Май подкатывался к концу, стало совсем тепло, как-то очень быстро и незаметно отцвели деревья, будто сделали это тайком. Просох асфальт во дворе, который в тени дома вечно стоял с большой лужей, и трава появилась на газонах, на улицах запахло пылью, хотя их моют регулярно и давно уже смыли пыльные останки снега, когда-то в М-ске эта пыль долго моталась, пока июньские дожди не смывали её. Почему-то М-ск всегда вспоминается именно в мае.
На годовщину гибели наших мы с Ю-Ю всегда ездили в М-ск на кладбище. Так и не раскрытое дело об убийстве уже давно лежало под сукном или как-то закрылось, но ни следователей тех давно не было, ни большей части свидетелей или, вернее тех, кто полагал себя свидетелями: уехали в Москву, за границу, по большей части умерли от водки, наркотиков или пали в бандитских войнах, и мы могли не боясь появляться в городе.
Вообще М-ск стал, по сути, пригородом столицы, почти все жители ездили на работу в Москву, оставались только пенсионеры, которых почти не видно на улицах, потому что все день и ночь у телевизора, но теперь не смотрят сериалы, как десять лет назад, теперь на волне многочисленные политические шоу. То, что в 89-м было неподдельным, хотя и придурковатым дебютом, предтечей этого всего в виде трансляции съезда или «Взгляда», теперь стало новыми «сериалами» наших дней, с любимыми актёрами в виде «экспертов» всех мастей, умными и обаятельными ведущими и парой постоянных тем, давно всем осточертевших. Однако, каждый день находят новые нюансы для поворота сюжетов. И мы, привыкшие к телевизору с детства, тоже смотрим, зачем-то оставаясь в курсе. Вот недавно появилось новое – голосование по выходу Британии из Евросоюза. До этого Шотландия тоже голосовала за отделение от Британии, и тоже было занимательно, хотя никто никуда, конечно, не отделился. Однако развлеклись, похоже, во всей Европе.
– Забавно будет, если все эти бывшие отдельные страны начнут отделяться, ведь у них даже языки другие, какая-нибудь Бельгия разделиться, Германия вообще только сто лет как стала Германией, а так Бавария, Саксония, там уйма королевств. Да и в самой Британии, тот же Уэльс, к примеру, я уж не говорю про Ирландию. Когда-то бесконечно воевали там, – сказала я.
– Да ещё недавно не на шутку воевали, все новости начинались с Ольстера, – усмехнулся Вальтер. – Политинформацию в школе на эту тему готовили.
– Да? – я улыбнулась.
Я Ольстер помню совсем уже в глубоком детстве, как и Вьетнам, Чили и Кампучию. Ещё по чёрно-белому телевизору. Когда я была в первом классе, купили цветной.
– Не-ет, – улыбнулся Ю-Ю на это. – Ты ещё не училась в школе. Зимой купили, я в девятом классе был. Потом ещё Олимпиаду по цветному уже смотрели. Помнишь?
Это я помнила отлично. И открытие с многочасовым проходом делегаций всех стран в разнообразных нарядах, мелькание цветного живого экрана на трибуне, это вовсе казалось волшебством. А уж прощание улетающего Мишки…
Ю-Ю улыбнулся тоже:
– Да, это помнит весь мир… Хотя… Тот мир помнил, – добавил он.
Потом он посмотрел на меня удивлённо:
– Не пойму, как ты можешь помнить Вьетнам и Чили? Это было-то… ты только родилась.
Я пожала плечами:
– Не знаю, но помню отлично. Все эти бомбардировки… кровь на улицах… может, того же Ольстера. Сальвадор ещё…
– Сальвадор, да… Ещё Никарагуа.
– Это позже намного, это уже я в школе училась. А в то время, вот эти все ужасы, с чёрными лужами крови… И Тур Хейердал…
Ю-Ю захохотал. Верно, не было никого в те времена, кто не помнил бы Клуб кинопутешествий. Телепрограммы и М-ск, это мир, в котором проходило наше детство.
Однако теперь мы не оставались в М-ске дольше, чем до вечера, меня гнал страх, я так и не отделалась от воспоминаний о почти сутках, проведённых в допросной. Почему-то с каждым годом эти воспоминания казались всё страшнее. Ю-Ю много раз заводил разговор на эту тему, особенно, когда из М-ска приходили новости, но я неизменно гасила этот разговор, не желая вспоминать.
А ещё я ужасно боялась встретить Ивана Генриховича. В каждый приезд старалась быстро-быстро пойти по улицам, чтобы никто меня не узнал. Хотя почти никого, кто меня знал не осталось в городе, одноклассники разъехались или поумирали, засеяв своими могилами едва ли не половину М-ского кладбища, теперь могилы наших родных были далеко в глубине, под выросшими за эти годы рябинами. Каждый раз, встречая свежий рыжий холм со знакомым именем, я уже не удивлялась, но холод пробирал меня…Так что прошлое преследовало меня. Шло по пятам.
Зато дома всё успокоилось. Лариса теперь предупреждала о своих отлучках, но к концу учебного года разум возобладал, и она всё больше времени уделяла учёбе. И всё же… Всё же, если она говорила, что хочет сегодня остаться на ночь вне дома, Вальтер поджимал губы, едва сдерживаясь, но наедине высказывал мне всё, что думает об этом, как это злит его, как он не может мириться с тем, что…
– Хоть бы в дом привела, познакомила, а то… – он в очередной раз взялся швырять полотенцем в ванной, которая примыкала к нашей с ним комнате.
– Вэл, ты так жаждешь увидеть этого парня? – спросила я. – Не знакомит, и слава Богу, может быть, всё не так серьёзно. Почувствует, что никто не держит её на привязи, и станет неинтересно грешить, и займётся одной учёбой.
Вальтер вышел из ванной и остановился в дверях, глядя на меня, чуть прищурившись:
– Хочешь сказать, ты в своё время натешилась бы и успокоилась, если бы тебя не били каждый день за это, не запирали и не унижали? – спросил он.
– Не надо обо мне. Совсем всё другое было. Время другое. Люди другие, отношения, всё было другое, Вэл, – я положила расчёску, и взяла ленту, завязать волосы на ночь.
По телевизору замелькал чёрно-красно-бело-синяя заставка «Вечера с Соловьёвым».
– Другое?! О, конечно! Конечно, у тебя же была великая любовь к родному дяде, а у неё нормальное увлечение юной девушки… – не справляясь со злостью, произнёс он. – Выключи телевизор, сейчас опять об Украине начнут, я начну нервничать и не смогу спать.
Я пропустила мимо ушей его очередную придирку ко мне. В конце концов оба станем нервничать и злиться, и никто не сможет спать…
– Чего тебе нервничать из-за Украины? У нас даже родственников там нет, – сказала я, переводя его мысли от себя и своих грехов.
– Родственников… кто знает, где наши родственники… Ты всех своих родных знаешь?
– У меня вообще никого нет… или не знаю. Но, если так рассуждать, Вэл, то все люди братья вообще-то.
– Это конечно… Но не везде шевелится гидра нацизма, придуманного моими кровными братьями немцами.
Я засмеялась:
– Ох, Валюшка! Думаю, в тебе немецкой крови, как в последних русских царях русской – почти нет.
На это Вальтер улыбнулся, укладываясь в постель:
– Ну… мала-мала есть. Иди, тебе подмешаю.
Да, Майя всегда умела это – обходить острые углы и гасить искры, что летели от меня. И наутро я опять не вспоминал уже, что цеплялся к ней с вечера. Мама всё время говорит мне, чтобы я не делал этого, чтобы не трепал Майе нервы, чтобы не затевал ссор, но как мне совладать с тем, что жжёт меня постоянно все эти годы?
Мы разошлись и разъехались как обычно по работам и школам, ребятам к репетитору сегодня, скоро экзамены, эти пресловутые ЕГЭ, всё время сейчас посвящено подготовке. Они нервничают, и мы тоже. Только на дежурствах и забудешься. Майя позавчера дежурила, и сегодня у неё снова дежурство.
Позвонила Таня, приглашая встретится сегодня. Что ж, самый удачный день, когда и поехать к ней. Я поехал. Несмотря на неизменное разочарование от наших свиданий, я всё же продолжаю эту связь для того, чтобы острее чувствовать Майю? Чтобы всякий раз возвращаясь к ней ещё ярче чувствовать жизнь и себя ощущать живым? Но я и так не ощущаю себя мёртво. Я хожу мстить Майе. Знаю, что она узнает и нарочно продолжаю. Чтобы ей было больно, противно, чтобы и она чувствовала бессилие что-либо изменить, как и я. Ненавижу за это и себя, и Майю, и Таня мне давно противна, а только она вариант, проверенный временем. Ненависть к себе срослась во мне с отвращением к Тане и нашим отношениям, стали одним чувством. Так и живу между горячей, растущей с каждым днём любовью и такой же горячей ненавистью. Как между двух полюсов.
Но сегодня не обычная встреча. Все эти годы один и тот же сценарий: ресторан и хрустящий от льда в наших сердцах секс в её квартире. Но сегодня Таня настроена говорить не только о последних новостях мира искусства и моды, в которых она существует, обычных заезженных фраз о нашей российской отсталости и вечной несвободе, время идёт, а ничего не меняется: возьми хотя бы книги сто пятидесятилетней давности всё те же разговоры и изображение тоски и обездоленности у самых сытых и праздных представителей столичного мира…
Она ещё любит водить меня на модные театральные постановки, затем обсуждает это со своими подругами, а я молчу, слушая этот бред о бреде, что я видел на сцене. И понимаю до чего же я отсталый, замшелый консерватор: всё время думаю, ещё ставят какие-нибудь нормальные спектакли? Обыкновенные? Островского и Шекспира без извращённых исканий? Гоголя без наряжаний женщин в мужчин, будто актёров правильного пола не хватает, будто для роли деда Мороза в детском саду? Клонированные актрисы одного великого лет пятьдесят назад театра будто задались показать, что они не хуже своей гениальной предводительницы и их в нескольких поколениях по причёскам и очкам уже не отличить друг от друга и от неё самой… Когда я сказал это Тане, она напустилась на меня как на дикаря и обозвала варваром и отставшим от времени тупым и грубым ландскнехтом, ничего не понимающим в искусстве и потому не имеющем права высказываться. Как говориться: «…вы должны молчать и слушать!». Но разве я спорю? Я не высказываюсь уже давно, она знает, что я, совок с провинциальным мышлением, думаю. А я согласен быть и неандертальцем, лишь бы не мейнстриме с её обычной компанией.
Мы сидели в ресторане и уже должны были принести коктейли, завершающие ужин, после которого я отяжелел и даже осовел, мне сегодня скучнее обычного. Таня в чёрном кружеве, как сицилийская вдова, волосы сегодня какими-то чрезмерными слоями и, кажется, на полметра длиннее, чем месяц назад. Идеальные сверкающие овальные ногти, опять всё идеально. Неужели она не киборг…
Чтобы не думать о том, что я собрался снова лечь в постель с киборгом, я рассказал Тане, что у Ларисы появился парень.
– Погоди-ка, сколько ей лет? Уже восемнадцать?
– Когда ты стала встречаться с мальчиками? – спросил я, чтобы не дать ей сказать, что Лара взрослая. Им всем кажется, я не знаю этого? Что я престарелый идиот, который дожил до маразма и не заметил, что его дочь стала взрослой?
Таня улыбнулась, играя, закатила глаза, перебирая сверкающими ногтями, поглаживая бокал. Ей представляется это сексуальным должно быть.
– Не помню… лет в шестнадцать. Но мы тогда целовались по подъездам, на дискотеки ходили, что там ещё… А! Играли на гитарах во дворе. Другие времена были, будто лет триста прошло с тех пор… – усмехнулась Таня. – А что, раньше у Ларисы не было бойфренда?
Я вздохнул, наверное, если бы он был, я бы сейчас так не нервничал.
Закурить бы, но теперь курить не разрешается. Да и не курил я давно, странно, что захотелось… Чтобы курить, надо было усаживаться в отдельный кабинет, но это со скуки уснёшь, в общем зале можно хотя бы на публику глазеть.
– Какое-то чрезмерно строгое воспитание по нынешнему времени, нет, Валентин? – сказала Таня, и потянула длинный глоток белого вина. Всё по правилам: мы едим моллюски, но не устриц, ведь сейчас май – не устричное время. Я съел бы хороший стейк, обильно сдобренный зеленью и перцем. Может быть и чесноком… Но не сейчас. Сейчас мне хочется зевнуть…
– А сколько было Майе, когда она… кто у неё там был первый? Брат… или дядя? – будто вскользь, а на деле с расчётом, спросила Таня.
– Я не знаю, – нарочито холодно сказал я.
Во-первых: я действительно не знаю, а во-вторых: Таня последний человек, с кем я стал я стану обсуждать Майю.
– И что… ты сквозь пальцы смотришь на эту эпопею? – дёрнув губой, спросила Таня.
О проекте
О подписке