«День рождения мамы. Все, кроме Натана, трудившегося в «Домноремонте». Мама хвалит сиреневое платье Ани – пик моды. Инна – пугало. Борька не едет с ней от музыкалки домой одним трамваем; “брат телевышки” (говорят ребята). Надя опять с намёками. Аню с каким-то парнем (Подчёркивает Кромкин) видел Казаринов. У него имя редкое, как и у меня. Я для родных Эрик. А этот Антип Фокич, и родные называют его по фамилии. Идём в погреб. Аня выбирает банки. “Мне гадко: Наде пожелала смерти…” Я говорю: не бери в голову, они тебя травили. “Не рой яму другому”, – говорит она. Такой диалог…»

Незадолго до рокового дня, когда их и отправят в «яму». Пинхасик Ф.И. – инженер в домоуправлении. Коллеги о ней: «энергичная», «добрая». И, вняв традиции не говорить плохо о мёртвых, там у неё, вроде, врага нет.

…Папа держит дочку за руку: она впервые в мёртвом доме.

Вопреки такой опеке, Инна, как гид:

– Вторая половина – дом для Эрика, для Эразма. Но он ужинал со всеми, а далее игра в лото на деньги: дядя Моня, тётя Хая, Эрик и Борька, который других обыгрывает…

Порядок удобный не только для них, но и для грабителей. И финал одного дня – не игра в лото… Двери крепкие. На окнах решётки. Борцы с огнём (и с уликами) думали выломать, да дверь отворена. Грабители входят не этим трудным путём. А так, будто от них никакой угрозы тем, кто внутри. Хотя реален и коварный вариант: «Отворите-отоприте, ваша мать…»

– Гости у них часто?

– Иногда к Эрику. Могли и к родителям, и прямо к нему, но так – близкие.

Те, кто на «Волге» двадцать девятого, наверное, не близкие. Они стучали в главную дверь, видную с улицы.

– Функция этой комнаты?

– Спальня тёти Хаи и дяди Мони, – тихо говорит, будто и теперь они тут, а не «спят» вечным сном в холодильнике морга.

– …туалетный столик из дерева. На нём малахитовая шкатулка…

Фотограф фотографирует. Инна рада увидеть золото. Немного – и примерит тёти Хайны серёжки.

– Папа, этот кулон мы с тобой купили! А это от бабушки. – Откладывает колье: – И у мамы такое…

– Как фамилия?

– Шефнер. Она умерла.

Вроде, золото к финалу.

– А парные часики с гравировкой? – напоминает племянница.

Два футляра. В одном – мужские золотые, в другом – дамские. «25 лет». А в браке Хамкины были и того больше… И…умерли в один день, как Филимон и Бавкида…

– Помню: лето, мы танцуем «Семь сорок»…

– Давление на нервы ребёнка! – папа давит на нервы правоохранительных работников, тут находящихся.

Вот это память! Вроде, не на ювелира учится… Факт кражи хотя бы одного кольца не прошёл бы мимо девочки Инны. Внимательно оглядывает, поднося к очкам. Комментарии даёт: когда, кем куплено, цена… А бриллианты… Иные фианиты и ювелиру не в момент определить. Инна тверда, как алмаз. В реестре: «кольцо с “белым” камнем», а это «бриллиант в два карата»! Караты пианистка знает на пятак.

Итак, громилы не набивают карманы дорогими «цацками» (арго преступников). И другое не украдено. Новой одежды полно, обёрнута белыми халатами торговых работников. В комодах уйма белья, в сервантах – посуды, в трёх холодильниках – еды. А внизу, кроме картошки, облитой кровью, банки солений и варений. Рай для домушника. Итак, золото «тёти Хаи» и «дяди Мони», и горы их барахла не тронуты, не говоря о скрипке.

Кромкин той ночью играл так лихо, как не играет наяву. И в доме убитых удивлённо открывает футляр… Дорогая копия «Амати». Дороже ювелирных вещей. С ней уйти и… быть богатым. Пианино немецкой фирмы, но другого уровня, да с ним и не уйдёшь… Богатство… Но, вроде бы, не из-за него. Уникальных бриллиантов не выявлено как утерянных. Один ответ: батя с Инной замочили родню… Эти наследники идут неуверенными походками. «Два соляных столба…»

– Полная ПМГ твоих Зоновых! Старшее поколение: она на работе, он на диване; младшее в подъезде… И Калерия тут, хотя такая малявка вряд ли могла добраться до денег.

– Для этого другой кандидат. Жена Пинхасика с добрым молодцем…

– Любовник! Баба-то какая! Уйдёт и никакой наводки, а этот длинный в моргах её ищет!

– Давай главу…

– Иван Иванович!

Шибает брагой. Как в доме. И добавление к имени: он Дядя Ваня – Всемирная Сила. В алкогольном опьянении. Отрицает идею брата «грабануть нижних»:

– У моего брата Толи, Трактора (так он наречён мамой и папой) трудная планида. Но мы с ним давно не близки идеологически. Мы давно в отдалении друг от друга.

О сыне:

– В техникуме на пятёрки! Но женится! Да, на Кавалерии. Она из Ревды! Вот бы на Инне… Хоть и еврейка… Пардон, кто еврей, не думаю обидеть. – Кивок брюнету Шуйкову (по краям лысины чёрная окантовка). Инна – девица будущего.

О времени прихода и ухода паренька двадцать девятого Всемирная Сила темнит так, будто не пьян. Видимо, информация тайная. Руки вибрируют. Не только от выпитого. От неумелого вранья. Его жена когда-то медсестра в хирургии. Теперь – санитарка. Горе Зоновых – не дядя Ваня с брагой. Клавдия Трофимовна – с морфием. Наверное, этот художник, то бишь, сантехник, когда-то мог отразить на бумаге или на картоне её тонкий лик. «Наглядная агитация в конторе домоуправления моей кисти».

Клавдия Трофимовна о Пинхасиках:

– Неплохие люди. – О Калерии: – Неплохая девчонка. В больнице будет работать, я главврача уговорила.

– А где будут молодые?

– Комната угловая, два окна. Перегородка. Убитых я знала. Не только Фаню Иосифовну, но и её сестру. Ей инъекции делала. И в понедельник, и во вторник… Двадцать девятого не могла… А то бы и меня…

– А инъекции чего?

Коробка с ампулами «магнезии» в доме убитых порвана. На одном фрагменте бандитская «программа»: «так будет со всеми…» И с Инной, видимо.

– …«Магнезия». Внутривенно.

О Тракторе: «Во вторник в больнице работала, потом – к Хамкиным»…

Итоги с майором:

– Данные на этого учащегося техникума связи. Каковы его связи с криминальным миром?

– А никаких друганов и братков. Отличный паренёк! Отличник!

– А во дворе за пять минут до вора?

– На атасе голец^[52]!

– И рост вполне для добывания денег под потолком крупногабаритной квартиры.

Для циркового номера не годится папенька этого юноши, да и дядя «Трахтор» (в его деле указан рост).

Саша адекватен. Не как его отец… Тот какую-то «всемирную силу»; с братом-уголовником «идеологический» конфликт…

Но о двадцать девятом января плетёт в гармонии с родителями (авторы его алиби).

– В двадцать тридцать мы с Лерой во дворе, там Пинхасики, отец и дочь. Идём… на трамвай. Нет, едем… В центр. В кинотеатре «Октябрь» фильм «Родная кровь»…Калерию веду до общежития на улице Нагорной. Дома я в десять…

Брата отца он видел. Не в этот вторник, а «когда-то давно».

И – в манере Ивана Ивановича:

– Дядя Трактор далёк от меня как личность. Папа не вор. Портрет мамы был на выставке!

«Опять догадался!» – в голове Шуйков.

«Кавалерия», Калерия Васильевна не отклоняется от выдумки её парня… Утаивают. Вероятно, не дельное, не для дела. Но за ними, вроде, не тёмными, некий объект тенью.

– В двадцать тридцать вы во дворе дома (об этом говорят Инна и Натан Аронович), а далее?

– Я не буду говорить!

Ему нет восемнадцати, а Лере есть.

– Вам, Александр Иванович, рекомендую говорить правду, а не плести про фильм «Родная кровь», а то арестуем: тот, кто Пинхасиков обворовал, тот и Хамкиных убил.

– Вы не имеете права!

– Нет-нет. У Саши никаких дел с Трактором Ивановичем! – пищит «Кавалерия».

Отправить вруна в СИЗО!

Но его девушка:

– А тот, о ком мы скажем, не узнает?

– Если не будете болтать… Кто во дворе, кроме Инны и её папы?

– Во дворе никого. Холодно. Радио объявило: младшие школьники могут никуда не ходить… И мы никуда не едем. Дома отец. Когда выпьет, говорит ерунду: «Кавалерия» и тэдэ. В подъезде на площадке между вторым и третьем этажами Лера на подоконнике, я рядом. А этот тип у квартиры Пинхасиков…

– Лицо?

– Я не оборачивался. – И далее намерен говорить за двоих.

– А ты, Калерия?

– Пол-лица укрыто шарфом. Ярким, необычным… На бордовом фоне зелёные и синие фигурки.

– Как одет?

– Удлинённый тёмный плащ с перелиной. И к такому импортному – шапка – плохой кролик. Не как моя доха (у родителей в Ревде кролики). Видите, какие, – гладит мех.

– Ботинки…

– Нет, боты «Прощай, молодость». И они не идут к элегантному, модному…

– Ему открыли?

– Нет. Давит на кнопку (руки в перчатках), голову к нам и – хрипит… Думаю, у него была операция на голосовых связках…

Видимо, будет неплохим медиком.

– Какие-нибудь внятные слова…

– «Ребята, мне надо с женщиной увидеться. Не могли бы вы уйти?»

– Именно так?

– Как «так»?

– Деликатно.

– Да, да!

– А я (не деликатно) рекомендую ему валить. Наверное, квартирой ошибся… У них бывают немолодые дяденьки, дамы, подруги Инны, Домработница Анжела Пантелеевна. Борю вот таким маленьким помню с маленькой скрипкой… Эразм Семёнович и у нас в техникуме преподаёт. Звал в секцию самбо, которой руководит в ПТУ. Натан Аронович меня научил играть в шахматы. Я его уважаю!

– И какой ответ?

– «Не хотел бы неловкости» (вроде, так). Лера – с подоконника, и мы – во двор. Ты мне говоришь, мол, Фаня Иосифовна как-то у трамвая с каким-то парнем, вполне мог быть этим… Натан Аронович – неординарный, но она… добрая… Папа всем говорит: «Дядя Ваня это Всемирная Сила». И она шутит: «Привет, Всемирная Сила!»

– Какого он роста? – Кромкин – в центр кабинета (модель для уточнения).

– И ты, – кивает Лера. – Он немного выше вас, но немного ниже Саши.

– Какой у тебя рост?

– Метр восемьдесят пять.

Значит, у того метр восемьдесят два. Как и у того, кто добрался до денег.

– Калерия, какого цвета у него глаза?

– Тёмные.

– А лет ему?

– Ох, не молоденький… Тридцать, наверное. – Ей-то девятнадцать.

– Калерия, вот фотографии…

В «карточной колоде» рецидивистов его нет.

– Куда вы направились, выйдя из дома?

– Леру веду до общежития… В апреле оформим брак, её пропишут в квартире, и, надеюсь, папа прекратит реплики («Кавалерия» и тэдэ)…

Напоминание: не контактировать с незнакомцем, не говорить о нём никому. Кроме Кромкина (Для них – Семён Григорьевич).

Комментарий майора:

– Могли караулить, пока кто-то обворовывал квартиру! А шарфик и плащ – выдумка для отвода глаз. Денег нет, отец пьяница, мать наркоманка. Паренёк гордый. Да эта «Кавалерия»… Я бы их в горотдел, в камеру. И Всемирная Сила убавит силу вранья. Наводка этой Клавдии Трофимовны. Халтурит уколами, делать-то умеет не только себе, но и другим. «Семейная бригада»! Молодые – караульщики.

Такой идее майора дадут ход. На Зоновых – дело номер 6429! В тюрьму! И ребят, которые ждут ребятёнка. Будут там его ждать. «Мечта прекрасная», увы, неясная, обретёт реалии. Кого не упекут, – Трактора… Но это так, ерунда…

На аргументы контраргумент:

– Дядя Ваня не вор, а художник.

– Водопроводчик он!

– Где Трактор?

– Эх, нет информации! Налипание снега на провода, говорит Подкордонный! – (пенитенциарный начальник). – Думаю, на зоне этот Зонов! Без него трудновато такую бойню. А бабка Тутова – не наш кадр! Он не на «куфне» (как она говорит) во вторник, подговаривая брата «грабануть нижних». Надыбаю информации на эту Анну Демьяновну. Откуда у неё бедной пенсионерки телевизор, холодильник новый на амбарном замке…

– Петли приварены опытным сварщиком.

– Нет, я никогда не пойму логику твоей головы, Кромкин!

– Не с ворами она, а с квалифицированным рабочим.

– Ворам заподло вкалывать, в этом ты прав…

Дневник Эразма Хамкина: «Мой день рождения, двадцать шестое января, удался на славу. От мамы – свитер, к нему – шарф и шапочка, – комплект для лыж. Я неплохо катаюсь, а Динка – разрядница. От Пинхасиков – печатка с гравировкой. «ЭХС» – мои инициалы, только в ином порядке. Наверняка, выдумка Ани. Динкин дар – шахматы. Маленький турнир… Она меня обыграла, но это не удивительно: Пинхасику мат! Борька одарил винилом, купленном на барахолке! Ему запрещено туда! Там, как правило, промтовары, но спекулируют и дефицитной музыкой. Хотелось отругать, но мой любимый Эдди Розен…

 
«За всё тебе спасибо, дорогая:
за то, что мир прекрасен и велик,
за муки и за радость рая…
За всё, что было, и за то, что предстоит!»
 

От папы капитальный дар: деньги. Куплю, наконец, автотранспорт. «“Запорожец”, – шутим с Динкой, – “еврейский танк”». У нас будет дитя! Я ликую! Свадьбу наметили на 14 февраля. Впереди целых двадцать дней! Но надо подготовиться».

…В доме тридцать три на улице Нагорной готовились к свадьбе, а налётчики на этот дом – к налёту двадцать девятого января, и жить Эразму три дня.