Маша вышла на трап, и сразу лицо залепил влажный плотный ветер с острым запахом осенней тайги. Первые годы в Москве, особенно осенью, ей сильно не хватало именно этого воздуха: смолистого запаха тополей на проспекте, влажного аромата цветов на углу центральной площади, где сидели со своими ведрами кореянки-цветочницы. Пряной вони рынка, где те же кореянки торговали жгучими соленьями и специями и где грудами были навалены помидоры, зелень, стояла в ведрах таежная ягода. Запаха самой тайги, который приносили в город мокрые циклоны, – острого соуса из грибов, лимонника, папоротников, преющей листвы, багульника… Она, как лесной зверь, принюхивалась к московскому воздуху, пыталась найти хоть слабое подобие сахалинской осени и не находила его ни на задушенных бензином столичных бульварах, ни в блеклых и пресных подмосковных лесах. Теперь родные запахи обрушились на нее как яростный летний ливень – от одного этого захотелось петь и танцевать.

Разместились в гостинице. Маша кинулась звонить в свою газету, друзьям, назначать встречи. Не терпелось всех увидеть, но приходилось думать о спутнике – не бросишь же его одного в помпезном, самом дорогом номере самой дорогой, построенной недавно гостиницы с претензией на шик. Берг, со своим хохолком на макушке, кожаным кофром, щегольским спортивным рюкзаком, ноутбуком и дорогим чемоданом, а самое главное – паспортом и профессией, вызвал откровенное любопытство дородной дамы на ресепшн и двух веселых горничных. А раз так, то скоро весть о «журналисте из Германии» разлетится по всему отелю.

– Мария, какой план действий? – Свежий после душа, готовый к подвигам Берг предстал перед Машей ровно через полчаса.

– Сейчас – в редакцию, ребята помогут организовать встречи с нужными чиновниками, а там посмотрим!

– Необходимо вызвать такси?

– Да какое там такси, тут пешком пять минут, это же маленький город, – развеселилась Маша.

Берг посмотрел недоверчиво.

– Машка! – навстречу по длинному редакционному коридору неслась Лидочка Кравец, крупная, неуклюжая, с сияющими глазами. – Как же здорово, что ты наконец выбралась!

Лидочка выросла в рабочем поселке, была отличницей, комсомольской активисткой. Ее моральные устои сформировались раз и навсегда под влиянием родителей, правильных советских людей, и правильной советской литературы, воспитывавшей строителей коммунизма. Она верила в настоящую любовь до гроба, в то, что добро всегда побеждает зло, что хорошим людям надо помогать, а с плохими бороться до конца, что герои нашего времени ходят среди нас.

В журналистику она пришла с этими убеждениями и ничто и никто не смог ее поколебать. Когда Маша уезжала, Лидочка была завотделом молодежки, теперь стала ее редактором. На волне перестройки, когда все они начинали свою карьеру, молодежка процветала, тиражи росли, а Лидочка была главным борцом за правду и за «сирых и убогих», как иронизировал тогда бывший заместитель редактора, лощеный красавец Валера Миронов. Она без устали защищала и разоблачала, устраивала чужие судьбы и портила нервы начальникам всех мастей.

Когда перестройка кончилась, а вместе с ней кончился и обком комсомола, содержавший газету, и начался дикий капитализм, выяснилось, что теперь надо зарабатывать деньги и конкурировать с новыми газетами, которые стали плодиться, как бездомные котята в подвале. А для этого писать о том, что нравится новым бизнесменам-рекламодателям, которых газета прежде клеймила как прохиндеев и экономических преступников. Мужики из газеты подались кто куда, а верная Лидочка, как всегда, приняла огонь на себя. Бизнесвумен из нее не вышло, газета хирела, уступая конкурентам одну когда-то завоеванную высоту за другой. Но Лидочка никак не могла смириться с тем, что надо идти на поводу у богатеев, печатать «развлекаловку» типа светских сплетен, кроссвордов и гороскопов или откровенную «заказуху».

Верна себе осталась Лидочка и в личной жизни: ни одного поцелуя без любви, а любви так и не случилось. После смерти матери она осталась одна в большой квартире, в которой постоянно толклись то бездомные друзья и подруги, то приезжавшие из разных мест области бывшие герои ее очерков и расследований. С большинством из них у нее завязывалась самая настоящая дружба.

– Ты надолго? – Лидочка обняла Машу и только тут заметила за ее спиной Берга.

– Знакомься, Лидочка, это Андреас Берг из «Интернэшнл джиографик». Мы с ним едем на Курилы на пару недель, желательно морем, но побыстрее, нужна твоя помощь, – освободившись из объятий подруги, быстро проговорила Маша, чтобы сразу расставить все по местам.

– А как же… Ты и не побудешь нисколько? Ну не сегодня же вы поплывете? – искренне огорчилась Лидочка, уловив только слово «побыстрее».

– Нет, конечно, – засмеялась Маша, – но завтра было бы неплохо. Только надо определиться, как это лучше сделать, с кем для этого встретиться здесь, в Южном, и с кем контактировать там.

– А, ну это мы сейчас созвонимся с Нефедычем, Славку Нефедова помнишь? – сразу сообразила Лидочка. – Пойдемте ко мне, я сейчас чайку, позвоним в администрацию, пойдем-пойдем…

Через пару часов неутомимая Лидочка уже договорилась о встрече Маши и Берга с помощником губернатора Новикова, узнала расписание теплоходов на Курильск, дозвонилась до Нефедова, который работал в ее газете несколько лет, а теперь уже второй год был редактором курильской районки, напоила гостей чаем.

Маша наслаждалась Лидочкиной по-прежнему негасимой энергией. Та успевала звонить, в промежутках рассказывать о своих делах – это были главным образом дела ее друзей, знакомых и знакомых друзей, расспрашивать Машу о ее жизни, задавать вежливые вопросы Бергу, руководить работой по номеру – к ней то и дело забегали сотрудники, но не столько по делу, сколько из любопытства. Большинство из них Маше были уже незнакомы, но, судя по взглядам, ее знали: журналисты молодежки, сделавшие успешную карьеру в столице, были известны всем и вдохновляли молодежь на собственные подвиги.

Потом Маша и Берг отправились в администрацию – представиться руководству области. А вечером Лидочка пригласила, слегка конфузясь чужеземца, поужинать у нее дома, пообещав собрать «всех наших» – то есть тех, кто работал в прежнем составе молодежки и кто хотел непременно повидать приезжих.

Маша ходила по городу, радовалась встречам, но тем не менее ловила себя на том, что старые друзья казались меньше ростом, как-то съежились. Любимые улицы виделись узкими и пыльными, хотя по ним медленно катились огромные стада японских «праворуких» авто, отчего-то сплошь белых, – теперь привезти автомобиль с Хоккайдо оказалось гораздо дешевле, чем купить отечественную «копейку».

Разные укромные уголки, которые в дни ее юности еще хранили отчетливые признаки давнего японского присутствия – тонко подобранные по форме и цвету деревья и кустарники, вроде бы случайные, а на самом деле собранные рукой художника нагромождения серых валунов, – превратились в стандартные городские скверы с прямыми углами и обшарпанными скамейками. Только монументальный краеведческий музей, расположенный в бывшей резиденции японского генерал-губернатора Сахалина, и два каменных льва с азиатскими физиономиями у входа вызывали все тот же восторг, что и в детстве.

Столичная штучка, ехидничала над собой Маша, конечно, вам теперь тут масштаб не тот вам подавай московский гламур, вам тут провинция… Но с грустью понимала, что и правда провинция, и масштаб не тот, и останься она тут, так же смешно обсуждала бы в редакционных коридорах главную здешнюю новость – наглую «прихватизацию» какой-то местной гостиницы каким-то мелким чиновником из городской администрации…

Маша так и не почувствовала себя дома, пока утром следующего дня газетный фотограф Мишка Стулов не отвез ее и Берга на своей раздолбанной «Ниве» на тихоокеанское побережье, в Лесное. «А то совсем все забыла, наверное», – ворчал еще больше растолстевший Мишка, вместе с которым когда-то Маша отработала десятки командировок.

Только здесь, сев на серый мелкий песок и увидев мерно дышащую огромную гладь, Маша поняла, как ей на самом деле не хватало этого огромного океанского простора и серого неба над ним. И запаха гниющей ламинарии на берегу. И скрипучих воплей чаек, с маху падающих в воду. Слезы навернулись Маше на глаза, Берг деликатно отошел подальше, беспрестанно щелкая фотокамерой. Мишка, пыхтя и отдуваясь, собрал костерок, достал промасленные свертки с закуской, продавленную армейскую фляжку…

– Неужели все та же? – кивнула Маша на знаменитую походную подругу Стулова.

– А чего ей сделается? – удивился Мишка. И предложил выпить за знакомство, налив в металлические стаканчики своей фирменной «стуловки» – водки, настоянной на местной пронзительно кислой ягоде, которую официально называли красникой, а в обиходе – за ни с чем не сравнимый запах – просто «клоповкой».

Берг спешил записать впечатления дня. «Здесь люди не похожи на тех, с которыми я знакомился в Москве. Они чем-то неуловимо отличаются – возможно, большей открытостью, они как будто не делают различия между мной, иностранцем, и собой. Они приветливее и гостеприимнее. Лидия сразу же пригласила меня в дом, хотя мы познакомились с ней полчаса назад. Они с интересом расспрашивают о жизни в Европе – москвичи часто бывают за границей, и у них теперь особого любопытства мы не вызываем.

Здесь иначе выглядит и Мария – она как-то расслабилась, ушла настороженность. Она, оказывается, сентиментальна – когда мы приехали на побережье океана, я заметил на ее глазах слезы…»

Берг прервался, подошел к окну: по главной улице, переваливаясь на выбоинах, двигались потоки японских авто.

«Скоро я доберусь до цели своего дальнего путешествия. – Нетерпение захлестывало его. – Я уверен в успехе, я просто не могу не найти то, что ищу. И если для этого понадобилось бы обогнуть земной шар еще сто раз, я сделал бы это. Что бы там ни говорила Барбара, я доведу начатое до конца…»

Он вернулся к ноутбуку, закрыл файл, посчитал временную разницу с Франкфуртом: там еще только шесть утра, звонить Константину рано. «Ну ничего, позвоню с теплохода», – решил он.

Поздно вечером Маша и Берг погрузились на теплоход «Игорь Фархутдинов» в порту Корсаков. Как растолковала Маша, он был назван в честь бывшего губернатора области, нелепо погибшего в авиакатастрофе за год до этого как раз на Курилах. Пилот вертолета не распознал вовремя скрытую туманом сопку – и целая группа областных чиновников погибла, когда вертолет ударился о склон…

– Надеюсь, мы с вами не будем там летать на вертолете? – полушутя-полусерьезно спросила она.

Берг промолчал – он еще не знал, каким транспортом придется добираться до его цели.

Они разместились в каютах и поднялись в ресторан. Публики в просторном зале было мало – курильчане, возвращавшиеся из отпусков, по давней традиции оставляли все деньги на материке и по дороге домой обходились «сухим пайком». Поужинав, вышли на палубу. Легкие волны в свете луны отблескивали свинцом, из динамика неслись старые шлягеры. Берг стоял на корме, неотрывно глядя на след теплохода – как будто под кормой кипел огромный чайник. Хохолок на Берговой макушке трепыхался.

– Андреас, вы ведь на Дальнем Востоке в первый раз? – не удержалась Маша.

Берг повернулся, посмотрел молча, потом словно нехотя сказал:

– Я несколько раз побывал в Японии. Почти рядом.

– Ну, Япония это совсем другое, – слегка обиделась Маша. – Я имею в виду на нашем Дальнем Востоке.

– Да-да, впервые.

– А что вас так сюда потянуло?

– Всегда интересно повидать новое место, – вежливо улыбнулся Берг. – И это моя работа.

– Ну, вы как хотите, а я пойду спать. – Маша вдруг почувствовала, что еще секунда – и она уснет прямо здесь, на палубе.

– Желаю вам спокойной ночи! – поклонился Берг.

Маша засмеялась и сделала книксен. Ей почему-то вдруг стало весело. В каюту она спускалась, подпевая судовой трансляции: «Со всех вокзалов поезда уходят в дальние края-а…»

«Игорь Фархутдинов» встал на рейде Курильска утром. В ясном прохладном воздухе беспорядочная россыпь серых домов на склоне сопки с сиреневыми столбиками дыма над крышами была похожа на какую-то огромную свалку. За сопкой невероятной декорацией плыл в воздухе симметричный силуэт вулкана Богдан Хмельницкий. Вылитая гора Фудзи на картинах Хокусая, в который раз подумала Маша.

– Вы не находите, что этот вулкан очень похож на свитки Хокусая? – Берг повернулся к Маше, блеснув бриллиантом в ухе.

– Похож, очень похож. – Маша не удивилась познаниям немца, но ее снова неприятно поразило то, что он словно прочитал ее мысли.

К борту «Фархутдинова» с тарахтением и плеском подвалил плашкоут – плоскодонная баржа, на которую надо было высаживаться по хлипкому трапу. Плашкоут колыхался на волне явно не в такт с судном. Берг недоверчиво смотрел, как приплывшие домой курильчане ловко сигают вниз, держа в руках объемистые чемоданы и баулы.

Два матроса, скалясь и отпуская нехитрые шутки, внизу подхватывали только женщин и детей. Наконец спрыгнула вниз и Маша, ей не дали удариться о черную палубу, аккуратно придержали на весу. Берг сначала передал вниз свои щегольские чемодан и рюкзак – матросы переглянулись, но ничего не сказали, как опасалась Маша. Наверное, поняли, что какая-то шишка. Потом немец неловко прыгнул сам с кофром в руках, чуть не упал, но выровнялся и поблагодарил матросиков, хотя те стояли опустив руки. Матросы еще раз переглянулись. Плашкоут потарахтел к деревянному причалу.

На причале стоял долговязый Славка, издалека размахивая длинными руками.

– Приехала, вот молодец! – что есть духу орал он, распугивая стоящих рядом женщин.

Посадив Машу и Берга в уазик, довез до редакции районки.

– Ну, рассказывай! – Славка уселся верхом на стул, заплетя под него ноги. – На сколько приехала, чем пособить?

Пока Маша в который уже раз объясняла цель поездки и свою роль при Берге, тот осторожно оглядывал крошечный кабинет Нефедова – продавленный диван, колченогий стол, портрет президента на стене, пожелтевшие подшивки районной газеты и электрический чайник на подоконнике, на котором замысловатым узором сплетались следы от кружек. Маше стало смешно – наверняка Берг никогда в жизни ничего подобного не видел.

– Все понял! – Славка пришлепнул ладонь к оттискам свежих газетных полос на столе и тут же чертыхнулся – на ладони отпечатались черные строчки. – Поселитесь у меня или в гостинице?

– Лучше в гостинице, – неуверенно протянула Маша. – Она все там же?

– Ну а где ей еще быть? Правда, там теперь есть два номера люкс, если, конечно, свободны. – Славка схватился за телефон. – Вам еще надо в райотделе милиции зарегистрироваться, да и к погранцам зайти – чтобы знали, что вы тут по острову разгуливать будете. Элеонора, это Нефедов, привет! – заговорил он в трубку. – У тебя люксы свободны? Заняты? Да мне тут надо бы двух журналистов поселить дней на десять. Нет, поодиночке. Поселишь? Ну, хоп, спасибо!.. Чем еще помочь? – Нефедов выжидательно смотрел на Машу.

– Андреас хотел бы поснимать в поселке: на рыборазводном, на разделке, на улицах, в магазинах – ну, в общем, жизнь как она есть. Ты, Слав, позвони, кому сможешь, а? У нас аккредитация пресс-службы губернатора есть, но сам знаешь, лучше здешнее начальство предупредить.

– Да без вопросов, он же не компромат приехал собирать, а, не компромат же, Андреас?

А даже если и компромат, все равно слава Курилам обеспечена, а? – захохотал Нефедов. – Давайте сейчас расселяйтесь, регистрируйтесь, а потом зайдите в администрацию, глава у нас в отпуске, так вас замглавы ждет, ему сообщили, что вы тут. Пообщайтесь с Алексеем Александровичем, так сказать, визит вежливости, ну и для порядка. И потом, вам это будет полезно.

В гостинице дородная блондинка с щедрым макияжем на лице и в красном платье с черными рюшами («Ну точно гроб, в котором хоронят ветеранов», – неполиткорректно подумала Маша) гостеприимно распахнула две соседние двери.

– Люксы, к сожалению, заняты, но там добавлены только телевизоры и холодильники, а так все то же, что и в этих номерах, располагайтесь. Туалет и душевая в конце коридора, кипяток для чая у меня. А меня звать Элеонора, я хозяйка, к вашим услугам. – И «гробовая» дама широко улыбнулась, сверкнув металлическими коронками. – Попрошу паспорта, я их на регистрацию сдам в РОВД.

В комнатах стояли кровати, застеленные одинаковыми покрывалами в цветочек, у входа – шкафы середины прошлого века, у окна такие же письменные столы, по паре стульев. За дощатой перегородкой – сиротливая раковина, стеклянная полочка и пластмассовая урна. Маша внутренне сжалась – слишком уж явно обстановка номеров не соответствовала их стоимости. Но Берг, не выказав ни малейшего удивления или неудовольствия, внес в номер свой багаж, который явно стоил больше всего здания гостиницы вместе с его начинкой.

– Через полчаса выходим, как вы? – неуверенно спросила Маша.

– Да-да, Мария, я буду готов через полчаса, – невозмутимо ответил Берг.

Когда через полчаса Маша коротко постучала и открыла дверь Берга, он был занят подготовкой «разгрузки» – так редакционные фотографы называли что-то вроде детского фартучка с множеством карманов, по которым были в определенном порядке рассованы объективы, запасные аккумуляторы, лампы-вспышки и прочая фотоамуниция. Но «разгрузки» знакомых Машиных «фотиков» были простенькие – из джинсы или просто черной ткани. У Берга «разгрузка» была щегольская, как все его снаряжение: темно-серая замша была расчерчена на кармашки красной тесьмой, ремни, которыми «разгрузка» застегивалась на спине, были снабжены удобными карабинами.

Берг любовно вынимал каждый объектив из замшевого серого мешочка и укладывал по кармашкам – готовился к работе. Маша невольно залюбовалась – ей всегда нравилось смотреть на профессионалов, чем бы они ни занимались. Собственно, это и было самое интересное в ее работе…

– Я готов! – отрапортовал Берг, уложив в последний кармашек какой-то маленький приборчик, названия которому Маша не знала. – Мы можем идти?