Глава 6

Аня открыла глаза. Она была в изоляторе. Снова. Здесь, казалось, ее ум прояснялся, потому что ей реже делали уколы, меньше давали таблеток – о ней здесь словно забывали. И ей это нравилось. Да, она не могла пошевелиться, саднили натертые уже не впервые раны, но она была одна. Хотя не совсем: тени ее не покидали. Но они и не душили ее. Они прятались под кроватью, и Аня это знала. Боялась ли она их? – да, определенно боялась. Но они уже стали неотъемлемой частью ее жизни, ее существования в этом проклятом месте.

Она не знала, была ли жизнь за этими стенами. Кажется, была. Но та жизнь стиралась из памяти. Ей постоянно твердят, что все, о чем она говорит: ее дети, ее недочитанная книга, тени, которые преследуют ее – это все фарс, видения, галлюцинации. Потому что она – больна. И Аня вынуждена верить, ведь она не знает альтернативы, не имеет иной реальности. Но потом, засыпая, она снова видит ползущие к ней черные полосы, которые жаждут поглотить ее. Вот бы спрятаться от них под одеяло, но в изоляторе нет одеяла, а руки привязаны к кровати. Дважды в день приходит санитарка, чтобы накормить и помочь сходить в туалет. Дважды в день приходит медсестра, чтобы сделать укол, от которого не хочется ни есть, ни ходить в туалет. Хочется только спать и видеть сны, которые смотреть безумно страшно.

Безумно. Это слово здесь звучит частенько. Но кто здесь более безумен: пациент, что живет в собственном мире и видит то, чего не видят другие люди, или персонал, который жестоко пресекает любые несогласованные с ним действия больных, нередко и даже часто применяя насилие. За эти же действия пациент был бы сурово покаран, персоналу же за проявление чрезмерной агрессии в адрес подопечных не грозит даже выговор.

А Аню наказали. Семь дней она провела в изоляторе. Положи сюда на такой срок абсолютно здорового человека, как-то подумала она, то он точно свихнется. Ей же это не грозило. Но грозило совсем иное.

В соседнем крыле этого большого, старинного здания располагалось мужское отделение. Персонал, разумеется, в женском отделении состоял исключительно из женщин, а вот в мужском работали, преимущественно, медицинские сотрудники мужского пола. И ночная смена женского отделения «тесно сотрудничала» с ночной сменой мужского, предоставляя за отдельную плату им встречи интимного характера со своими подопечными. В основном объектом сделки были женщины помоложе, которые были либо абсолютно невменяемыми, либо обколотыми препаратами настолько, что не были в состоянии что-то запомнить или оказать сопротивление. Или же – они должны были быть привязанными к кушетке в изоляторе…

К Ане наведывались каждый день. Для посетителя было лишь два условия: не покалечить и не допустить беременности подопечной.

В первую ночь Аня ничего не осознавала: после инцидента с покусанной шеей, в нее влили слишком большую дозу успокоительного, и ее тело напоминало лишь эластичную оболочку того, что называют человеком. Но последующие посещения она помнила прекрасно. И, какой бы безумной ее не считали те, кто пользовались ее бессилием, она прекрасно понимала и осознавала, что ей омерзительно то, что с ней в тот момент происходило. Ей было противно, ей было больно, но она не могла даже пошевелиться.

В те моменты ее не пугали даже тени. Вовсе наоборот: они казались ей чем-то своим, чем-то родным, к чему она уже привыкла. Они всегда были рядом и не вредили ей. А эти мерзкие чудовища, что своей потной, вонючей тушей взбирались поверх ее исхудавшего тела и издевались над ней, уничтожали те оставшиеся крупицы ее личности, что еще хранились на самом донышке уставшего, затуманенного сознания.

– Только осторожно с ней, – смеялись те, кто проводил к Ане мужчин, – она у нас кусается. Особо ценные предметы к ее рту лучше не подносить, а то можно и без хозяйства остаться. Она, вон, соседке по комнате полшеи выгрызла – еле заштопали.

Аня плакала. Она мечтала о том, что тени, которые то и дело мелькали вокруг, из чувства ревности заберут тех, кто посягает на нее. Или заберут ее. Ведь она знала – она принадлежит им. Они – ее мучение и они же ее освобождение. Но тени не помогали. Они трусливо прятались под кровать, когда приходила реальная угроза.

В седьмую ночь в изолятор пришел санитар, который еще ни разу не решался на подобные посещения женского отделения. Он был наслышан о подобной «услуге» в соседнем крыле психбольницы, но не осмеливался воспользоваться ею ранее, потому что имел определенные проблемы с мужским здоровьем. Однако он все же решился, заплатил, кому следует, и его отвели к Ане. Она лежала и плакала, глядя на него: она все понимала. Но ее веки медленно моргали, а в языке не было сил, чтобы сделать им несколько движений во рту, произнося слова. Поэтому она просто плакала.

Их закрыли, выделив на «свидание» полчаса. Ночной визитер заметно нервничал. Он знал, что перед ним – сумасшедшая, которая, к тому же находится под действием препаратов, знал, что она не будет с него смеяться, как другие женщины, не выскажет ему, не унизит его, не упрекнет в огромном животе, однако уверенности все это ему особо не предавало. Он оглянулся по сторонам, словно в палате был кто-то еще, а затем развязал правую руку Ани и сказал ей:

– Помогай!

Аня шире открыла глаза. Впервые за несколько дней ее рука ощутила свободу. Она приподняла ладонь, провернула ею, пошевелила пальцами, глядя на них так, словно видит их впервые. Затем она перевела взгляд на того, кто сидел на ней сверху. Прямо над ее обнаженной грудью болтался большой серебряный крест на длинной толстой цепи, что висела на волосатой шее ее «гостя».

– Помогай! – со злостью повторил он.

На миг разум Ани прояснился. Во всяком случае, свои действия она вполне контролировала и осознавала. Ей вдруг подумалось, что такой «боров», как она прозвала его в своих мыслях, не должен носить распятие. Она резко ухватила крест, что висел прямо над ней, и, собрав остаток сил в истощенном теле, вонзила его в левый глаз того, кто хотел ее сейчас изнасиловать.

«Боров» заверещал, как резаная свинья. Он закрыл руками лицо и попытался слезть с кушетки, но зацепился за Анины ноги и упал на пол. Из его уст лились проклятия, оскорбления и угрозы. Он вопил так, что поднял на ноги все женское отделение. Через мгновение на его крики сбежался весь дежурный персонал. Все бегали, суетились, выкрикивали со своих мест угрозы в сторону Ани, медсестра, что взяла плату с пострадавшего, кляла его всеми возможными проклятиями, понимая, что теперь, скорее всего, она лишится работы. Истерика была у всех, кроме Ани. Она лежала голая на своей кушетке и смеялась. По ее щекам текли слезы, но она заливалась смехом: истерическим и в то же время торжествующим.

После той ночи многих уволили, многие получили выговор. В интересах «борова» было замять дело. Козлом отпущения стал один невменяемый пациент из мужского отделения, которого и обвинили в том, что он ночью напал на санитара и вонзил ему его же крест в глаз. Спрос с того парня был невелик – он был полностью не в себе. Ночной «туризм» между отделениями был прекращен, главный врач устроил разнос, но дело огласке не предал, дабы сохранить в первую очередь свою репутацию.

А Аню оставили в одиночной палате, лучше следя за тем, чтобы она больше ни на кого не напала. Но она-то знала, что палата не была одиночной: ее тени снова были с ней. Они не прятались под кроватью, они окружали ее, сгущались над ней, все грозя поглотить ее и избавить от страданий, но пока лишь только пугая этим. Они ждали, когда она их сама об этом попросит.

Глава 7

Лера вызвала такси в семь вечера. Навигатор показывал, что дорога займет час, и всех это устраивало – в инструкции было указано явиться к восьми.

– Чтобы уже стемнело, – заметил Славик, когда Макс читал сообщение с указаниями.

– «За зданием расположено старое кладбище и небольшая разрушенная часовня, – прочел Максим, когда они уже были в такси, – в часовне стоит ящик. В нем необходимо оставить все ваши мобильные устройства, включая наручные электронные часы. По завершению квеста все эти предметы будут находиться там же».

– А если я не хочу расставаться со своим телефоном? Что за нарушение личных границ? – возмутилась Лена.

– Таковы правила, – сказал ей Славик. – Вряд ли это все затеивается с целью ограбить нас. Слишком заморочено ради четырех звонилок.

– Кладбище и часовня, – задумчиво произнесла Лера, – уже жутко.

– Обычное дело для того времени, – ответил ей Макс. – Если это здание когда-то служило кому-то домом, усадьбой, то наверняка это были люди зажиточные, поэтому они имели в том числе и собственную часовню. А где часовня – там можно расположить и погост.

– А потом там же, наверное, хоронили и душевнобольных пациентов, которые умирали в больнице, – добавил Славик.

– Еще более жутко, – Леру пробила дрожь.

– Еще не поздно развернуться и вернуться в город, в цивилизацию, – Макс приобнял Леру. Он сидел на заднем сиденье такси вместе с девушками, а Славик занял место рядом с водителем.

– Нет, я поборю страх, – уверенно сказала Лера. – Я все решила.

Машина съехала с автомагистрали, проехала небольшой поселок, затем свернула на разбитую дорогу, на которой почти не осталось асфальта.

– И куда вас понесло, ребят? – спросил таксист, пытающийся объезжать многочисленные ямы. – Там же впереди ничего нет.

– Надеемся, что есть, – сказал Славик.

– Вы верите в призраков? – серьезным тоном спросила у таксиста Лена и, не дождавшись ответа, уже через мгновение залилась смехом.

– Да ладно тебе, – сказал ей Макс, видя, что таксист начинает нервничать. – Где-то здесь расположена заброшенная больница. В ней мы должны пройти квест. Что-то типа игры «Побег из страшного дома».

– Ваше дело, – отрезал таксист и продолжил всматриваться в темноту, – чем бы дитя не тешилось…

Через пару минут яркий свет фар осветил кирпичную арку, определенно находящуюся в упадке, в центре которой были ржавые ворота. От арки в стороны шел не менее ржавый забор.

– Приехали, – сказал таксист, – на воротах замок, дальше – ножками.

– И на том спасибо, – ответила ему Лена, и все четверо выбрались из машины.

Солнце уже село, но кромешная темнота еще не наступила.

– Я взяла фонарик, – радостно сказала Лера и достала из своего небольшого кожаного рюкзачка большой фонарь.

– Все же решила взять? – удивился Максим.

– Ну, а почему нет? Вдруг пригодится!

– А знаете, что? – сказал Макс, разглядывая въезд во двор усадьбы, которая молодым людям еще не была видна, – мне кажется, я здесь бывал. В детстве, с отцом. В самой больнице – маловероятно, но вот рядом с ней точно. Именно здесь, перед воротами. Возможно, вместе с мамой ждал отца в машине. Не знаю. Но я помню этот заезд.

– Тогда тебе должны быть знакомы местные призраки, – улыбнулся Славик. – Ладно, народ, пойдем. Пора начинать бояться.

Лера включила фонарь, и они прошли через ворота, которые, несмотря на имеющийся на них навесной замок, легко приоткрывались настолько, что взрослый человек мог без труда протиснуться. Дорога шла вверх, а затем резко сворачивала влево и снова поднималась в гору. На холме стоял огромный дом, несомненно постройки прошлых веков: двухэтажное здание с высокими окнами, выполненное в форме полукруга. Во дворе, видимо, ранее располагался то ли пруд, то ли фонтан, но все давно пришло в упадок. Двор был достаточно большим и просторным и раньше имел центральный длинный заезд, воль дороги которого шла невысокая кирпичная стена, но он уже давно был перекрыт ржавым забором и порос сорняками и кустарниками. Сама усадьба когда-то была выкрашена в желтый цвет, но краска лущилась, обнажая старые красные кирпичи. Огромные колонны, над которыми высился чердак с небольшим арочным окном в центре, тоже разрушались, и все четверо приехавших сюда молодых людей про себя отметили, что стоять под ними, вероятно, не совсем безопасно. Ступени, что вели к парадной двери, давно утратили свою форму и сыпались мелкими камушками. О том, что это здание эксплуатировалось уже в двадцать первом веке, говорили металлопластиковые рамы в тех окнах, что не были заколочены досками и были просматриваемы. Но на всех, даже заколоченных, стояли тяжелые решетки, напоминая о том, что это – не просто некогда жилой дом, это – психиатрическая больница.

– И где же часовня? – спросил Славик.

– Предположу, что на заднем дворе, – ответила Лера.