, чтобы перевести дух. Никто за мной не гнался, но я всё время прокручивала наш разговор, понимая, что, если бы меня не награждали разными нелестными эпитетами и не посылали в неизвестность, я бы тоже разговаривала по-другому. Этим я и успокоилась, решив завтра созвониться с Ларисой Андреевной, договориться о цене и самим продать картину. Но она сама позвонила мне вечером и, выслушав мой рассказ, посоветовала:

– Если Борька не придёт, запроси 1000 долларов и скажи, что торг не уместен. Иностранец или заплатит, или уймётся. И волки будут сыты, и овцы целы.

Утром я решила подкраситься, надела нарядную полупрозрачную кофточку, а под нарядную юбку к ней, надела ещё и пышную нижнюю юбку «а ля 50-е прошлого века». Пока никого не было, я выучила текст, который собиралась сказать иностранцу, но вот пришли первые посетители, а его всё не было.

Я заварила себе кофе и пила его маленькими глотками, рассматривая в огромное окно золотой клён, освещённый неярким уже солнцем. В его украшении не было ничего лишнего, но золотого огня всё же было так много, что он кокетливо помахивал листиками, будто руками, приглашая полюбоваться, как умеет матушка природа нарядить Землю, как неумело копируют её люди, зажигая электрическую иллюминацию.

– Приятного аппетита! – услышала я сзади бодрый голос и, обернувшись, увидела Бобра, который радостно улыбался, будто встретил давнюю любовь, и будто не посылал меня вчера неизвестно куда.

– Благодарю, Борис Алексеевич.

– Можно просто Боб. Ну, где ваш покупатель?

– Он не говорил во сколько придёт. Это иностранец. Может, вообще в горы поехал. У них сегодня экскурсия. Надо подождать.

– Ждать? Мне? Это вы можете стоять тут часами и смотреть в окно, а мне некогда. Я пишу!

– Ну, и пишите на здоровье, мы и сами сможем продать картину. Вы же расписывались в договоре, где указано, что галерея имеет право продавать картины?

– Если художник её продаёт.

– Да? Вы так прочитали?

– Вы специально злите меня?

– Нет, не специально. Просто я не умею так точно назвать адрес, куда бы вам сходить, как это делаете вы.

– Вы мстительная тётка. Угостите кофе?

– Если вы подождёте, пока закипит вода. Или вам некогда ждать?

Он меня раздражал, я даже не ожидала от себя, что умею так ехидничать. Я ушла заваривать кофе, а он уселся на одном из диванчиков, стоявших в зале, неприлично вытянув свои длиннющие ноги.

Он выпил кофе, потом долго рассматривал каждую из висевших картин, фыркая возле изображений цветов, долго рассматривал картину, изображающую девушку, сливающуюся в вазу. То, что это девушка, можно было увидеть, лишь отойдя от картины к противоположней стене. Вблизи это была цветовая гамма, лишь только ваза была выписана отчётливо.

– А это продаётся? – крикнул он мне через весь зал.

– Продаётся, только люди чаще покупают изображение букетов цветов, а не скользких девушек из вазы.

– Люди ничего не понимают в искусстве.

– Возможно, они всего лишь хотят украсить интерьер своих квартир.

Заметив нашего иностранца, я прекратила полемику и устремилась навстречу долгожданному гостю. Увидев меня, он улыбнулся, протягивая руку для приветствия, но вместо рукопожатия поцеловал мне руку с каким-то особо восхитительным шармом. От него исходил чудный аромат – не как от наших мужчин, обильно поливающихся «Hugo Boss» или «Antonio Banderas», это был изысканно тонкий аромат благополучия.

– Очень рада вас видеть, – совершенно искренне сказала я, пытаясь унять дрожь от волнения, которое испытала после его поцелуя.

– Я тоже очень рад.

– Мы ждём вас. Здесь художник, – показала я рукой в зал.

Бобёр уже «допёр», и широким шагом приближался к нам.

– А, так у вас особый интерес к этому покупателю, – кинул он мне.

– Вовсе нет, я даже не знаю кто он по национальности. Мы слегка общаемся на английском.

– Вижу, насколько «слегка».

– Это Борис, художник, – представила я его иностранцу, игнорируя его замечания.

– Николло ди Маджио, – представился иностранец.

– Итальяно? – спросил Борис и, в ответ на утвердительный кивок Николло, затараторил по-итальянски.

Я только хлопала глазами, а Бобёр-Борис достал из сумки свёрток и развернул его на руках. Копия – поняла я из вопроса итальянца, но Бобёр опять начал что-то быстро говорить и даже топал ногой для вящей убедительности. Я тоже стала рассматривать картину, которую он держал.

По сути, это тоже был портрет девушки, но с совершенно противоположным значением, чем изображённой «Индурры». Глаза были злые, коварные, губы – не нежно-коралловые, а полные, расплывшиеся в презрительной улыбке. На языке валялся всякий мусор, пупок присутствовал, но имел второстепенное значение, гораздо более выделялись бёдра вместе с попой, приподнятой в возбуждении, которые были изображены по бокам пупка в другом ракурсе – не таком, как на «Индурре». Вниз от центра пупка начиналась пещера – страшно тёмная с изорванными краями, с обваливающимися в пропасть камнями. А хорошенькие ножки, скрещённые Х-образно, были обуты в пиратские корабли, бороздящие бушующий океан.

Это было мерзко, а похотливая красотка ничего, кроме чувства гадливости не вызывала.

Рассмотрев картину, Николло попятился, тряся головой, потом показал на «Индурру» и что-то тихо сказал Бобру.

Тот свернул полотно, кинул его на мой столик, возле которого шёл этот разговор и понуро пошёл к «Индурре». Мы с Николло отправились следом. Как хорошо, что в это время в галерее не было никого. Люди начнут собираться примерно через час, испив целебной водички из источника.

– Что он сказал? – спросила я Бобра, когда мы подошли ближе.

Он посмотрел на меня, будто увидел муху на белоснежном белье и, кривя губы в уже знакомой презрительной усмешке, удостоил ответом:

– Эта девушка похожа на его дочь Розину.

Николло кивнул, услышав знакомое имя, и сказал что-то просительным тоном, приложив руку к сердцу. Я поняла, он просил продать картину.

Бобр достал из кармана маркер и написал на листе отзывов 1000 евро. Николло взял у него маркер и написал 500. Началась торговля. Я ликовала.

Наконец, они сошлись на 800 евро, и Бобр стал вынимать картину из рамы.

– Что вы делаете? – спросила я, – ведь багет тоже денег стоит.

– А что вы тут делаете? Не видите, я продал свою картину, но покупателю удобнее везти её без рамы. Вопросы будут? Занимайтесь лучше бумагами.

– Скажите ему, что я сейчас заполню бумаги для декларации, чтобы провезти картину через границу.

– Сами скажите.

– Документы. Я пишу документы, – тронула я Николло за рукав, кипя от негодования.

Он опять кивнул, не сводя глаз с картины. Розина – ина. Надо ему сказать, что слово «дура» – не очень хорошее в русском языке. Хорошо ещё, что наш «Мух» подписывал картины на обратной стороне.

Заполняя необходимые документы, я немного успокоилась. Николло с Бобром подошли к моему столику, и итальянец начал отсчитывать купюры. Бобр небрежно сунул их в карман, потом подумал и бросил на стол 100 евро.

– Это наш процент? – удивлённо спросила я.

– Нет, это ваш процент, с Ларой я сам разберусь.

– Благодарствую, но мне подачки не нужны, – нахмурилась я.

– Извольте, как изволите, – балагурил Бобр, вызывая своей кривой усмешкой ещё большее моё недовольство и забирая деньги в карман.

Николло с интересом наблюдал за нашей перепалкой, потом взял лист бумаги, написал на нём своё имя и отдал мне:

– Интернет.

– Спасибо, – я написала на листе адрес своего почтового ящика и отдала ему, – почта.

– В Италию собираетесь? – продолжал Бобёр, не убирая с лица своей отвратительной усмешки.

– Вам-то что? Вот тут подпишите и можете идти писать очередную дуру.

– И что я должен подписать? Что вы отказались от моей взятки?

– Нет, то, что вы продали свою картину в нашей галерее за 800 евро.

– А если не подпишу?

– Подпишете по просьбе Ларисы Андреевны.

– А если я скажу ей, что продал за 500, да ещё вам 100 отстегнул?

– Вам она не поверит, – ответила я, как можно спокойнее, хотя очень хотелось ударить его по ехидному лицу.

– Ладно, чао, куколка, – он приветливо махнул рукой и пошёл на выход.

Я стерпела и это. Не могла же я, пока не ушёл Николло, бросить ему вслед тяжёлую подставку для ручек, которую всё это время тёрла пальцами.

Николло подошёл ко мне, взял руку, поцеловал её также чувственно и, сказав по-английски: «до-свидания», вышел, помахав мне на прощание бумажкой с адресом моей электронной почты.

Скоро начали появляться посетители, останавливались около надписи: «Портрет Индурры» и, не видя портрета, теребили меня. Пришлось написать: «Картина продана» и поставить рядом с пустым местом. Вешать то, что валялось на моём столике (Бобёр как небрежно бросил картину, так больше к ней и не прикасался), я не решилась без согласования с Ларисой Андреевной, к тому же картина была без рамы.

Вечером появилась и сама Лариса и, выслушав мой отчёт, осталась очень довольна тем, что она хотела запугать иностранца ценой в 1000 долларов, а он заплатил 800 евро, что было даже чуть больше. Конечно, я опустила все свои пререкания с художником. Мне и самой было неприятно всё вспоминать.

Следующие два дня были моими выходными. С утра я уселась за компьютер. Набрав «Николло ди Маджио», я поняла тщетность своей попытки найти информацию. Инет выдал более 2 млн. записей о Николло ди Маджио, открывать каждую не имело смысла. Единственное, что меня заинтересовало, что «Маджио» означает «майский».

Так-так, Коля Майский, что же ты хотел сказать мне, давая листок со своим именем? Поискать тебя в «Одноклассниках» или в «Контакте»? Вряд ли ты там зарегистрирован. Инстаграм? А почему мне так захотелось разыскать тебя? Неужели невинный поцелуй руки перевернул мою душу? Или блеск чёрных глаз под копной седых волос? Или поджарая спортивная фигура? Или захотелось в Италию?