– Ну, не знаю, мальчишка ли… Моему Лёнечке тоже семнадцать было, когда мы в поезд вдвоём прыгнули и улепетнули. Так что самый возраст, так-то Катюша. По мне так этот очень даже видный, симпатичный как сейчас говорят, твой Олег Иваныч сморчок против него.

– Вот ещё! – фыркнула я.

Но Зарема только посмеивалась, хотя вопросов больше не задавала. Достала чашки с большими золотыми петухами и стала разливать заварку, себе покрепче, мне послабее.

– Ты, Катюша, не размышляй сейчас, теперь сердечко в смятении, мысли затуманились. Твой Олег парень с будущим, конечно, серьёзный, целеустремлённый, но любишь ты его?

– Конечно, люблю! – выпалила я.

Зарема посмотрела на меня и покачала головой.

– Ну, вот и люби. Только помни, девочка, мужчины такой народ, их терпеть возможно, если только любишь, иначе небо с овчинку покажется.

– Так я и люблю, – опять поспешила я.

– Ну и хорошо. А то подумай… годка два-три ещё не спеши замуж-то, небось, дождётся, – лукаво поблескивая чёрными глазами, проговорила Зарема.

Дождётся… если бы, потому Олег и сделал предложение, что ждёт назначения в Москву, вернее, надеется. Так и говорит: «Мне бы дельце, какое подвернулось посерьёзнее, точно не обошли бы тогда меня». Когда я сказала об этом маме, она подняла на меня удивлённый взгляд: «Это, что получается, должны кого-то убить или ограбить, чтобы твой Олег мог получить повышение?!», её это так возмутило, что я напрасно пыталась убедить её в том, что это не так. В довершении она добавила: «И с чего это он взял, что его переведут сразу в Москву? В лучшем случае для начала в область». Но Олег считал иначе, обещали ему или он ещё по какой-то причине был уверен, что в ближайшее время его ждёт перевод в Москву, но мне он говорил об этом без сомнений.

Но сейчас я не думала об этом, сейчас я думала только, как унять волнение и перестать думать о мальчишке Олейнике…

А я тем временем дошёл до дома, хотя больше бы подошло сказать: долетел, потому что во мне не было веса, а за моей спиной широко раскрылись крылья. Не заметив как, я дошёл до дома. Взлетел на второй этаж, дверь у нас редко бывала закрыта днём. Танюшка не услышала, как я вошёл, у неё играла мягкая голубая пластинка из «кругозора» с песенками, кажется, из «Танцора диско», любят люди всю эту индийскую романтику. Я заглянул в её комнату, дверь у неё всегда распахнута, даже ночью, как и на веранду, любит простор. А сама она сидела на полу среди листков бумаги, всегда любила рисовать, и мне кажется, она рисует постоянно, всегда при ней блокнот и угольный карандаш, ну, или простой. Или просто ручка, и что-то чирикает на всём, что ни попадётся, хоть на газете. Даже пошла в художественную школу прошлой осенью. Причём сама записалась. Пришла и сказала маме:

– Я в художественную школу записалась, они сказали, чтобы ты пришла, там… заявление какое-то надо или… что-то…

Вот и сейчас, сидит в носках и трикошках, в моей старой футболке, коса заплетена небрежно, заколка съехала, всё время такая смешная, лохматая, одежда висит на тощей фигурке.

Проигрыватель рядом, чтобы можно было заводить музыку снова и снова. Что-то увлечённо рисует, что-то, что лежит перед ней, а мне не видно. Я прикрыл двери, чтобы не слушать зажигательных ритмов диско, и пошёл к себе. Всё же хорошо, что у нас здесь большая квартира, что маме как писателю полагалась ещё одна комната, поэтому у нас всех по комнате, и к тому же большой зал со скрипучим полом, двумя большими тоже скрипучими диванами и телевизором.

Я зашёл к себе, и тоже закрыл дверь. Переодевшись в старые домашние джинсы, я посмотрел на Катину сумочку. Так хотелось заглянуть внутрь!

Я спрятал её в шкаф, чтобы не видеть и не испытывать искушения открыть маленький замочек, и посмотреть, что внутри. Едва удержался, старался изо всех сил.

А на следующий день я пошёл встречать Катю утром к её дому. Протоптался минут сорок, опоздал, конечно, в школу, но зато проводил её до Дворца пионеров.

Когда она увидела меня у подъезда, остановилась на мгновение.

– Олейник… ты…

– Я твою сумочку принёс.

– Принёс он… – хмыкнула она, забирая сумочку из моих рук.

Я обрадовался, что она не заметила слова «твою», и не сердится всерьёз, это могло значить только одно…

…Напрасно он думал, что для меня это значит «не заметила», я отлично заметила, но всё во мне противилось тому, чтобы поставить его на место. Мне было приятно, что он идёт рядом, я чувствовала его запах: свежий запах юности и какого-то хорошего крема для бритья, и губы его пахли замечательно, это я отлично помню… Вот надо же, думаю об этом! Похоже, желается мне продолжение.

Мы болтали с ним о кино, «Айвенго» и «Африканца» с Катрин Денёв, которые шли в кинотеатрах с прошлой недели.

– Может быть, сходим?

– Ты же был?

– Так с понедельника в «Космосе» новый французский фильм. Пойдём?

Он смотрел такими сияющими глазами и так улыбался, что отказать я, конечно, н смогла. И только после, уже вечером, когда он снова проводил меня из Дворца пионеров до дома, и я поднималась по лестнице на дрожащих ногах, улыбаясь сама себе, как дурочка. Мама была дома, выглянула из кухни.

– Катя, ты? Мой руки, как раз котлет пожарила.

Котлеты, несомненно, из кулинарии, что была на театральной площади, сама мама никогда не лепила котлет. Меня научила Зарема, потому что бабушка «этих русских» котлет не признавала, готовила то, димламу, нарын, манты и, конечно, плов. Но для всего этого нужно было хорошее мясо, ну, хотя бы не очень хорошее, но говяжью вырезку, а тем более баранину достать было почти невозможно. Правда, когда мама освоилась на новом месте, то появились у неё знакомства и связи, и приносили нам сумки домой со всевозможными деликатесами, как приносили и дефицитные сапоги, модные платья, косметику, конечно же, духи. Так что всего этого, как и прекрасной мебели, ковров и прочего у нас в доме было, как мама выражается, quantum satis.

Вот и котлеты эти, ей конечно, заведующая кулинарией прислала, не сомневаюсь. Но и как иначе, если последние девятнадцать лет почти все женщины рожали у моей мамы.

Но сейчас я думала не об этом, и не об аппетитном запахе котлет, что распространялся по квартире, а о том, что мне надеть завтра, когда мы пойдём с Платоном в кино. И вдруг мама вернула меня из высот моего мечтательного парения на землю одним вопросом:

– Олег тебя встретил? Звонил раза три.

Батюшки… Олег… я и думать забыла о нём. А ведь я согласилась выйти за него, он мой жених. И ведь была рада… Как же так? Это значит, что я плохой человек? Нет, не человек, я дурная, ветреная женщина…

Я села на кровать. Дурная женщина… а ведь я и женщиной ещё не была.

Словом, ни в какое кино я не пошла. Поэтому с этого дня я стала прятаться от Платона. Во-первых: мне было стыдно за то, что я обманула его, во-вторых: я решила быть правильной невестой, а в-третьих: я вдруг вспомнила, что Платон мой ученик, и если кто-нибудь увидит меня с ним, то могут уволить из Дворца пионеров и, что ещё хуже, выгнать из института. Я пряталась всеми возможными способами: выходила раньше, вызывала Олега, чтобы проводил меня. Я не знаю, видел ли нас Платон, я не вертела головой на улицах, а на глаза мне он ни разу не попался. Наверное, обиделся, и решил больше не связываться с такой обманщицей.

Меж тем снег окончательно растаял, асфальт просох, просохли и выбоины в нём, кое-где начали набухать почки, появлялась трава, мать-и-мачеха на припёках, а в воздухе пахло весной, жизнью. Солнцем. Самое лучшее время в году. И вот, когда прошла уже неделя с нашей с Платоном последней встречи, Олег вдруг закатил мне гадкую сцену. Это было впервые за весь год, что мы встречались.

– Я слышал, ты не скучала?

– Когда это?

– Этот школьник Платон, говорят, дежурит у Дворца.

– Что?! – я даже остановилась, а мы шли с ним как раз из кино, того самого, на которое приглашал меня Платон, с фильма «Банзай», смешная французская комедия, почему-то детям «до шестнадцати».

– Следишь за мной, что ли?!

– А что следить? Одни мы в городе? Его на этот фильм и не пустили бы, а ты с ним по городу ходишь. Ты что, Кать? Он же тут лидер неформальной группировки, вся эта шпана, бандиты настоящие, драться выходят с цепями и нунчаками самодельными. Они же через пару лет окажутся все в колонии. И этот кавалер твой малолетний… – он всплеснул руками. Руки у него длинные и сам он весь длинный, вроде и складный, и недурён, но куда ему, рыжеватому, до Платона…

– Ты… что городишь-то, Олег?! Что ты городишь?! – разозлилась я.

Мы стояли уже у нашего подъезда, я пригласила бы его наверх, чай пить и целоваться, но после этих слов… ну, Олег…

– Ты… знаешь, что… ты не ходи за мной.

– Что?!

– Да ничего! И не звони больше!

И дёрнув расхлябанную дверь в подъезд, я побежала вверх по лестнице, стуча каблучками по деревянным ступеням. И, вбежав в квартиру, сразу заперлась, чтобы Олег не вздумал войти за мной следом. И ведь что он придумал! Это же надо…

Но с другой стороны… Если такое себе придумал, будет ему именно так…

…Совершенно невозможно, но Катя позвонила сама. После девяти дней, когда она всеми способами демонстрировала, что я ей безразличен. Этот её прокурорский всё время оказывался рядом с ней, я даже пройти около не мог, не то, что подойти. И дело не в том, что он даже явился к нам в школу и заставил завуча вызвать меня «для беседы», долго говорил и умничал на тему: «Неформальные молодёжные объединения и вред, который они приносят обществу, формируя будущую криминальную прослойку».

– Да просто секций надо не две на весь город, куда не попадёшь! – заявил я, прямо глядя в его противные зелёные глаза, говорят, жениться на Кате собирается, противная морда, тоже вепс, наверное… – Бассейн всего один на город, только по блату можно попасть, на самбо не записаться, каратэ вовсе запретили. И художественна школа или станция юных техников только одна. Куда деваться-то подросткам? Куда энергию расходовать? Вот и собираются в группировки, болтают. Да музыку слушают.

– Да конечно, музыку! Ты сказки-то не рассказывай, Олейник, – усмехнулся он, дёрнув длинным носом.

– Я не пойму, чего вы от меня хотите?!

– Я чего хочу?! – он даже навис надо мной, сидевшим в кресле, куда я нагло пристроил свой зад, едва вошёл, я не собирался, как мальчик на краешке стула перед ним жаться. Вот я и сел сразу возле входа в кабинет директора, одно дерматиновое кресло справа, второе – слева. А рыжий засверкал глазами ещё злее. И прошипел: – Я хочу, чтобы ты за учительницами не бегал!

Я вдохнул поглубже, думая, не сдуть ли мне его, как Гулливеру…

– Я, Олег Иванович, ни за кем не бегаю. Один раз проводил Екатерину Сергеевну до дома, потому что время было позднее, а её жених… говорят, у неё жених есть, так вот, этот самый жених, не встречал её. А в городе, как вы только что заметили, полно хулиганов.

Он покраснел и надулся, думаю, ему хотелось вытрясти из меня душу. Но он сдержался, выпрямился и, раздувая ноздри, отошёл. И только совладав с гневом, сказал:

– Ну вот что, Олейник, ты вредные иллюзии свои забудь. Собрался в Москву учиться ехать, вот и езжай. Не то поедешь совсем в другую сторону, учиться лес валить.

Я поднялся, и сказал:

– У меня, Олег Иванович, даже в дневнике поведение никогда удовлетворительным не было, всегда отличное, за что же вы меня намереваетесь отправить лес валить?

Он довольно усмехнулся:

– Ну… был бы человек, а дело найдётся.

Я взялся за ручку двери и сказал, обернувшись:

– Да нет, Олег Иванович, вы человек неподлый и даже честный, и ни в чем, ни повинного подростка вы ни в какую тюрьму или колонию не отправите. Всего хорошего.

Думаю, он от удивления открыл рот, но я этого не видел.

Но этот разговор заставил меня действовать смелее, и вот потому накануне Первомая и исполнилась моя многолетняя мечта…