– Отчего же сразу ведьма? – рассмеялась женщина. – Не видишь – болото в моих владениях, так, почитай, что кикимора я. Аль не похожа?

– Не язви, баба! – пытаясь скрыть страх, вновь выкрикнул Всемил.

– Поглядите-ка! Уже баба! – ухмыльнулась женщина. – Уже не ведьма! – Тут она переменилась в лице и повторила свой вопрос суровым, строгим голосом: – Чего вам?

– Это ты хворь на скотину напустила? – осмелилась спросить одна из баб, что стояла за Всемилом. – Это из-за тебя, гадины, наши коровы издыхают?

– Оттого и живу тут, без вас, что вы такие злые, люди… стало некогда домом мне болото… – сказала женщина с черными косами. – Чего ж вы, как беда у вас, ко мне за подмогой бежите? А как случилось чего злого, так меня обвиняете? Знаю я про хворь, знаю. У меня козочка померла три дня тому назад, куры дохнут, да в лесу живность, куда не плюнь, чахнет. Отчего ж вы порешали, что я тому виной? Али в деревне закончились козлы отпущения?

– А кто, окромя ведьмы, хворь напустить может? – спросила баба.

– Когда хворь или мор, то лекарство искать надобно, а не виноватых, – ответила чернявая.

– Ты нам зубы не заговаривай, – снова посмелел Всемил, – все знают, что ты – ведьма.

– И что с того? – невозмутимо спросила женщина на другом берегу болота.

– А то, – сказал Всемил, – что, окромя тебя, некому хворь навести на скотину…

– Как и снять, – буркнула себе под нос та. – Мил человек, – сказала она громко, – вот мое тебе слово. Мне нет никакой надобности мор на живность наводить. Зверушек я люблю поболе, чем людишек И мне нет дела до ваших слов. Молвите, что вашей душе угодно, мне все одно. Бывайте здоровы…

Женщина развернулась и ушла в чащу леса. Всемил и бывшие с ним люди остались несолоно хлебавши. Кто-то выругался, плюнул под ноги, развернулся и пошел прочь из леса.

– Чертовка, – буркнула баба, что говорила с ведуньей.

– Надо сжечь ведьму, – пробормотал Всемил.

– Чего? – спросила его баба.

– Ничего, – ответил он, – говорю, идем в деревню.

– Чего выходили? – спросила Хавронья.

– Испужались ведьмы, – недовольно буркнул Всемил. – Вышла эта… косы длиннючие, что две змеюки, морда наглая, голос злющий. Вот они и испужались.

– Они? Аль то тебя баба с косами испужала? – ухмыльнулась жена.

– Ты чего мелешь, дуреха? – закричал на нее Всемил.

– Я, когда мне надобно было, не испугалась, а пошла на болото. Вона – отпрысков сколько у тебя теперя. А все благодаря…

– Молчать! – ударил кулаком по столу мужик. – Молчать, баба! Ни слова о ведьме. А Филиппка Бог нам послал, ибо долго вымаливали мы его.

Хавронья вздохнула тяжко и вышла из дома, пошла кур кормить, пока те не повыздохли, оставив мужа своего наедине с его мыслями и размышлениями по поводу ведьмы.

– Тятя, – протянул ручки малыш двух годков.

Хоть и глуповат Всемил был, хоть и суровый и строгий мужик он, но дитяток своих все ж любил, хоть и по-своему любил. Взял он Кирюшку мелкого на руки, усадил его на колени, а тот принялся рубахой отцовой играться да дырочки на ней выискивать.

– Мои вы, Кирилл, – сказал Всемил, – и ничьи больше. Из моих чресл Бог вас на свет явил, и никакая ведьма к тому руку не прикладывала.

Ночь уж глубокая была. Спали все, кроме Всемила и еще двоих мужиков в деревне, у которых скотины больше всего передохло. Бабы их от устали уж сны глядели, не ведая, что мужья их удумали.

Сложнее всего было вынести ночью из деревни огонь. Но, что задумано, то сделано.

Запах от дохлого зайца в лесу далеко доносился и, к нему, видать, добавился запах зверя покрупнее, что тоже издох от мора.

– Все губит, ведьма. Чертовка… – сказал Всемил и сплюнул себе под ноги.

Мужики шагали за ним, каждый нес горящую палку, обмотанную тряпкой и в смоле смоченную, подобно факелу. Шли ведьму жечь.

А она, ведьма-то, Баженой звалась, знала, что идут к ней. Знала она и то, что бежать ей некуда, что деревня, рядом с которой живет, против нее настроена, что тем, кто ей смерти желает, сама зла нанести не может, иначе накличет беду не только на себя, но и на дочку свою. Знала также Бажена, что она к хвори животинской отношения никакого не имеет, напротив – пытается разгадать, в чем дело, чтобы уберечь еще живую скотину. Знала она и истинную природу силушки своей, знала и пользовалась умениями, природой ей данными. Она их не просила, она с ними родилась, оттого и не думала, что от лукавого они, ибо пользовалась зачастую ими она во благо.

Дочка у нее была такая же способная, такая же ведунья, как и мать ее. Оттого и боялась за девочку свою, оттого и хотела ее уберечь любыми возможными способами. Девушка, такая же чернявая, как Бажена, видела, что мать ее к чему-то готовится, к чему-то неладному, но не вмешивалась.

– Зачем те люди приходили? – спросила она матушку.

– Ищут виновного в том, что скотина дохнет, – ответила Бажена.

– А разве вы знаете, кто виновный, мама?

– Я – нет, а вот они помыслили, что знают… Они, дочка, мнят виновной меня, а, раз меня, то и тебя заодно.

– Так ведь то не мы, мама, – удивилась дивчина.

– А им одно дело, – сказала мать, – коли ты ведьма – почитай враг всему живому. Я тебе так скажу, Нюся, как крестьяне из деревни пожалуют к нам, так слушайся меня беспрекословно и не думая делай то, что буду велеть. Добро?

– Добро, матушка…

Не привыкла дочка спорить с мамой, всегда слушала ее. Батька не было у нее, Бажена никогда о нем не говорила, да и не зачем было – им вполне хватало друг друга.

За всю неделю ни капли с неба не упало, жара и засуха губили урожай. Бабы не успевали воду из колодцев в огороды таскать.

Оттого одинокая изба в лесу и занялась так быстро.

Огонь подступал сразу с трех сторон, а четвертая сторона, где стояла дверь, была загорожена тремя мужиками с вилами.

Но Бажена и без того уже знала, что не выбраться ей оттуда.

– Дочка, – шепнула она рыдающей девушке, обливаясь потом, – я не дам тебе сгинуть. Али я не ведьма? – она на силу сквозь слезы улыбнулась и натянула на шею дочери кожаный шнурок с подвеской. – Это – ладанка, которую мне некогда подарила моя матушка, а ей она досталась от ее отца. Он был знатным, богатым человеком. Нюся, в ней – твое спасение, в ней – вся твоя жизнь, которую у тебя отнять сейчас хотят. Надевай ее немедля, и вот тебе мое слово, что, когда придет час…

В дверь яростно застучали чем-то тяжелым.

– Ведьма! – кричал Всемил. – Выходи! Мы тебя не страшимся!

– И напрасно, – пробормотала Бажена и подняла руки над сидящей на полу и рыдающей дочерью.

Несколько мгновений она, закрыв глаза, бормотала что-то неразборчивое, после чего глянула на дочку и шепнула ей:

– Открой его.

Девушка лишь успела коснуться серебряной ладанки, как уже горящую дверь ударом ноги выбил разъяренный Всемил.

– Бесовка! – крикнул он Бажене, стоявшей в маленькой избе, охваченной огнем.

– Твоя жена молила о детях, и я помогла вам. А ты отнял у меня мое дитя, – сказала она и соединила ладони над своей головой, после чего чердак с крышей обрушились, накрыв горящими балками всю хату, в том числе и Всемила.

Когда пожар стух, люди всей деревней принялись разбирать сгоревшую избу ведьмы. Были и те, кто пришел помогать, чтобы чем поживиться. Да только поживиться было нечем: все подчистую сгорело.

Обуглившееся тело Всемила, над которым рыдали Хавронья и их старший сын Филипп, мужики замотали в одеяло и понесли в деревню, чтобы приготовить к погребению. Найдя тело Бажены, решено было предать его земле там же, в лесу, недалече от ее избы. Кто-то жалел ее, не считая виновной в том, что происходило в деревне, кто-то плевал под ноги, глядя на ее обгоревшее тело, но все сошлись в одном мнении: ведьму на православном кладбище хоронить не можно.

Когда извлекали из-под бревен и балок погибших, один мужик заметил что-то блестящее. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, он быстро схватил предмет, протер его от сажи и, обрадовавшись, сунул за пазуху серебряную толстую ладанку. От огня замок на ней закоптился, и мужик не смог открыть ее, но он знал, что этот предмет может решить многие его проблемы: он продаст его и купит себе новых коров, новых коз и курей, а возможно и новую жену. Так, спустя пару лет, он и поступил.

К слову, хворь среди деревенеской животины после смерти Бажены не прошла, а только усилилась, губя скотину еще не один месяц. Из лесу волки и лисы приходили, чтобы рядом с деревней помереть да заразу разнести, птица в округе повыздохла. Многие из-за того были вынуждены уехать из деревни.

Хавронья у Бога прощения вымаливала за мужа своего, который на семью их страшный грех наложил. И у души Бажены прощения просила, веря, что душа у ведуньи была, и душа добрая.

А когда пожарище разбирали, никого и ничего более не сыскали, кроме черепков от многочисленных горшков для травок и снадобий, оттого и решили, что дочка ведьмина померла еще до того, как дом их сожжен был. Участок же тот было решено сравнять с землей, чтобы ничего от жилища нечистого не осталось. А на месте, где Бажена похоронена была, даже креста никто не поставил, да только вместо креста выросла на той земле ива плакучая, и простояло там дерево то, что косы свои длинные к траве болотной от печали склонило, долго очень, необычно много лет, как для ив. Никак зачарованное.

***

Одинокий хирург Петр Михайлович Попов, про которого говорили, что у него «руки от Бога», вел долгую и весьма успешную практику. Никогда он не был женат ни на ком, кроме своей работы. Жил он один в двухкомнатной квартире в центре Москвы. Помимо того, что ежедневно он резал людей вдоль и поперек ради их же блага, была у Петра Михайловича и другая страсть: любил он антиквариат русский. Путешествуя по всему Союзу, тут и там скупал он на блошиных рынках горшки старинные, посуду, броши и другие украшения, портсигары, случалось даже, что и монеты времен царских. Берег Попов свою коллекцию, в порядке ее содержал. Да только завещать после себя некому было. Потому в 1985 году после смерти Петра Михайловича, унаследовал все его богатство племянник его, непутевый сын уже покойной младшей сестры.

Распад Советского Союза многих вывел из строя. Свободу осилил не каждый, испытание независимостью от труда и обязанностей прошли не все. Так и племянник Попова Петра Михайловича, Сашка Кузьмин, уже в 91-м принялся распродавать дядькино добро. Серебро столовое ушло первым, затем украшения старинные и монеты. Несколько раз он к скупщикам ходил с медальоном грязным, да брать его никто не стал, пока пьяный дружок у Кузьмина медальон тот прямо из-под носа не увел.

Увести-то увел, да как-то не запомнил этого, потому как, когда его очередная любовь всей жизни в его комнатушке на четвертом этаже в коммуналке на Динамо нашла потертую ладанку, то дружок Сашки Кузьмина изобразил на своей помятой физиономии искреннее удивление. Дама сердца его не растерялась, медальон в карман затолкала. Обещала отмыть его и на шее носить, а сама уже на следующий день понесла в ломбард.

Да только в ломбарде сказали, что в железке этой ценности нет никакой. Если ее от грязи очистить, то, может, какую копейку и заплатят. Надо сказать, что поиски покупателя на железную, потертую подвеску продлились намного дольше, чем отношения между дружком Сашки Кузьмина, племянника замечательного хирурга Петра Михайловича Попова, и его дамы сердца. Очередной.

Мужичок в круглых очках и в берете, из-под которого торчали седые волосы, на застеленный синим покрывалом раскладной столик выложил наручные часы, несколько серебряных ложек, именную посуду, датируемую 20-ми годами, несколько монет и деревянную доску с нардами – его самый дорогостоящий товар.

– Уважаемый, – обратилась к мужчине женщина, совсем не привлекательного внешнего вида. Запах от нее исходил соответствующий. – Вы только продаете или покупаете тоже? – спросила она.

– Я только продаю, – ответил мужчина в очках.

– А может купишь, а? – не отставала от него барышня в грязной куртке.

– Я не скупаю краденое, – тихо сказал ей мужчина.

– Ты кого тут воровкой обозвал? – закричала та. – Э, вы слышали? Этот очкарик меня обозвал воровкой! Сам-то небось у стариков свои ложки натырил!

– Тише, тише, прекратите так кричать, – принялся успокаивать нервную даму продавец. – Что там у вас? Давайте, я посмотрю.

– То-то же, – довольно сказала женщина и принялась шарить по своим карманам.

Ни в одном из многочисленных карманов ее необъятной куртки она не нашла искомый предмет, тогда она стала прощупывать одежду под ней. Наконец, она нашла то, что так давно хотела продать. На мужичка в берете косились другие торговцы стихийного рынка рядом с подземным переходом, сочувствуя ему и радуясь, что столь необычная клиентка не пристала к ним. Мужичок же в свою очередь старался не думать, где именно хранилось у женщины то, что она ему сейчас хочет продать, и надел кожаную потертую перчатку перед тем, как протянуть ей руку, в которую она положила ему что-то увесистое и достаточно большое, как для бижутерии.

– Двадцать пять рублей, – сказал он.

– Обижаешь, – тут же возмутилась дама, застегивая куртку. Замок то и дело расходился, не желая смыкать изношенные зубчики.

– Пятьдесят. Пятьдесят рублей и больше вы меня не беспокоите.

– Годится. По рукам!

Однако обошлось без рукопожатий.

***

Николай не рискнул ехать в столицу на своей машине: во-первых, он боялся московских дорог и московских водителей, во-вторых, проведи он десять часов за рулем – это был бы уже не отдых… А у них с женой впервые совпали отпуска.

На море Наталья с Николаем отдыхали прошлым летом, когда ему пришлось взять недельный отпуск за свой счет. В этом году было решено посетить столицу, выгулять себя по всем ее достопримечательностям от Воробьевых гор до ВДНХ. Жили они у Колиной тетки, которая снимала квартиру на станции метро ул.Подбельского. С утра до вечера шесть дней в неделю она продавала на рынке одежду, в седьмой день рано утром она ехала на Черкизовский рынок за покупкой товара. Выживая таким образом, тетушка без зазрения совести, что присуще, пожалуй, большинству приезжих работяг в столице, стянула с племянника за неделю его с женой проживания в ее съемной квартире столько, что смогла оплатить хозяину жилья не только аренду за месяц, но еще и захватила часть следующего месяца.

Ни Коля, ни Наташа против не были. Они могли себе позволить отдых. Им «кормить» кроме себя было некого.

Одна из первых экскурсий была, как раз, на Черкизовский рынок. Наталье понравилось, Коле не очень. Но сопротивляться он не привык, потому куртку, джинсы и бесконечное количество футболок, которые ему выбрала супруга, ему пришлось купить. Дальше был зоопарк, знаменитые фонтаны на ВДНХ, лучшие парки и торговые дома Москвы, Красная Площадь… Напоследок, не зная, как именно, так как пешком они от Кремля гуляли очень долго, Наталья и Коля оказались на Арбате.

(Где-то в одной из коробок в кладовке по сей день лежит карикатура Николая, нарисованная уличным художником Арбата, и портрет Натальи, выполненный достаточно реалистично).

Наташа увидела магазин.

– Давай зайдем туда? – сказала она.

– У нас уже есть матрешки, магниты, «удостоверения москвича», куча фотографий на фоне Мовзолея… Скажи, что нового ты можешь найти в… антикварном магазине? – устало ответил муж.

– Как раз нового – ничего, – улыбнулась Наталья. – Идем!

В маленьком антикварном магазинчике было несколько покупателей, но скорее – зрителей, которые с интересом (но без планов на покупку) разглядывали витрины.

– Вы что-то ищете? – спросил седой продавец в круглых очках.

– Кажется, да… – задумчиво ответила Наталья. Она подошла к витрине, наклонилась над ней, а ее рыжие волосы закрыли ей лицо.

Коля делал вид, что ему интересно, хотя интереснее ему было все же на Черкизовском рынке.

– Все, как и в других магазинах, пойдем, – сказал он, – нам завтра уезжать. Надо собрать вещи. У нас их теперь много…

– Погоди. Оно здесь…

– Что здесь?

– А что это у вас? – спросила Наталья у хозяина лавки, оставив мужа без ответа.

– Это… – ответил мужчина. – Вряд ли это вас заинтересует… Эта вещь…

– Она мне нужна, – глаза у Наташи загорелись.

– Вы уверены? – искренне удивился мужичок. – Я не буду скрывать, эта вещь досталась мне весьма сомнительным образом… (Он с брезгливостью вспомнил даму сердца друга Сашки Кузьмина, хотя никакого Кузьмина и уж тем более его дружков он отродясь не знал). – Возможно, это серебро. Я не стал очищать. Не знаю, почему, я всегда приводил свой товар в надлежащий вид. И, наверное, у меня бы эту подвеску купили бы уже давно, начисти я ее до блеска, но у меня ни разу не возникало желания придать ей товарный вид.

– Потому что вы ее хранили для меня, – завороженным голосом сказала Наталья. Ее загадочная, блаженная улыбка удивила даже ее мужа. – Мы берем этот медальон.

– Ты уверена? – скептически спросил Коля.

– Не обсуждается, – ответила жена. – Сколько с нас?

Хозяин лавки улыбнулся.

– Пятьдесят рублей, – сказал он.

– Пятьдесят рублей? – удивился Николай.

– Именно столько он мне стоил пять лет назад. Я не работал с ним да и брать его не особо-то и хотел… Потому отдаю, за что купил.

– Спасибо, – радостно ответила Наташа. – Нет, не надо, я возьму ее так… – сказала она, когда увидела, что продавец собрался завернуть в полиэтилен покупку.

Коля протянул мужчине в круглых очках полтинник, а тот вытянул руку с медальоном и вложил его в подставленные Натальины ладошки.

По ее рукам в низ живота, а потом и до самых ног пробежало тепло. Она нашла то, что искала. То, зачем приехала в Москву.