Филя

Утром Муму – на волю…

А он на кухню к столу. Авторучка, тетради. Любой документ в красках, в арифметике… Выбран арифметический стиль, как-никак, убиты люди. Ни фени, ни мата (это трудно, но для алиби…):

«12.00. Меня вырвало желчью. 14.30. Иду в медпункт. Медик отпускает с работы. 15.30. Еду домой. 16.30. Беру бутылку водки. 16.50. Дома опрокидываю стакан. Второй. Третий. 18.00. Иду на улицу. У киоска Митрич. Бакланим о хоккее. На обратном пути Марья Дементьевна у её дома. Говорим о моей тёще, как мне трудно, ведь она ведьма. 19.00. Дома в коридоре на лавке. 20.00. Соседка за хлебом. Видит меня на отдыхе».

Бумагу – в карман.

На ментовском крыльце Пруд! Активно трясут друг другу руки.

– Плету им: в балагане^[23], с кентами^[24]; ни одной фамилии, кликухи, мать-перемать…, – улыба, полная фикс.

Падок: баки^[25] золотые как-то его выдали. Дрехорит^[26].

– Мочиловка?..

– Ага. Барыги, мать-перемать… Жиды! Видимо, на ихнее рыжьё^[27] наводка. Наверняка, – до хренища! – нервно мигают маленькие буркалики^[28] на крупной харе.

– И я наплету.

В кабинке уборной учит написанное дома. Вроде бы, готов по памяти.

Допрос ведут два ментика: один в годах, как Филя, второй – голец^[29]. Где кантовался двадцать девятого, когда обнулили эту семейку? «Дружную» – выдумка Ольги Леонидовны.

«Отдыхаю я с верным псом Мумою в коридоре…»

– Утопить не думаешь? – хихикает немолодой. – Автограф давай, юморист…

– Миль-пардон, гражданин начальник, – подпись отработана в безделье тюрем.

На работу едет вкалывать. Он водитель автокары. Металлические отходы вывозит из цеха в отвал. Ради ребёнка терпел каторгу. Терпение лопнуло. И вот в деле, а статья, не дай бог!

Еда в столовке, отдых, в «Красном уголке». Рамка: «Кодекс моральный». Мол, человек человеку не какая-то падла, а друг и брат. Некоторые тут, как в допре^[30], уроют и друга, и брата, строители коммунизма, бля! Дай им в клешни бодягу^[31], рядом с кодексом прилепят и нажмут курки. Хреновей, чем в лагере, – недальновидный вывод.

– Братву гоняют. И меня… – Вовка Боков с одной ходкой, но его дом в пятнадцати метрах от убитых.

– Никогда такого не было! – говорит дедок партиец.

– Толпы народа у дома! – болтает Вовка.

– А чего они там? – удивляется токарь.

– Иду мимо, – глядят…

– Перестреляли! – вопит строгальщик.

– Харрэ заливать! – вырвалось у Филякина.

В натренированном тюрьмами воображении «кино». Харакири и Шнобель гнут умных: «Нормально Сын Ферреры хранит дуру^[32]?» «Кент опытный, но в доме не один. Надо бы другой тайник». А рядом в кабаке мент кропает для доклада.

Дню копец. Людки^[33] на остановке!

ДК (дом культуры) имени Дзержинского (Дэзэ – говорят не очень культурные ребята). Трудную фамилию не выговорить с бодуна. Кафе тут. В окне буфета полки: конфеты, банки с вареньем, банки с рыбой: язь, камбала, килька, шпроты… Пиво в бутылках. Но, главное, бочковое.

– Как там бодяга? – тон паханский.

Рубик боком, рубильником (не вертеть калганами велит Капитан). Шпионы, бля… А рядом переодетый пьёт пиво! Будь его воля, выбрал бы любимый ворами балаган «Русская кухня». Или пельменную на улице Пушкина. У него книга (пятилетнему пацану читает бабка), где кот «ходит по цепи кругом», как собака. Правда, и в пельменной менты.

Кодла намерена хоть до куда хранить у него курицу с цыплятами.

Ну, номер: он против дома тридцать три на улице Нагорной! Никаких «толп». Так, пятеро… Милицейский «бобик» неподалёку. И крови нет на снегу. Ручей – выдумка Ольги Леонидовны. Крови много, но не так. Замело-запорошило… В «Продуктах» та же баба у прилавка. В окне двор, дом Хамкиных мёртвый. Наблюдали: кто идёт к воротам? Сегодня – никого.

А ворота тюряги отворены – мимо «бобик». В окнах у зуботык лампы горят. Работают, ищут! Не надорвитесь!

 
Всё в ажуре.
В старом абажуре
я надыбал башли:
будет вечерок.
 
 
Заскочу я к Шуре,
завалюсь я к Муре,
а прокуратуре —
по носу щелчок.
 

Феррера пел, его папаня.

Тонька и наготовит, и с работы натащит, но худой в батю, и он в форточку мог! Отца не забыть, мать родную, тем более.

У телика орёт:

– Бля!

– Ребёнок тут, – пилит Ольга Леонидовна.

А ему кейфово: алиби вспоминает, – радуется.

Мельде

Нет, он не учился в музыкальной школе!

Утро в детдоме. Радио-песенка:

 
«На зарядку, на зарядку,
на зарядку становись!»
 

Реакция с какой-нибудь койки: «Кто не хочет, тот ломись». Но такое, увы, нереально.

Или горн. Фальшивя, играют «подъём». Мальчик Мельде горнит правильно:

 
Ту-ту-ту, ту-ту-ту,
слышно будет за версту!
 

Над обувной фабрикой надрывается динамик:

 
«…мы идём, не свернём,
потому что мы Ленина имя
в сердцах своих несём».
 

Неплохо бы иметь маленькие магнитофоны с музыкой в ушах! У американцев и японцев давно, а тут в будущем. Фройнд Фредди в доме, где много глухих, но ему подходит: он – ударник (пять барабанов и один тамтам). Хотя в доме не только глухие. Какой он маленький – прыг-прыг… Опять (удивительно) – слёзы! У Альфреда Данько ноги больные, а уши здоровые.

Конвейер, наладка. Скрип железа по железу… Интервал:

– Гляну, «Прощай, молодость» дают. А ты?

– Я такое не ношу. Вот бы ботинки внутри с мехом…

– В ноябре тачали, да к руководству упрыгали…

Напарник Панфилыч. Не молод, но ум в конфигурации детдома. Ни молоток, ни напильник не кладёт на полку. Кинет куда-нибудь, – не найти! Два года он тут одиноко создавал дикий бардак. Вернулся Мельде, и давай наводить капитальный die Ordnung! Отмывает верстаки. Вешает грамоты, выданные «передовику-наладчику Мельде», рядом фотографию Луи. Негр, труба в чёрных пальцах, ногти, будто накрашены белым.

У Генриха тут вроде дивана. Рядом дом возводят для работников фабрики. В обмен на бутылку четыре бруска, фанера – и к воротам. Вносит с разрешения под хохот несунов, которые прут с родной фабрики, не имея разрешений, от фурнитуры до готовых туфель, ботинок, тапок, не говоря о ботах «Прощай, молодость». Панфилыч не ворует. Но выпиливает левые дубликаты ключей, ножи «убийцам» (охотникам), правит кухонные.

Наладка перфоратора (дырки делает в союзках^[34] летней обуви), грохота нет, и оператор Надюха болтает с новенькой Рошей. Вроде, не татарка. Этих много: яркая Роза, милая Миля, болтливая Фруза и Фиалка, копия баба-яга.

– …женат?

– На всём конвейере.

– Он… еврей?

– Нет. Немец.

Врубает агрегат, и грохот не даёт дослушать. Не о том, кто на ком женат (об этом то и дело болтают бабы), об евреях. О них, наоборот, не говорят. Натренированным боковым зрением охватывает облик практикантки. Студентка. Могла бы интеллигентно в конторе, но охота ей попробовать рабочий труд. Волосы, как медная гофрированная проволока.

Под монотонный гул расслабляет тело методом из книги «Йога». Братья добывают редкие. Эту, вроде, Пьер где-то. А Мишель науку передаёт другу Генриху.

Аварийный рубильник! Конвейер утих, крик:

– Вот как технику ремонтируют!

От станка гайка в голову работнице. Бабий визг.

– Внимание! – Руку вперёд и вверх, как в «Риторике». Гитлер эту книгу где-то купил, а графы братья Пьер и Мишель отыскали в помойке. Их друг барон Мельде науку применяет. – Деталь неновая! Её монтировал Панфилыч…

– Где он!? – вопит Ерыкалова.

– В цехе зимней обуви.

Полцеха летней обуви там на распродаже.

– …он не виноват, – вновь махание оратора. – Дал добро Евгений Игоревич.

– И он в зимнем? – Ерыкалова не любит цехового инженера. – Я прекращу беготню во время работы!

На его «диване» Надюха Палаткина и новенькая. Косынка в крови у бордовых кудрей. Аптечка открыта. Вот и опробована неинтеллигентная работа…

– Пока до медпункта, а у тебя бинты, йод. А ты с ним не крути! У него девушка, – принцесса! – Надька отваливает.

– Ты не виноват?

– Умею закручивать гайки не до срыва резьбы.

– А у меня нет парня. Я с родителями. Квартирка маленькая. Отец сапожник, но не пьёт… От фабрики дадут только комнату, а это, как у меня дома: по цуцику^[35] на один квадратный метр. Квартиру могут, когда, например, ребёнок будет. А ты как?

Откровенно для первого диалога. Будто намёк.

– У меня домик с сестрой… Комната отдельная…

Панфилыч (с двумя парами «Прощай, молодость», оплата за одну):

– Нацарапал я оправдания. А инженера так и нет. В кафе он, где наливают.

Роша. Непонятное имя.

Братья дали книгу американского мудреца Карнеги, который учит врать. Например, партийную Ежову ненавидит, но в обращении добрые ноты:

– Кофта идёт Вам, Людмила Владимировна!

– В цехе куплена, а ты – сестре?

– Ей не так, она немолодая, – канатоходец: Ежиха лет на пять старше Эльзы.

– Мы с ней, вроде, с одного года…

Прошёл канатом. Та довольна: комплемент укрепился в глупой голове.

– Ну, фон-барон, набирай!

– Добрый день!

В ответ – военное:

«Кировский военкомат!»

– Лору Борунову…

Тут и две другие на «е»: Ерыкалова-начальница, Ерушина-технолог.

– Лорчик! Свадьба…

«Твоя?»

– Фре… – Импортные имена! У Фредди фамилия. – Данько, мой друг, барабанщик…

«Мендельсона выучил?»

– Мендельсона могу без нот, – работая на публику.

С фабрики – в дэка Дэзэ. Тайный диалог с Артуром. Немолодой, ловкий индивид. Тут и воры, и убийцы, которых не поймают никогда. Едет к дому, но в холле кафе звонит парням, мол, тихо на невидимом фронте борьбы с режимом Ленина и других угнетателей.

Фрайхайт, свобода! Репетировать! «Марш Мендельсона выучил?»

Мишель

В подполье сырое мясо, топорно нарубленное. Вдруг рука! Надо беднягу вытащить. Длань обрубка (кольца, маникюр). Лицо её и улыбается. «Кто тебя так, милая?» «Ты!» Тянет. «Куда мы?» «В матушку-могилушку!» «Интеллигентная дама, а речь, как у Брюханихи. Она – баба тюремного надзирателя, а ты фрау изобретателя!» Я тебя предал. В ответ на твою улыбку. «…сыграй эту роль…» Там, где публика, темнота. Какие роли на этой безвыходной сцене!? Мелькание клоунов и королей…

В окне не фонарь – утро. Пахнет духами Жанны с оригинальным именем: «Быть может…» Но быть не может, будто впереди только могила! Молод, не готов к падению в яму! Например, в погребную (от слова погреб), которая иногда и погребальная.

 
Мне приснилось, что я король.
Я играл эту трудную роль.
Я послов дальних стран принимал,
я приказы министрам давал.
Я любил выходить на балкон,
и толпа мне кричала «виват».
Я был злату и пиршествам рад…
Жаль, что это лишь сон.
 

– Дремлю…

 
Мне приснилось, что я – не король,
а уродливый маленький тролль:
стерегу в подземелье клад;
и навеки я глуп и горбат.
Я на службе у короля.
Трал-ля-ля!
 

– Замолчи!

 
Если мы вдвоём в ночи, помолчи.
За стеною стукачи: помолчи.
Завтра будут куличи на печи.
Не поставят нам свечи, замолчи…
 

– Замолкни!

 
«Замолкли звуки чудных песен»,
тобой я, видно, не любим,
тебе совсем не интересен,
и буду век один.
 

– Долго будешь нести ахинею?

 
Ахинея – мать Психеи,
А Психея – мать стихов.
Ахинея, ахинея,
ты – хранительница слов.
 

– Легла поздно!

 
И ложишься рано, и встаёшь ты поздно!
Дорогая Жанна, ты не видишь звёзды.
Ты не видишь небо, а «вечор Аврора»…
Впрочем, не Аврора, Гончих со́бак свора.
 

– Ударение «со́бак»?

 
Ударенье от слова ударить.
Не хочу никаких ударений,
Не хочу никаких повторений.
А хочу забыться и видеть сны.
 

– Не дал доспать изверг!

– О, ты права!

– В том, что изверг?

– Новая роль.

– Надоели твои проклятые роли!

– А я проклятый! Удивительно: тобой не оценены мои великолепные экспромты. И они надоели?

– Мне надоело всё в этом доме! Я кое-как терплю, верю в добрый поворот!

– Ты терпеливая и никуда не уходящая. Тебе век терпеть и этот дом, и обитателей в нём.

– Терпение готово лопнуть!

– Бурные аплодисменты!

В коридоре – деловито Пётр. Вполне узнаваемый, в руках – вёдра.

– Доброе утро, Мишель!

– Доброе-доброе, Пьер!

В дверь бухают. Пётр бледнеет, как перед обмороком.

– Чурбаков Владимир Александрович… Повестки в райотдел.

Нормальная фамилия. Для мента. А в милиции участковые чурбаки и Чурбаковые.

Уходит, а Жанна громко (и до галёрки долетает, до общего коридора):

– Двадцать девятого пришли в крови!

Варя тихо:

– О таком и орёт!

 
В деревне надо выбирать
Вторую половину
Хвала полям, хвала лугам,
И хлеву, и овину.
 

– У бани драка?

– Нет, в холле битва с кавказцами на обломках витрины. И смешалась кровь народов… Неужели племя на племя, дом на дом?..

– Из бани – и в ресторан?..

– А где купить вина? Под финал дня только там. Бой на пару с милицией…

– В куртках для деревни!

– В банях воры! – Бабушка – их с братом адвокат: – До революции Строгановскую дворню не обкрадывали в банях! Так эти тужурки, которые внеурочно… – «Урочно» обработка белья в выходной.

– Опять… – Вывод благоверной.

И другие «драки» памятны мадам!

В тамбуре (так именуют междверный закуток) берут дрова, и Пётр рекомендует:

– Не расстаться ли тебе с ней?

– Но это хлопотно: она будет против!