Мы-й у свата бували,
Ничего не видали:
Ни пива, ни водки,
Пересохли наши глотки!
Корильная песня
Неслышной и почти незваной, кутаясь в пушистую снежную шаль, аккуратно переступая мягкими меховыми унтами, в Рутению пришла зима. Пора праздная и сытая – время братчины и свадеб. Мохнатые снежинки, похожие на разлапистых паучков, закружили хороводами, реку сковало панцирем блестящего гладкого льда, а в воздухе стали разноситься густые запахи копчений да пирогов.
Ну, это для кого роздых, а для кого времечко над книгами горбатиться. Родственница спуску не дает – учиться заставляет. Говорит, и так много упустила. А про то, что причина была уважительная и что это ее подруженьки меня чуть в могилу не свели – ни мур-мур.
После памятной ночи на Идоловой поляне я слегла. Болталась в сером тумане между жизнью и смертью, почти ничего не слыша и не ощущая. Яга, лишенная покровительства Матушки и оттого непривычно слабая, сбивалась с ног, пытаясь поднять меня отварами и заговорами. А я медленно, неотвратимо угасала. Время от времени приходила в себя, чтоб безучастно отметить горький вкус лекарства или душный жар печи, в которую меня регулярно опускали для лечения, а потом забывалась тяжелым, недобрым сном – меня колотила лихорадка. В бреду приходили ко мне видения, большую часть из которых я не запомнила, являлись странные люди и нелюди… Иравари, которой для бесед теперь не нужно было блюдца, склонялась над лежанкой, укоризненно качала головой, пряча слезы в уголках глаз. Леший укачивал на руках слюнявого рогатого младенца и радостно мне улыбался из угла горницы. Трехликий, как ему и положено, ходил утром на четырех ногах, днем – на двух, а к вечеру отращивал третью. Макошь, почему-то коротко по-мужицки стриженная, подносила ко рту чудную дымящуюся палочку и выдыхала мне в лицо вонючие клубы. Я отмахивалась, надсадно кашляла. «Рано тебе еще, девка, – втолковывала она мне. – Рано, и не ко мне…» И соленый ветер надувал паруса, и крики чаек разносились над бескрайней морской гладью…
А потом все кончилось. Одним прекрасным утром я проснулась затемно, потянулась от души, до хруста, прислушалась к себе и поняла, что абсолютно здорова. Когда, пошатываясь с отвычки, добрела до оконца, стало ясно, что, пока я болела, чернотроп остался позади – Мохнатовку укрыли снежные сугробы.
– Ба, – подняла я голову от толстенного фолианта. – А зачем мне все тридцать три хинских говора знать надобно? Я ж до тех земель в жизни не доберусь, чтоб свою образованность показать.
– А все пригодится, – рассеянно ответила ведьма, хлопоча у плиты, помешивая в чугунке густое травяное варево. – У них завсегда сильные колдуны были, и все, вишь, любили за собой записывать. А тебе хитрый заговор прочесть или таблицу звездную составить… или кушанье какое чужеземное приготовить – все кусок хлеба.
– Бабуль, а почему ты меня по-элорийски не учишь? Такой красивый язык, и, наверное, уж их маги посильнее хинских сейчас будут.
– Эх, Лутоня. – Яга сняла пробу большой деревянной ложкой, поморщилась и досыпала в чугунок из полотняного мешочка. – Там все непросто…
С истошным петельным визгом распахнулась дверь, в горницу через сени ввалился клуб морозного воздуха, а вслед за ним – уставший Зигфрид.
– Расчистил дорожку, принимай работу, хозяйка.
– Вот еще, буду я ноги лишний раз трудить, – вежливо ответила бабуля. – Разгреб снег, и ладно. Лучше объясни нашей девице, почему я ее элорийскому наречию не обучаю.
Студент не обиделся или просто виду не подал. Скинул в углу на лавку теплый зипун, варежки и, потирая руки, уселся за стол напротив меня. Помолчал, собираясь с мыслями, снял запотевшие в тепле очки.
– Знание этого языка дается только тем, кто хоть раз там побывал.
– Кем дается?
– Не знаю. Просто выходишь из портала и сразу начинаешь понимать чужую речь, будто в голову кто-то нужные слова вкладывает. А потом, даже когда покидаешь Элорию, это знание с тобой остается.
Надо ли уточнять, что мне сразу туда захотелось? Кто ж от такого подарочка откажется? Я-то точно не из таких. Хочу, хочу, хочу…
– Фрау Ягг, – повернулся студент к бабуле. – Может, отпустите со мной внучку на гуляние? Чего-то она бледненькая совсем. Силыч сказал, на площади скоморохи представление давать будут, да и на берегу сейчас весело. Пусть развлечется, а я за ней присмотрю.
Вот оглоед! Бледненькая я ему! Да с моей болезнью бабушка про притирки да замазки забыла. Вот рябые разводы сами собой и пропали. А то, что кожа у меня светлая, – так это порода у нас, яггов, такая. Как бы это на себя незаметно глянуть – в плошку с водой, а еще лучше – в блюдце волшебное? Спросить у Иравари – может, я собой дурна, может, и ни при чем были бабушкины ухищрения? Я засуетилась было, но притихла под тяжелым взглядом родственницы. Ой, не пустит…
– Отчего ж не погулять, коли дело молодое, – неожиданно решила бабуля. – А вечерком к нам приходи – будем твоему ректору ответ писать.
Зигфрид широко улыбнулся.
– Рано радуешься, – окоротила ведьма. – Я еще ничего не решила… Иди пока на дворе подожди. Лутоне приодеться надо.
– Я не буду этой гадостью мазаться, – опасливо пропищала я, указывая на котел, когда за студентом захлопнулась дверь. – Пахнет уж больно… Аж глазам больно, так оно пахнет!
– Вот сейчас как дам в лоб, – пригрозила мне ложкой бабушка. – Сразу начнешь прорицальные зелья от притирок отличать. Учишь ее, учишь… Бестолковка! Кыш с глаз моих, пока не передумала!
Я рысью кинулась к сундуку. Ёжкин кот! Это ж откуда у меня столько барахла насобиралось?
Погода радовала – мороз и солнце. Благодать! Зигфрид чинно топтался у крыльца. Вскинул голову, когда я вышла, уставился во все глаза и даже, кажется, дышать стал с перебоями – через раз. Не нравится? Подумаешь! Сам-то не принц заморский. Небось, всей деревней ему одежу справляли. И зипун, хоть теплый и добротный, но явно с чужого плеча – вон как на локтях-то затерся. Все равно обидно. Поэтому буркнула неприветливо:
– Рот закрой, горло застудишь.
– Ну просто Снегурочка! – отмер парень.
Уф! Значит, все-таки от моей красы ненаглядной ошалел. Я оглядела свою голубовато-белую шубку, поправила на затылке меховую шапочку и про себя помянула добрым словом Ляксея, который мне на эту красоту шкурок насобирал. Эх, жаль, простые катанки обуть пришлось – сапожки не в пример лучше смотрелись бы. Да только вот в такой мороз без пальцев на ногах остаться можно. Так что, как говорит наш староста под третью чарку, здоровье дороже. Я сразу повеселела.
Протиснувшись гуськом на укатанную общую дорогу, мы пошли рядом. Не сговариваясь, повернули направо – к реке. Барон бросал на меня косые взгляды и начинать непринужденную беседу не торопился.
– А она, говорят, совсем дурочка была… – начала я.
– Кто?
– Да Снегурка наша. Знаешь, на другом краю бирюк живет, то ли Роман, то ли Богдан – сейчас не упомню…
Зигфрид попытался поправить очки и покачал головой:
– Нет, не знаком.
– Ну так вот… – продолжила я. – Давно дело было, годков тридцать назад, как раз под конец освободительной войны. Ну, когда наш теперешний князь Стольный град брал, то есть освобождал из рук коварных узурпаторов…
Я села на любимого конька – страсть как люблю истории рассказывать. Зигфрид оказался слушателем благодарным: не перебивал, кивал в нужных местах, даже за локоток меня ухватил, чтоб ни словечка не упустить. А я разливалась соловьем:
– И к делу князюшка подошел с размахом – наемников нагнал видимо-невидимо. И северные варвары были со своими шаманами, и восточные колдуны, и… Да кого только не было! Даже дюжину боевых големов на штурм пустил.
Тут барон так стиснул мою руку, что я вскрикнула:
– Полегче, я-то не из глины!
– Прости, – смутился студент. – Я вашу новейшую историю плохо знаю. Как же ему удалось такое разношерстное войско собрать, да еще и под стены привести?
Вопрос был скользкий, углубляться в него не хотелось, поэтому я ответила кратко:
– Вещуны Трехликого порталы навели. Ты же знаешь, они мастера перемещений…
Зигфрид, видно, хотел еще что-то уточнить, да только я ему вопроса вставить не позволила, затарахтела, как глухарь на токовище:
– А дело было так. Возвращался в далекие жаркие страны докс Шамуил, чьи глиняные великаны сыграли решающую роль при штурме. Доксы считаются в народе людьми прижимистыми, чтоб не сказать – скаредными. Правда это или нет – судить не нам. Только Шамуил полностью народному мнению соответствовал. Он благополучно развеял своих кукол сразу после победы – их транспортировка обошлась бы дороже, – получил с князя причитающуюся плату и, не торопясь, пешочком, опять же в целях экономии, двинулся в родные края. Путь его проходил через Мохнатовку. На ночлег остановился он в халупке нашего то ли Романа, то ли Богдана. Не, вспомнила – Мирон того деда звать. А чтоб денежку не тратить – заплатил за постой кусочком пергамента.
– С формулой? – ахнул студент.
Я хихикнула:
– Ну да! Одним из тех, которыми он свое воинство оживлял. Докс рассудил, что колдовство слегка повыдохлось, ни на что большое силы его уже не хватит, а бирюку в хозяйстве – в самый раз. Ну дальше ты, наверное, догадался…
– Нет, нет! Требую продолжения истории.
– А дальше – как в сказке. Тогда Мирон еще не отшельничал, хозяйка у него была. Тоже, представь себе, баба скопидомная. Только дед за глину – помощника себе лепить, она в крик: «Ты чего добро переводишь! Лучше печь с того боку подмажь!» Дед в спор, она за ухват. Так до зимы и спорили. А потом Мирон плюнул и слепил девку из снега, оживил ее пергаментом, назвал Снегурочкой. И хорошо слепил – талант у деда оказался. Она у стариков во дворе жила, в избу-то ее боялись заводить, чтоб не растаяла. Красивая, говорят, была – сама беленькая, глазищи синие огромные и русая коса до самой земли. По деревне шла – мужики цепенели. Правда, говорить не могла, только мычала. Видно, дед что-то с заклинанием напортачил.
– Идеальная жена! – закатил студент свои бесстыжие глаза. – Прекрасна, как богиня, и молчалива, как мрамор. Весной она растаяла?
– По легенде, ее Мороз Иванович себе забрал, то ли внучкой, то ли еще кем… Только я думаю, точно растаяла.
– И на основании чего фройляйн делает такие выводы? – продолжал веселиться Зигфрид.
– Ну это же скаредная баба Мирона потом на колобка по сусекам скребла. Скорее всего, ему Снегурочкин пергамент по наследству и перешел.
– А неблагодарная ватрушка, не мешкая, сбежала от своих благодетелей. Эту сказку я записывал, – подвел итог студент. И в подтверждение своих слов пропищал тоненьким противным голосом: – Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел.
– Садитесь, фон Кляйнерманн, отлично, – поддержала я игру.
О проекте
О подписке