– Мы хотим создать энциклопедию Гехта, – рек Хрорик и замолчал почти на пять минут, давая мне возможность проникнуться величием замысла. – Да, энциклопедию. История, география, повседневная жизнь и, конечно же, глава про Университет. Так вот, – еще одна многозначительная пауза. – Собери нам материалы из летописей. Понимаешь, о чем я? Как хронист. Только правду, без вранья и досужих выдумок. О сроках поговорим позже.

Осчастливив меня поручением, хеск ректор умчался прочь. Взлетел по лестнице, обгоняя студентов, и исчез. Пуговица осталась при мне. Так же, как и мнение.

Чтобы добраться от Университета до местного отделения Палаты Истины, надо пересечь двор, снова пройти мимо лавки букиниста и прочих ей подобных, выйти в главные ворота, миновать Квартал Мудрых, свернуть на Поперечную улицу, потом на Доспешную, по которой вернуться ровно на пройденное по Мудрых расстояние. А можно просто рвануть напрямую, мимо хозяйственных построек Университета, несолидно перелезть через две ограды, немного прошагать по проулку между ними и вот он, стражнический плац.

Только я миновал принадлежащие ученой братии флигели и сараи, только ухватился руками за верхний край ограды и оперся сапогом на удобный камень, только подтянулся, собираясь перелезть, как кто-то хвать меня за рукав.

– Ай-ай, достопочтенный хеск хронист, какой пример подаете простым горожанам!

Оле Сван.

– От Хрорика спасаешься? – деловито поинтересовался капитан, оседлывая заграждение.

– От него. Тебя тоже запряг?

– Всё о страже, – кивнул Оле. – От устава до суеверий. Как надо, ученые сами напишут, с меня только сведения. Ох, силен ректор! Всех, кого поймает, к делу приставляет, а сам только следит, чтобы не отлынивали. И смотри ж ты, все удается, и в Университете Хрорика любят. Знаешь, почему?

Я задумался. Только что хеск ректор дал мне задание… Да нет, просто отдал приказ, не поинтересовавшись, ни хочу ли я заниматься сбором материала для энциклопедии, ни есть ли у меня на то время. А я… Я, фунс побери, безмерно рад предложению Хрорика и уже предвкушаю, как в ближайшее время буду не скучно шуршать документами в архиве или пялиться в окно ратуши, а займусь хорошим нужным делом. А что до Оле, так он ни одного новичка не выпустит из когтей прежде, чем ни расскажет ему все о городской страже, да не по одному разу.

– Так в чем причина благоденствия?

– В том, что Хрорик поручает людям только то, что им интересно и что они могут сделать.

– Верно мыслишь, – одобрил Оле. – Слезаем с забора, а то сидим, как два ворона. Ты куда сейчас?

– К Хельге, на «насест».

– И я туда же. Идем.

По поребрику вдоль улицы идти гораздо интереснее, чем по брусчатке. Оле взглянул с одобрением, для стражника узкий каменный брус не забава, а еще одна тренировка. Но сам предпочел мостовую.

– Вот, это хорошо. А будешь в ратуше качаться на стуле, и сам грохнешься, и мебель казенную поломаешь.

– Откуда ты знаешь, что я… – оскальзываюсь на поребрике, но все же умудряюсь удержать равновесие.

– Предположил.

– Скучный ты человек, Оле Сван, ни фантазии у тебя, ни полета мысли.

– Зато у тебя их хоть отбавляй. А в семье должен быть хоть кто-то серьезный и здравомыслящий.

– А Хельгу ты таковой не считаешь?

– А как ей без помощников? С вами, оболтусами? Что ты, что Вестри. Даже дочка моя, и то… Не в меня удалась.

– Оле, Герда ж тебе не родная.

– Ох, Ларс, не знаю. Я в молодости, до Хельги, часто блуд… заблуждался.

А ведь Сван, похоже, не шутит. Дрожите, недоброжелатели капитановой дочки.

– Ты бы хоть песенку ей сочинил или стишок какой, – как ни в чем ни бывало продолжил Оле. – В порядке ухаживания.

– Оле, я не умею.

– Ага, и вообще неграмотный. Я Хельге и то… Подожди-ка.

Сван по стражнической привычке все время оглядывался на ходу, а теперь вовсе развернулся назад и, чуть пригнувшись, внимательно созерцал что-то или кого-то на виднеющейся в просвет меж домами Поперечной улице. Выражение лица у капитана было на редкость довольное.

– Так, идем, – Оле вроде и не побежал, но угнаться за ним было трудно. – В сторонке постоишь, посмотришь, чтоб не говорили потом… Ну здравствуй, Ключарь.

Жертвой Свана оказался совершенно неприметный человечек из тех, с кем десять лет проживешь по соседству, а потом, встретив на улице в другом квартале, не заметишь или не узнаешь. Блеклый балахонистый плащ и шляпа с обвисшими краями скрывали его фигуру и лицо, вовсе лишая всякой индивидуальности. Горожанин неуклюже топтался на крыльце дома. Чего Оле к нему прицепился?

– Что, Ключарь, пришел или уходишь?

– В чем дело, стражник? – неприметный тип сверкнул из-под полей шляпы большими, как колесо прялки, «совиными» очками. – В Гехте человеку нельзя идти к себе домой?

– Здесь, значит, проживаешь? – Сван указал на дверь дома.

– Я проживаю на Осенней улице. На крыльцо поднялся просто чтобы спокойно достать кое-что из кармана. Не останавливаться же посреди улицы, мешая людям.

– Это кое-что не ключ ли будет?

– Ключ. И что?

– Который как раз к этой двери подходит?

– Какое наглое беспочвенное обвинение! – завопил вдруг Ключарь пронзительным склочным голосом. Люди, идущие по улице, заоглядывались, некоторые останавливались. – Даже если я и хозяева этого дома купили замки у одного кузнеца, что с того?

Под взглядами народа Оле стушевался.

– Ну ладно, ладно… – пробормотал он.

– Нет, не ладно! Не ладно! За что город платит вам жалованье, чтобы вы честным людям проходу не давали?

Оле совсем скукожился и низко опустил голову. Зачем он все это терпит? Ну, ошибся, мог бы сейчас просто уйти, не слушать, как этот склочник его перед людьми позорит. Они были одного роста, но Ключарь стоял на ступеньках крыльца, а Сван на земле. Гневно подбоченившись, горожанин нависал над стражником, напоминая в своем широком плаще сову, метящую закогтить добычу.

– Думаете, если у вас есть оружие, вам позволено все? – кипятился Ключарь. – Грязные прожорливые твари! Скоро они будут запросто врываться в наши дома, брать, что заблагорассудится!

И тут Оле поднял голову.

– Научишь, снурок?

Кулак хулителя врезался в запрокинутое лицо капитана.

От неожиданности я зажмурился. Будто сам только что получил в зубы и стою теперь, ошалело трогая языком кровоточащую губу. Невозможно, немыслимо. Чтобы Оле Сван пропустил удар, не уклонился, не закрылся… Сам подставился…

Я снова посмотрел на Свана и горожанина. Ключарь уже не реял гордой птицей, а битой тушкой свисал в захвате Оле.

– Хамить это ладно, – говорил капитан Сван, стаскивая противника с крыльца. – Нам не обидно. Каждого дурака слушать, это ж сам обалдеешь. А вот бить стражника при исполнении, это уже чревато. Это уже трое суток в каталажке. Извините за шум, хессе, – поклонился собравшимся на улице обывателям. – Топай, чудила.

– Снурок – это самый ничтожный воришка, руки дырявые, – объяснял Оле, твердой рукой направляя Ключаря на путь к узилищу и при этом умудряясь раскланиваться со встречными. – Слово это у подснежников оскорбительным считается, тем более для Ключаря, вора солидного, ловкого. Он, пакость такая, чем промышлял: следит за каким-нибудь домом, все о жильцах узнает. Дождется, пока все уйдут, а хозяйка на рынок отправится, вытащит у нее ключи и, пока почтенная матрона на товар смотрит и языком треплет, спокойно дом потрошит. Берет мелкое, но дорогое – серебро, украшения. Как в дом попадает, тоже интересно. Подойдет, постучит, потом быстро дверь ключом открывает. Соседи, если заметят, не насторожатся. Ну, пришел человек в гости или по делам, постучал, его впустили. Какой вор днем промышляет? Несколько раз его в доме заставали. Ключарь или прятался, выжидал, или прямо на хозяйку бросался. С ног собьет и ходу. Бедная женщина и понять не может, то ли человек ее толкнул, то ли ниссе-домовой вылетел. Были дамочки покрепче, ор поднимали. Только Ключаря на улице хватать бесполезно. Сам кипеш до небес учинял, я, мол, просто мимо шел, а вы, псы кровавые… Ну, ты сам слышал, сегодня он еще разойтись не успел. Приходилось отпускать, что в доме только что был, не докажешь. А уж если успеет, очки снимет, распрямится, так вовсе другой человек. Обыскивать бесполезно. Не знаю, как он хабар скидывал и как потом забирал, но ни разу при нем ничего не нашли. Ларс, открой дверь.

На пороге караулки меня под каким-то тут же забытым предлогом перехватил капрал Освальд Харп. Стражники еще до наступления вечера узнают, как капитан Сван сумел прижать скользкого Ключаря, но зачем ждать, когда можно разведать уже сейчас? Пришлось рассказать, причем раз пять, потому как к концу повествования неизменно подтягивались новые слушатели.

Стражники были довольны.

Когда я, наконец, добрался до «насеста» Хельги, там уже сидел Оле Сван.

– …Тем более что не я его, а он меня стукнул.

– А ты приложил к этому все усилия.

– Хельга, он стражу ругал. Ларс подтвердит.

– Истинная правда.

– Это заговор? – выгнула бровь сестра. – Опять за старое?

В первые годы в Гехте мне часто приходилось драться. Улица вообще жестока к пришлым, а я, потомок знатного рода, живущий не в роскоши, ученик хрониста, ремеслом своим и клятвой всегда говорить правду обреченный на безвременную смерть, и потому непонятный, чужой, был особо притягательной мишенью для каверз и насмешек. «Его родная сестра хронисту продала!» – было самой безобидной из них. А что еще говорили про Хельгу, этого я не повторю и под пытками. Потому после очередного побоища я шел не домой, а в караулку к Оле. Капитан шипел, как пещерный полоз, вытирал мне текущую из носа юшку, помогал замыть пятна крови на куртке, а потом учил, как защищаться и как давать сдачи. Провожал до дома и вдохновенно врал Хельге, что я упал с кхарна, неудачно подставился под деревянный учебный меч, не заметил открывающуюся дверь. Ну что поделаешь, слабый нос, стоит легонько стукнуться, так он тут же кровить начинает. Я молчал, потому что хронисты не лгут. А в дни, когда Оле срывался и от неизбывной тоски по Хельге засиживался в кабаке, выбегал впереди стражника на разведку, чтобы вовремя предупредить, и хесса главный прознатчик не засекла, что капитан Сван явился на службу пьяненький.

Недавно выяснилось, что сестра про все наши сговоры прекрасно знала.

– Хельга, – до этого Оле стоял, опершись руками о стол, но теперь не глядя подтянул табурет и уселся основательно. – Я не знаю, чего ты кочевряжишься, но женщина ты умная, к тому же моя жена, значит понимать должна. Я ведь клятву давал – в этом городе закон и порядок беречь и защищать.

– Закон, Оле, – тихо вставила Хельга.

Сван мотнул медвежьей башкой, словно уздечку сбросил.

– А прежде всего людей беречь. И мерилом всему моя совесть. Если я однажды натворю такое, что мне будет стыдно перед вами, семьей моей. Или перед ребятами из стражи. Полковником Гъерном. Олафом Трюгом, доктором. Торой Хольм. Хеском ректором нашим. Другими хорошими честными людьми. Вот это плохо будет. А еще хуже, если я чего-то могу, но не сделаю. И Ключаря я без доказательств взял, потому что по совести мне так положено. Что ударить себя заставил – не стыдно. Ждать, пока его на краже накроем, по закону? Долго придется. А так хоть на три дня, а одним вором в городе меньше. Я преступника притащил, а под честный суд его ты подводи. Грехов на нем, что сосулек по весне. А ты кружева словесные плести мастерица, на чем-нибудь да поймаешь, припрешь, сознается. А отпустишь на этот раз, снова приволоку. Я Ключаря в каталажку пристрою. Уж как сумею. Только пока я живой, в этом городе порядок будет. А когда подохну…

Оле махнул рукой, завершая разговор, который не хотел больше вести, да и слова для него у стражника кончились. Но даже этот жест вышел у него четким и выверенным. С самой смертью служивый поспорит, если что будет не по нем. Если в крепкую башку Оле явилась какая-нибудь идея, то там она навеки и останется. Когда Сван думает, что прав, спорить с ним бесполезно. А прав капитан стражи, по своему глубокому убеждению, всегда.

– Ох, Оле, Оле, – вздохнула Хельга, – иногда мне самой хочется огреть тебя чем-нибудь тяжелым.

– О, а я все думаю, чего нам не хватает в семейной жизни? Ежедневных драк на главной площади!

– Не дождешься! – рассмеялась Хельга и по-девчачьи показала мужу язык.

Дверной молоток при входе в оранжерею необычный: длинная извилистая плеть, от которой во все стороны торчат разлапистые листья, а внизу чешуйчатая шишка. Именно за нее надо браться, чтобы постучать. С непривычки боязно. От времени бронзовая конструкция позеленела, сделавшись похожей на то живое растение, что вьется по специальным подставкам в стенах оранжереи. Герда говорит, оно называется хмель.

Дверь мне открыл Гуннар Крон, студент механического факультета, подрабатывающий в оранжерее привратником. Технарей, и учащихся, и уже получивших степень магистра, в оранжерее вообще много околачивается. Следят за системой стекол и зеркал, отопления, пневматическими насосами и прочей машинерией, простому человеку не понятной.

Страж к долгим приветствиям не склонен.

– Герду позвать?

– Да.

Гуннар рассеянно кивнул и, не отрываясь от толстой книги с чертежами и схемами, убрел разыскивать мою радость.

Хорошо, когда дежурит Крон. Он вечно погружен в какие-то технические раздумья и изыскания, с посетителями оранжереи трепаться не настроен, главное, чтобы закрывали дверь, холод с улицы не напускали. А вот если при входе сидит Гунилла Свель, внутрь лучше вовсе не заходить. Что она, что булочница Тора Хольм, час будет расхваливать Герду, говорить, как мне повезло, и удивляться, что такая славная девушка вдруг решилась выйти замуж за хрониста, обрекая себя тем самым, быть может, на раннее вдовство.

Я, конечно, рад, что к Герде так хорошо относятся и всех тревожит ее будущее, но что они все прицепились к судьбе хрониста?

У-у-у, этого еще не хватало! Девицы из оранжереи – это ужас. По отдельности вроде как нормальные люди, но стоит собраться хотя бы вдвоем… Пялятся, как овца в зеркало, переглядываются многозначительно, хихикают. А так как больше чем здесь их только в прядильне при городской кхарне, сбиться в стайку проще простого. Щебетуньи. Видел я однажды, как такая же орава синиц гоняла ворона.

Сейчас на галерее, где должна появиться Герда, торчат аж три красотки. Поздороваться или сделать вид, что в упор их не замечаю?

На мое счастье, скоро пришла Герда. Спускалась по лестнице, неся перед собой глиняный горшок с драгоценной колючкой. Такая счастливая. Такая красивая.

– Вот! – Герда протянула мне горшок с растением.

Ничего колючка. Не противная, даже симпатичная. Из земли торчит большой белый шар, будто скатанный из светлой кхарновой шерсти, сквозь которую просвечивает зелень. Белые мелкие цветы с красой сердцевинкой. Редкие длинные шипы неопасно загибаются на концах. Я осторожно потрогал пальцем пушистую «шерсть». Жесткая, но не колется.

– Хорошая, правда? – с надеждой спросила Герда.

– Хорошая. А польза от этого шарика какая?

– Ой, я не помню. Можно у хеска Брума спросить, он с Форкской оранжереей переписывается. Все равно ведь красивая, славная такая.

Ясно. Меня как-то спросили: какая тебе, мол, польза от Вестри? Не охотник, не охранник, был бы хоть породистый, а то дворняга несусветная. Все так. Но ведь лучше моего пса на свете нет.

А ведь Герда наверняка дала своей колючке имя. Я хотел спросить, но любопытные девицы на галерее уже чуть ли не через перила перевешиваются.

Ладно, после.

Мы с Гердой одновременно покосились на ненужных свидетельниц и в голос спросили:

– Я пойду?

– Я зайду за тобой вечером?

– Хорошо.

– Приходи.

– До вечера.

– До вечера.

Я подошел к двери, здесь никакие любопытствующие особы уже не смогут меня рассмотреть.

– Герда.

Когда она обернулась, я поднял руку и поцеловал серебряное помолвочное кольцо.