Не слишком долго мы ехали с Онегой от кромки леса. Вдали я завидел лагерь очень похожий на наш, лагерь сколотов. Я так обрадовался, что пришпорил коня и ринулся вперёд, навстречу своим.
Нас завидели и выслали навстречу небольшой отряд. Пока я скакал им навстречу, я не думал, что скажу. Мне было так страшно за Онегу, безвольно прильнувшую ко мне, и я так хотел помощи, что не успел придумать, как же я объясню, кто я. И только, когда подъехавшие спросили, хмурясь и оглядывая нас двоих в одном седле, ведомого в поводу второго коня:
– Ты хто? Шо за баба? Жена, али скрадом увёз? – усмехаются похабно.
– Жена, заболела вот, – ответил я.
Но не очень-то они верят, не дураки:
– Чего в поле-то с больной пустился? Правду говори, всё равно дознаемся.
– Чужая жена, ладно, – будто нехотя согласился я, что делать… – со мной от старого мужа сбежала и заболела дорогой.
Они поухмылялись, перемигиваясь, помаячили ехать за собой:
– Ладно езжай за нами, пущай лекари попользуют полюбовницу твою, глядишь, ещё пошуткаисся с ей.
И поехал я, внутренне начиная бояться, не напрасно ли везу Онегу в самую гущу воинов, без её позволения… но что делать-то, дать ей помереть без помощи?
И вот так, в смятении и надежде мы и въехали в лагерь. Всё мне тут родное, в таком я родился и вырос, и запахи ветра и дыма, котлов с кашей и кониной, и сухой земли и травы, и забывать начал в тёплых и уютных северных избах, пахнущих печами и пирогами, бабьими юбками и гретым маслом…
Шатры воевод и палатки простых ратников в полном обычном порядке, караулы, кони под охраной, костры, каша варится… Из самого большого красного, горящего на солнце пламенем, шатра вышел высокий и стройный, на редкость красивый человек, оглядел нас огромными зелёными глазами под тяжёлыми веками, будто ему лень лишний раз повернуть очи, в которых не мелькнуло ни тени интереса:
– Кто такие? – уже не глядя на нас, спросил он.
– Потаскун какой-то со своей бабой, Гордоксай, – ответили ему с ухмылочками. – Хворь дорогой приключилася.
– Хворь? Бог шельму метит, – ответил красавец Гордоксай. – Бабу к лекарям, если могут, пусть вылечат, нет – удавить и закопать, мне тут рассадников болезней не надобно.
Я оцепенел, вот так спас… вот дурак-то… Ах, Онега, что ж ты заболела так не ко времени? Чёрт бы подрал вас, детей Солнца!..
– А парня?
– Двадцать плетей ему всыпьте, чтобы не блудил, пару дней не будет про конец думать, будет только о заднице помнить, – холодно проговорил кошмарный Гордоксай, уже уходя назад в свой шатёр
– Кто тут? – услышал я знакомый откуда-то издали голос.
А вот тут я замер от настоящего страха. Волк подходит к нам. Совершенно не изменившийся, точно такой, каким был, когда затеял драться со мной в Ганеше, убеждая отказаться от Онеги. Только одет был теперь в наши одежды, вышитые штаны, кафтан, расшитый золотыми бляшечками, перепоясанный богатым поясом. Это вам не кузнец-северянин, это очень богатый и могущественный воевода. Волк, погубивший половину Ганеша с его жителями, тысячи людей, детей, взрослых… сколько холмов-курганов выросло вокруг Ганеша из-за тебя! Твоими руками засеянных! Ты не видел того ужаса, ты рассеял смерть и ушёл. И встретить тебя теперь, когда на моих руках больная Онега и ни меча, ни кинжала е достать…
Меня он не узнал, но Онегу…
– Это приблудные, Аркан, – ответили ему.
Гордоксай усмехнулся, и от этого стало ещё страшнее, чем от его прежних речей.
– Совратил парнишка бабу, она теперь больна. Я считаю, Бог всё видит. Вот блудливую сучонку и наказывает. А, Волк?
– Это так.
Волк скользнул по нам взглядом, Гордоксай вернулся в свой шатёр тем временем, не опуская полог.
Я, было, обрадовался, что Волк не узнал нас, я голову опустил, а Онега прижата ко мне, её лица никому не видно… Но волосы… волосы видны, коса-то… и Волк… я просто почувствовал, как он, будто крючком, зацепился за нас взглядом…
– Постой-ка… – проговорил он. Всё…
Он остановил коня и, наступив мне на ногу, встал в моё стремя, поднявшись к нам…
– Это ты… – он дёрнул меня за подбородок, обросший светлым пухом, но я отбросил его руку и самого его оттолкнул.
– Девку в мой шатёр несите, – скомандовал Волк, – а этого…
– Аркан, Гордоксай приказал ему двадцать плетей…
– Всыпьте, как приказал царь, и стерегите, чтобы не убёг, то лазутчик. Он северного воеводы человек. Я знаю его давно.
Вот тут-то я решил драться. Но бесполезно. Отметелили меня со знанием дела, потом ещё и отлупили плетьми, как собаку, и швырнули в тухлую палатку с ломаными лавками и тряпьём, подобие чулана, рядом с отхожим местом.
Я долго выравнивал дыхание, так больно было дышать помятыми рёбрами. И при этом лихорадочно соображал, что теперь делать. Это же надо прямо к Волку привёз Онегу… лучше бы ей к настоящему Серому попасть, с тем она бы справилась в два счёта, Яван рассказывал. А этот не пощадит…
Как болит сердце. Так ещё не было. Никогда ещё не было такой беды. Ни разу не было со мной ещё такого, чтобы так невыносимо тяжко, так больно. Чтобы такая безысходная тоска владела мной. Никогда ещё я не страдал настолько. И я не могу вновь войти в это соприкосновение с Авой, как было накануне… как я ни силюсь, как ни напрягаю внутренний голос, как не рвусь, ничего не выходит… Эта моя боль – это её… ну так услышь меня! Зачерпни моих сил полной горстью! Справься, отгони немочь! Отгони морок! Ава! Услышь меня! Боже, помоги мне, помоги мне добраться до неё. Помоги протянуть руку через расстояние. Если она выдержит, я поспею, я спасу её…
Поверить невозможно в то, что произошло. В то, что Онега попалась мне и так быстро, мы ещё не дошли до Севера. Это же надо: сама приехала в мои руки. Как тут не верить в провидение и в то, что оно на моей стороне.
Ратники положили её на моё ложе. Я холоден был к женщинам. Ко всем, кроме неё. Я всегда думал, что проживу счастливую спокойную жизнь, пока не увидел её впервые. И с того началось моё безумие. Все мои планы на жизнь – всё рассыпалось.
Я отлично осознаю, что одержим ею. И то, что я натворил в Ганеше малая часть того, на что я ещё способен в моей ненависти. Я надеялся найти её. Я шёл на Север, найти её. Я обыскал бы все углы, но нашёл бы её. Я убил бы любого, кто помешал бы мне насладиться моей местью. Моей ненавистью и моей любовью. Ибо я люблю её… как ничто.
Все мои чувства только о ней. Хорошие и плохие – все о ней.
Я вижу волшебный закат, я думаю о ней, я вижу прекрасные цветы, я думаю о ней.
Я слышу чарующую песню, я думаю о ней.
Я чувствую аромат цветов и трав и думаю о ней…
Я вижу кровь и боль и думаю о ней.
Я чувствую запах крови и смерти – и думаю о ней.
Я вижу экскременты и нечистоты, проституток и калек и тоже думаю о ней.
Нет и мига моей жизни, когда я не думал бы о ней.
Я засыпаю, думая о ней.
Я просыпаюсь со вкусом её губ…
И вот она на моём ложе. Безучастная и спокойная, погружённая лихорадкой или слабостью в забытьё. Разве важно, чем? Важно, что теперь она в моей власти.
Я долго смотрел на неё. Я так долго шёл за тем, что я получил. Так долго, что не могу поверить и насладиться этим. Хотя бы прикоснуться к ней.
Я не ожидал получить её такой. Я привык к битвам с ней и теперь готовил себя к тому же, не к этому. Не к тому, что она вот так будет лежать, распластанная, передо мной…
Солнце стало клониться к закату, а я ещё не коснулся её. Я отказался от трапезы. Я не пошёл на совет воевод. Расскажу Гордоксаю позднее, он поймёт и извинит своего воеводу.
Я подошёл к ложу. Наконец, узнаю то, к чему шёл так долго, что составляло смысл и нерв моего земного существования… Получив осуществление нашей мечты, мы всегда чувствуем опустошение…
Я коснулся кончиками пальцев её кожи. Она никогда не давала мне даже почувствовать какова её кожа или волосы. Я пытался вырвать каждое прикосновение с боем. Я ощупал и не раз её тело, но разве я знаю, каково оно? Она всегда жестоко дралась и ругалась.
Но вот она, тихая и послушная. Теперь я выпью полными глотками её красоты. Коснуться губ пальцами, всегда хотел узнать, мягкие они… какие мягкие. Какие мягкие и тёплые… сухие немного, шелушатся, это щекотно… Я наклонился и коснулся их своими. Неужели это происходит?! Нет, невозможно поверить…
Шея…
Плечи…
Груди…
Мне казалось, я не знаю её, нет, я помню, помню… за четыре года, что я таскалась за ней, я столько раз её касался, что изучил все особенности её сложения, её гибкую силу. Но вот она безвольна и слаба, как никогда… Талия… легко сдавить её ладонями… волна возбуждения поднялась во мне, ослепляя и оглушая.
Это легко – вот так овладеть женщиной, которая без памяти в твоих руках. Это легко и сложно…
Нет, не думать сейчас о том, что произойдёт или уже произошло с Онегой. Не думать. Что думать, я не могу пока помочь ей. Что сделает Волк? Сразу не убьёт – это определённо, а значит, время есть. Время есть… есть… успокоиться и подумать… Подумать время есть. Надо настроиться и собраться, заставить голову работать. Не бояться, не ужасаться тому, как я пришёл сам и привёл Онегу в самое логово жестоких и охальных людей, ничего общего не имевших с теми сколотами, среди которых родился и вырос я.
Да полно, сколоты они вообще? С каких пор Волк стал сколотом? Может и все остальные такие же? Какой-то разбойный сброд…
Я лёг на живот, расслабив спину и ноги. И дышать так было легче. Так… теперь надо вспомнить, какая-то мысль пришла мне, когда мы въехали в лагерь. Что-то до того, как появился этот кошмарный красавец…
Что я думал? Что я подумал? Огляделся и… Ах, чёрт, так лежать неудобно, а на спину не ляжешь, всё болит, и на боку – рёбра отбили… тряпьё тут псиной воняет, лежать на нём невыносимо, дерьмом и мочой несёт с воли.
О проекте
О подписке
Другие проекты