А за часовыми, довольно сложив руки на круглых животах, наблюдали Фома и Лука. Убедились дядья, что племянничек заперт крепко, и прочь пошли. Да быстро так!

Добежали до конюшен – никого! Встали у сеновала – пошушукаться.

– Здорово ты придумал, Фома!

– А то!

– Ой, и хитер же ты, Фома!

– В ледяных подвалах посидит – небось, охолодится!

Вдруг Лука прислушался. Кажись, храпят!?

– Тсс! Кто тут есть, выходи!

Дядья огляделись. Никто не вышел. Только храп с посвистом стал сильнее. Да из сена длинное ослиное ухо вылезло.

Лука ойкнул. А Фома рукой махнул.

– Осел! …А ты знаешь, Лука, что в тех подвалах-то?

И тут Фома шепнул Луке на ухо такое, отчего Лука попятился и перекрестился.

– Вона, куда ты, Фома, метишь!

Из сена резко поднялось второе ослиное ухо.

– Не трусь, Лука! Наш теперича Новгород! Ох, и откроем торговлю! – радостно зашептал Фома.

– Перво-наперво, акцизы! – добавил Лука.

– Пошли, брат! Дел невпроворот!

И они ушли.

Как только шаги за ними смолкли, сеновал зашевелился. А потом кто-то с ослиными ушами так чихнул, что все сено разлетелось. И тут же рядом в конюшне заржали кони. Ведь обладатель ослиных ушей – это и был наш старый знакомый Конек-Горбунок.

Хотите знать, почему его появление вызвало такой смех в конюшне?

Седая грива покрывала Горбунка с ног до головы, и эта грива была сплошь усеяна репейником да колючей сухой травой.

Горбунок хотел было вскинуть упавшую на глаза прядь. Но ноги его подкосились… Ай!…

– Встать – отжаться! – скомандовал сам себе Горбунок.

Он встал, попробовал отжаться. Вышло еще хуже: все четыре копыта без подков разъехались в стороны.

Кряхтя, кое-как поднялся Горбунок и побрел к поилке. Видно, какая-то мысль застряла в его голове, потому что он вдруг вновь тряхнул гривой и произнес:

– А! Не мое дело!

У поилки стеной встали кони. Горбунку как всегда никто не уступил места. Пить кони не хотели, просто вредничали, делать-то им все равно было нечего. И пришлось коротышке Горбунку протискиваться меж стройных лошадиных ног. А так недолго и копытом в глаз схлопотать!

Но вот Горбунок припал к воде, сделал глоток… и тут же выплюнул. А кони опять заржали!

– Гадость, – сказал Горбунок, – А раньше-то, бывало, за царским столом сиживал, чаи какие хошь заморские да мед-пиво пил… Э! Что вам объяснять! Разве вы хорошую жизнь знаете? – он уныло уставился на свое отражение в воде поилки – Молодой был, горячий…

И Горбунок поплелся обратно – на сеновал. Там завалился на бок. Закрыл глаза. Покрутился. Сел.

Нет, сон к Горбунку не шел в этот полдень.

А между тем в темнице Садко и Василий осторожно ощупывали руками стены в кромешной тьме, спускаясь вниз по стертым каменным ступеням. Воздух мокрый, пахнет плесенью. А что вы хотите: ледяной подвал!

– Ну и темнотища, – сказал Садко.

– Страшно? – спросил Василий.

Васе-то все нипочем! Разве что чуть-чуть жутковато. А вот у Садко зуб на зуб не попадает.

– Страшно было, когда ты на улице морды бил.

– Так я ж за тебя, дурья башка, заступился! И зря, как вижу. Воровать нехорошо.

– Что ты видишь? Темнота! Морды почем зря бить нехорошо.

– Размяться маленько хотелось… Тебя как звать-то?

– Садко. А тебя?

– Василий я. Буслаевич. Княжич.

Садко аж присвистнул:

– Эко! С княжичем в подвал попал! Ну, что ж, Вася. Вдвоем-то еще ничего…

И тут откуда-то из глубины подвала донесся звон цепей, и во тьме блеснули два жутких глаза. Бррр! Василий и Садко от неожиданности поскользнулись на ступеньках! И полетели по каменной лестнице вниз:

– А-а-а!!!

– Э-э-э! – зевнул Горбунок на конюшне, – Так о чем это я? Э-э-эх, память… Сколько мне сейчас? Триста один! Всего-то! Еще молодец!

Кони лениво жевали сено у кормушек. Повернули на Горбунка морды, ожидая, что дальше будет. Но Горбунок завалился на бок и захрапел.

Кони вновь принялись жевать, медленно работая челюстями, время от времени вздрагивая от укусов надоедливых оводов.

– Вспомнил! – вдруг крикнул Горбунок, сел и выпучил глаза так, что кони испуганно застыли и уставились на него, – Все вспомнил!

Горбунок обвел коней страшным взглядом и от ужаса прикрыл пасть копытом.

А в подвале Василий и Садко как раз докатились по лестнице донизу.

– Привиделось? – шепотом спросил у Васи Садко.

– Ой, чего только в темноте не привидится! – хохотнул Василий, кряхтя, поднялся, нащупал на стене факел, чиркнул кремнием…

И обмер. Потому что в подвале оказался еще один узник.

Хилый такой старикашка с длинной белой бородой. Его, видать, давненько к стене приковали: кожа да кости, без слез не взглянешь.

– Ну, дед, напугал! Здрассьте! – сказал Василий.

– Эге… Да он тут засох совсем! – сказал Садко.

Старичок пошевелился, кости загремели. Ну, точно – скелет один, не человек!

– Дед! Да за что ж это тебя так, а?!

Старичок жалобно посмотрел на Василия и вроде даже улыбнулся – осклабился…

– А ни за что! Невинно пострадавший! Молодец, дай воды глоточек!

Василий заметил в дальнем углу кадку с подтаявшим льдом. Подбежал, ковшом воды зачерпнул, старику поднес. Тот жадно выпил – досуха, ни капли не оставил!

– Уф! Век не забуду милости твоей, Вася! А, кстати, ребятки. Который век-то сейчас на дворе? Поди, лет триста здесь сижу.

Садко и Василий переглянулись, плечами пожали. Уж не сошел ли старичок с ума в этой темнице?

– Сколько-сколько сидишь? – переспросил Вася.

Но старик перебил окрепшим голосом:

– Дай-ка еще водички, Вася!

– Не давай! – шепнул Садко.

Но как не уважить пожилого человека?! Шагнул Вася к кадке, вновь черпанул, подал старику. Старик второй раз выпил все до капли.

– Ах, как славно! – сказал старик, – Еще зачерпни, будь ласков.

Василий в третий раз шагнул к кадке и обратно. Старик стал пить медленней, аккуратней. Садко с опаской за ним наблюдал, и в свете факела ему даже казалось, будто старик с каждым глотком набирается силы, становится крепче…

А Вася простодушно подсел к старику на гнилую соломку.

– Дед, а дед. А ты богатырей видал?

Старик аж поперхнулся!

– А что, жив еще кто?

– Да не. Никого не осталось.

– Так не говори под руку!

И старик снова припал к ковшу, выпивая по глоточку. Василий смотрел на него с умилением.

– Дед, а дед. А они так могли?

И Вася пальчиком вытащил из стены железные гвозди, держащие цепи.

Старик от удивления аж воду расплескал!

– А теперь – обратно втыкай! – осипшим голосом сказал Садко.

– Да ты че? – удивился Вася.

– Втыкай! – настаивал Садко.

– Не буду! – уперся Вася.

– Втыкай!

– Не…

И тут случилось такое…! Старик медленно допил воду и… превратился в Кощея! Цепи с грохотом упали на пол…

Вася присвистнул: вот это да!

– Не свисти, – сказал Кощей, – Примета плохая.

В один миг Кощей взмыл под потолок, схватил горящий факел и полетел вверх по лестнице, освещая огнем дорогу…

Василий и Садко опомниться не успели, как наверху Кощей плечиком вышиб дубовую дверь и был таков.

– Свобода! – загрохотал Кощей, и его хохот перекатился булыжниками вниз по каменной темнице, туда, где с разинутыми ртами остались Садко и Василий.

Вот тут-то и понял Вася, какого врага держали в ледяном подвале!

Мигом взбежал он вверх по лестнице, выскочил наружу – но было уж поздно. Над Новгородом черным вихрем летал и хохотал враг рода человеческого!

– Горе вам теперь, новгородцы! – прокричал Кощей и скрылся из вида.

И тут же над Новгородом поплыл тревожный гул со всех колоколен.

– Горе, горе-то какое! – кричали бабы, глядя в небо.

Но то еще было не горе – горе еще впереди…

Я не говорил вам, что в Новгороде, среди княжьих построек, была одна особенно высокая башня?

Эта башня всегда строго охранялась, хоть вход в нее был замурован еще в ту пору, когда правители земель новгородских звались не князьями, а царями. Видите, как давно это было!

С годами все уж и забыли, где именно в башне дверь, потому что стены обвил толстый плющ. Он тянулся до самого верха, где имелось одно-единственное окно. Сквозь это окошко ночами пробивался яркий свет. И чего только не брехали про башню новгородцы! Даже пересказывать ту ерунду не хочу. Все неправда: и про шабаш злых духов, и про заколдованную красавицу, и про дракона.

Но если ничего этого в башне не было, отчего же ночами в высоком окне горел яркий свет? Зачем же на дозоре стояли дружинники в кольчугах и с копьями? Никто в Новгороде не знал, что за тайна скрывалась внутри. А вам я скажу. Тем более что теперь это никакой не секрет…

Внутри башня снизу доверху была набита сундуками с золотом.

Зачем столько запаса в городе, который и так от золота ломится? Во-первых, богатства мало не бывает. Во-вторых, если присмотреться к сундукам, станет ясно, что стоят они здесь давным-давно, и хоть сделаны из самого крепкого дерева, все равно уже почти разрушены. Старинные золотые монеты со всего света рассыпаются в башенной тишине. Но звон золотого дождя никому не радует слух. Ведь я же сказал, что башня уже сто, или может, двести, а вернее всего – триста лет замурована…

Кто же замуровал это золото? И зачем? Может, найдем ответ – на верху? Подняться туда можно бы было по винтовой лестнице. Да вот беда – за триста лет она так обветшала, что если ступит на нее нога – тотчас вся лестница и обрушится. Но мы-то можем взлететь наверх, не касаясь ступенек! Полетели?

И вот мы под крышей башни…

Как же здесь светло! И нет никаких светильников, никакого огня! Но откуда же яркий свет, тысячекратно умноженный блеском золота?

Этот свет, друзья мои – от золотого пера Жар-птицы! Вот оно – в хрустальном ларце. Подумать только, одно махонькое перышко – а светится, как какой-нибудь маяк на крутой скале! Как же тогда пылала вся Жар-птица! Наверное, и смотреть-то на нее было жарко! А на перышко, спрятанное в новгородской башне, смотреть можно без всякой боязни. Светит оно так, что сердцу легко и безмятежно…

Но что это?! Слышите? Слышите?

Страшный черный вихрь вдруг загудел вокруг башни. Дружинников отбросило в стороны, их копья и пики воткнулись в землю! И замурованная дверь отвалилась сама собой.

Черный вихрь влетел внутрь, грудами вздымая кольца, монеты и диадемы из ветхих сундуков, полетел выше, выше! И поднялся туда, где в хрустальном ларце покоится золотое перышко.

Лопнул ларец так, будто ударили по нему кувалдой. Осколки разлетелись в разные стороны! А перышко повисло в воздухе…

И тут раздался зловещий хохот!

– Мое! Мое!

Золотое перо завертел черный вихрь! Вышиб окно. И скрылся за горизонтом!

А вслед за золотым пером Жар-птицы растаяло, будто его и не было, все золото в башне…