– А что решать? – громко возмутилась Сима. – Жениться! Консерваторию не бросать ни в коем случае! Рожать без вопросов! Воспитаем, поднимем! Чай не сироты казанские!

Слезы! Всеобщий восторг! Объятия, ликование! Обсуждение планов грядущих мероприятий!

Ага! Не тут-то было!

Родители Ремизовы устроили страшный скандал с выяснением отношений, вызовом всей семьи Игнатовых на ковер.

Как, их единственное дитя – талант, будущая всемирно известная скрипачка, надежда на светлое будущее – и загубить жизнь таким мезальянсом и скандальной беременностью!!!

Не бывать этому!! Ни-за-что!!

И что это за мальчик?! Кто его родители?!

Кто, кто?!

Преподаватель английского в архитектурном институте? Начальник – нет, вы только вдумайтесь! – автоколонны на заводе!

На заводе!!

У девочки папа известный в определенных кругах музыкант, с самим Ойстрахом за руку здоровается, профессор! Мама – певица камерного театра! Звезда!

А тут – ужас, позор, катастрофа!

Мы все исправим – мальчика отчислим из консерватории, в армию пойдет как миленький! Сделаем аборт, со знакомым врачом уже договорились! Ничего, порасстраивается дочка, а там, глядишь, через годок и позабудет!

Но нежный цветочек, девочка Оленька, холимый-лелеемый ребенок, уперлась насмерть, проявив характер. Заявила посеревшему лицом отцу и маме, между ее приемами валидола и валерьяновых капель, что любит Рому, замуж за него пойдет и ребенка родит!

Для того чтобы стать действительно хорошим музыкантом, надо так вкалывать, проявляя характер ежедневно, закаляя силу воли, как спартанец! Характера у Оленьки хватало!

– Тогда ты нам не дочь, а мы тебе – не родители! – пригрозила слабым, но твердым тоном маман.

– Это ваше решение, и вы будете о нем жалеть! – не поддалась на шантаж Оленька.

На том и сошлись.

Родители Ремизовы ни на свадьбе дочери, ни в день рождения внучки и выписки матери с дочерью из роддома не присутствовали. Прислали сразу после ее ухода из дома все Оленькины вещи с водителем, и все. Правда, и от репрессий воздержались – ни исключать детей из учебного заведения, ни как-то вредить Роме не пытались.

И на том спасибо!

И стало у Елены Дмитриевны и Андрея Ивановича двое детей вместо одного. Плюс младенец.

Имечком новорожденную дочь молодые родители осчастливили еще тем!

И это отдельная история, из разряда семейных легенд, пересказанная Стаське бабушкой, родителями и Симой в разных вариантах тысячу раз, но всегда со смехом безудержным.

А произошло сие историческое событие так.

Семейство обитало в трехкомнатной хрущевке с «гованной» – достижением советской архитектуры: санузлом, совмещенным с ванной на миллиметровой площади – квартире, полученной от завода Андреем Ивановичем после рождения сына. Жили всем составом, а именно: бабушка-дедушка, молодые с младенцем и Сима, находившаяся во временном «незамужестве» и размене квартиры с бывшим, тогда еще только первым мужем.

В один из дней приходят воодушевленные, излучающие радость молодые родители, по традиции, держась за руки. Вернулись из ЗАГСа, где дали официальное имя дочери, запечатленное в свидетельстве о рождении.

– Мы назвали ее Станислава! – радостно сообщил родным юный отец девятнадцати годов.

– Как-как? – меняясь в лице, грозно переспросила Сима.

– Станиславой, – повторила юная мать, того же возраста и вдохновения, что и муж, и пояснила: – В честь великого Станиславского!

– Кого?! – уже гремела железным негодующим голосом Серафима.

– Станиславс-ко-го, – пролепетала Оленька, подрастеряв оптимизм под негодующим рыком Симы и заподозрив, что не все в семье разделяют их с мужем воодушевление от приобщения к «великому».

– А каким, позвольте узнать, боком Константин Сергеевич к консерватории и к скрипачам, в частности?

– Он гений! Выдающаяся личность нашего времени! – произрек Роман, но без особого напора, видя, что сестрица в негодовании и искренне не понимает логику их поступка.

– Ну ладно, гений, но к вам-то он, повторяю вопрос, каким боком? Или вы что, во МХАТ изволили сходить, «Вишневый сад» по Станиславскому смотрели до культурного экстаза, зашедшего так далеко?

– Мы хотели дать дочери значимое имя, понимаешь? – пояснил Роман еще неувереннее.

– Да?! Что ж тогда мелочиться! Почему не Моцарт? Скажем, нарекли бы Вольфганной, Бах, Вагнер, ну, на худой конец, Прокофьев?! – гремела, наращивая в голосе децибелы, Сима.

– Мы долго думали, – поделилась Оленька мыслями, приведшими к историческому решению, – но имена любимых нами композиторов трудно переложить на женский вариант.

– Да что ты?! – «посочувствовала» Сима такому «препятствию». – Тогда бы сразу Константиной обозначили ребенка!

– Мы хотели, – вздохнув, призналась Оленька и потупила глаза, на всякий случай, – но женщина в ЗАГСе нам отказала, сказала, что в реестре женских имен нашей страны такого имени для девочки нет.

– Спасибо тебе, советский чиновник! – возрадовалась от души Сима.

– Сима, что ты ругаешься? Хорошее же имя: Станислава – красивое! Говорят, что имя во многом определяет судьбу, а имя великого человека помогает! – заступился Роман за первое совместное «семейное» решение, принятое с женой, и на всякий случай обнял Оленьку за плечи.

– А о ребенке вы подумали?! – разлетался по всей квартире громовыми раскатами голос Серафимы. – Она же девочка! Вы хоть представляете, как ее будут дети дразнить?! А? Стасиком? Стасом? Или Слава КПСС? Вот вы сами как собираетесь ее называть?

Юные дарования переглянулись – нет, ну так далеко они не заглядывали – красивое имя, в честь гения, и вперед! А что еще?

– Ну?! – требовала ответа Сима.

– Ста-станиславо-ой, – пролепетала Оленька.

– Полным имечком, постоянно, я правильно поняла?

– Ну, Стасик… – выдвинул версию Роман.

– Как, как?!

– Тихо ты, Сима, Стаську разбудишь! – вошла в комнату к спорщикам бабушка.

Елена Дмитриевна прекратила дебаты, одновременно признав имя внучки и придумав домашний, укороченный вариант.

Вот так и стала девочка Стаськой. Правда, княгинюшка называла ее исключительно Славой. Если и вправду имя определяет судьбу, то «Слава» звучит неплохо, может, что и определит!

А насчет того, что дети будут дразнить, тетка как в воду смотрела – намучилась Стаська, но… до определенной поры, пока Сима же не вмешалась и не научила, как надо действовать. Ну, это совсем другая история.

Повернув к поселку, Стася обнаружила, что почти приехала, и удивилась.

«Ну, надо же! За воспоминаниями и не заметила, как добралась – качу себе и качу!»

Она смотрела по сторонам, крутя головой во все стороны, не забывая осторожно продвигаться по скользкой, но таки расчищенной дороге – вот же тетка, провидица! По обочинам стояли величавые сосны в снежных шапках.

Красота!

И чего Стася сопротивлялась? Ехать не хотела?

Сейчас приедет, войдет в дом, пройдется по скрипучим половицам, вдохнет такой знакомый, ассоциирующийся с беззаботным счастьем запах, не выветривающийся даже стылой зимой, – свой, особый, присущий только этому дому – немного смолистый, немного с дымком, перемешанный с еле уловимым малиновым духом. Прогуляется по поселку. Может, в лес забредет, если кто протоптал там дорожки в снежных сугробах, подышит чистым, густым от смолистости и морозца воздухом и пойдет к Василию Федоровичу чаи гонять!

Стася по дороге первым делом заехала в ближайший магазин и купила запасы пряников, его любимых конфет, конфитюр малиновый и вишневый – тайную страсть старика, и чаю предпочитаемого им сорта.

Стасе исполнилось тринадцать, когда тетка вышла замуж за Евгения Симоновича, и девочку стали привозить на летние каникулы сюда, на дачу. А когда ей исполнилось пятнадцать, умерла бабушка Лена, и Сима забрала к себе племянницу насовсем, и на дачу они ездили теперь уж не только летом, но и на все праздники и большую часть выходных.

Соседствовали со многими друзьями Евгения Симоновича, еще с детских его времен, так как в поселке ничего не менялось до грозовых девяностых, и дети и внуки тех, кто получал участки от правительства за научные достижения, все так же ездили в «академический городок» и носились по окрестностям дружными детскими компаниями.

У Стаськи, разумеется, здесь тоже имелись друзья-приятели, но она предпочитала большую часть времени проводить с теткой и ее мужем.

Такая вот уродилась, сверстники интересовали ее постольку-поскольку.

Или ей повезло с Симой, и с ней было гораздо интересней?

Через два дома от дачи Гольдиных стоял добротный каменный двухэтажный дом со смешными флюгерочками в виде котов на крыше. Принадлежал он семейству Асокиных, известных ученых. Сергей Асокин – друг Евгения Симоновича с детских лет, с одной «академической» кухни. Жила с ними многие годы домработница Федоровна, как звали ее полным именем, никто уж и не помнит – Федоровна да Федоровна, и что она не член семьи, так это и подавно Асокины забыли. А у нее имелся родной брат Василий Федорович, у которого врачи в совсем уж дремучие времена нашли какое-то заболевание и порекомендовали жить на природе. Асокины без раздумий поселили его в доме, предоставив полный спектр полномочий и прописку.

С тех пор Василий Федорович жил в поселке безвыездно. Пережив и буйное заселение новых русских с масштабным строительством дворцов, и «наезды» братков на предмет продажи дома и участка, и пару-тройку разборок со стрельбой между новыми «хозяевами», и канувших без вести большую часть первой волны новых хозяев, и перепродажи домов-дворцов другим владельцам, и установившуюся тишь да благодать после последнего водворения последних на данный момент домовладельцев.

Для Стаськи Василий Федорович, энергичный, непоседливый, юморной, являлся неотъемлемой частью дачной жизни. Ранним утром он развозил молоко, творог, сметану «для своих», за которыми ездил в ближайшую деревню на стареньком велосипедике к некой бабе Нюре. А зимой присматривал за некоторыми академическими, еще «старорусскими» дачами, в том числе и за домом Серафимы Андреевны – расчищал дорожки, протапливал дом в особые морозы, гонял случайных бомжей. Если сам с лихими людьми не справлялся, бежал на другой конец поселка, звал охранников из «барских» домов на подмогу.

Словом, жизнь у дедульки была насыщена делами и событиями местного масштаба.

Все оставшиеся «бывшие», приезжая летом ли, зимой ли, шли к нему поздороваться, попить чайку, поговорить о жизни, выслушать поселковые новости, поблагодарить за «досмотр» домов и пригласить всенепременно к себе с ответным визитом.

Такая традиция.

Осторожно съехав с небольшого подъема – шипованая импортная резина, конечно, хороша, но против русского гололеда, пусть и присыпанного песочком и золой, и она ненадежна, – Станислава разглядывала нетерпеливым взглядом калитку своего участка, с расчищенным, утрамбованным возле нее снегом.

– Дай бог тебе здоровья, Василий Федорович! – вслух поблагодарила она, чувствуя радость от приезда и предвкушая встречу с неугомонным стариком.

Беседовать с Василием Федоровичем Стася любила. Он все прищуривался хитро, прицокивал языком, сыпал юморком, перемешивая речь простонародными словечками, а был-то мужичок не простой, а с образованием высшим и какой-то историей, покрытой мраком тайны, а все «косил» под дедка-шишка.

С ним всегда интересно беседовать, попивая неспешно чаек, смеяться его шуткам и острым точным замечаниям и непонятно почему рассказывать вдруг о себе, попадаясь на незатейливые, казалось бы, вопросы.

– Я те скока говорю, Стасенька, замуж тебе надобно! Мужика толкового, а то что ж, красавица така, и одна! Не дело!

Фраза-пароль, с которой начинался любой их разговор, и Стася точно знала, когда дед ее произнесет – вот выпьет половину первой кружки душистого чая, чинно водрузит ее на большое блюдце и приступит к разговору с любимого наставления.

Затормозив у родного крыльца, Стаська выдохнула:

– Ну, слава богу, добралась! И ведь княгинюшка, как всегда, оказалась права – и красота вокруг необыкновенная, и воздух, покой, и дороги почищены и песочком присыпаны, и машины ездят, не деревня Синюки Неурожайного района, а все ж таки академический поселок с новорусским уклоном! – Открыв дверцу и выбираясь из машины, добавила: – Или теперь наоборот – новорусский поселок с академическим флером прошлого.

Дорожка от калитки к дому была аккуратно расчищена, по всей видимости, вчера, сегодняшний непрекращающийся снегопад успел похозяйничать, добавив работы для лопаты. Дом встретил Стаську радостно и пожурил за долгое отсутствие, вздыхая половицами.

– Здравствуй, дом! – поприветствовала она, входя. – Не жури, работа, знаешь, дела!

В доме еле заметно пахло дымком; не застарелым, а совсем недавним, малиновым духом; старыми книгами, занимавшими значительную часть жилого пространства.

Хо-ро-шо!

Знать, Василий Федорович протапливал печь. Третьего дня, в ночь, совсем уж лютый морозец для этих мест стоял, так старик расстарался, чтобы дом не промерз, и ведь не поленился – печь топил, спасибо ему огромное! В подвале имелся вполне современный бойлер, который отапливал весь дом, но печь сохранили намеренно, не поддаваясь искушениям нового времени, не переделав ее в камин. Сима твердо убеждена, что лучше, чем на печи, никогда не приготовить блинов, щей и гречневой каши, а уж варенье – это святое!

Пройдясь по комнатам, Стася зажгла везде свет, здороваясь с каждым углом дома. Нашла в столе, в кабинете Евгения Симоновича, заветные тетрадки княгинюшки, сложила к себе в сумку, чтоб не забыть ненароком, и задумалась, не протопить ли печь еще разок как следует, раз уж приехала.

И махнула рукой – обойдемся без излишней инициативы, которая, как известно, грозит исполнением. Лучше она спросит у Василия Федоровича, надо ли. Ему видней: скажет «надо» – сделаем, куда ж деваться.

Еще раз обойдя весь дом и теперь выключая свет, проверив запоры на окнах, Стася старательно закрыла все двери и двинулась к Василию Федоровичу, по дороге, достав из багажника машины увесистый пакет с гостинцами.

Странно, но на участке ее не встретил Цыган – старый кобелина, помесь волкодава с овчаркой, верный друг и спутник соседа. Стася помнила его еще щенком. Василий Федорович нашел песика на берегу речушки, где кто-то утопил весь выводок, а этот как-то выбрался и скулил обиженно, маленький, непонятной серой масти комочек, вымахавший затем в здоровенного боевого зверину, несущего службу как надо, без дураков.

– Ушел, что ли, куда? – предположила Стася. – Тогда чего калитку не запер? Василий Федорович! – крикнула она.

Из дома на ее призыв отозвался воем Цыган.

– О господи, это что такое? – перепугалась Стаська и, торопливо толкнув дверь, вошла.

Уютный теплый дом встретил ее ощущением беды, мурашками, побежавшими по спине, и воем Цыгана, таким жутким, что у Стаси перекувырнулось сердце.

– Василий Федорович, вы где?

Она пошла на завывания. В большой гостиной, возле круглого старинного стола, прикрытого длинной скатертью с бахромой, сидел Цыган и, задрав морду вверх, ужасающе выл.

– Цыган, ты что, сбрендил?! – отходя немного от парализующего страха, прикрикнула она на пса, напугавшего ее до полусмерти.

И тут Стаська увидела ноги!!

Боясь и зная, что увидит, она сделала три шага вперед. На полу, на спине, лежал Василий Федорович, и у него было совершенно белое лицо и какие-то синюшные губы.

Цыган резко перестал выть и уставился на Стаську совершенно человеческим несчастным взглядом, просящим о помощи. В наступившей, как свалившейся, неожиданной тишине что-то тихо однотонно звякало. Стаська медленно повернула голову на звук и поняла, что звякают друг о друга баночки с конфитюром в пакете, который она держала в руке.

«Почему они звенят?» – отупело подумала Стася.

И тут заступорившаяся от страха действительность навалилась на нее со всей ужасающей четкостью: вот лежит Василий Федорович и, видимо, он умер, а банки звенят, потому что ее от ужаса колотит мелкой дрожью и она стоит, как парализованная, ничего не делает и только трясется.

Стаська откинула в сторону пакет, бухнулась на колени возле старика, схватила его за руку, неожиданно оказавшуюся очень тяжелой, пытаясь нащупать пульс.

Как там он щупается, черт возьми?! И что надо делать в таких ситуациях?!

– Василий Федорович, миленький, что с вами?

Он вдруг застонал и с трудом открыл глаза.

– Вы живы!! – заорала Стаська. – Какое счастье!! Что ж вы так пугаете?!

Пожалуй, она еще никогда не радовалась так в своей жизни.

– Ста-асенька… детка… – делая усилие, еле слышно прошептал Василий Федорович, – сам Бог… тебя послал…

Ну, так масштабно и смело Стаська бы не замахивалась, но на подручную Господа тетя точно тянула, одно имечко – Серафима – говорило о многом, а умение послать в нужное место и в нужное время, а некоторых в конкретном направлении оттачивалось годами! Чему Станислава и имела в данный момент подтверждение.

– Василий Федорович, что с вами? Я сейчас! – засуетилась она, сообразив наконец, что надо делать, и рыская по карманам в поисках телефона. – Я «Скорую»!

– Сердце… вот… прихватило…

– Вы давно лежите? Да где же этот чертов телефон?!

Выпростав ладонь, застрявшую в обшлаге дубленочного кармана, Стаська отползла на коленях к сумке, которая упала с ее плеча неизвестно когда, хорошо хоть рядом оказалась, а то ищи ее!

– Утром… снег убрал… чай пошел пить… и прихватило…

Безрезультатно поковырявшись в глубинах сумки, Стаська торопливо вытряхнула содержимое на пол, нашла наконец телефон и столкнулась с новой проблемой: с перепугу, суетясь, она напрочь забыла, как набирать эту «Скорую» с сотового телефона!

Как?! Давай вспоминай!!

– Ты… подожди, – прохрипел Василий Федорович, – не приедут… они сюда… Ты, Стасенька… в семнадцатый дом… беги…

Стаська приблизилась к нему, подползя на коленках обратно, наклонилась, чтобы лучше слышать.

– Зачем в семнадцатый? – спросила она, видя, что старику совсем трудно говорить.

– Доктор там… очень хороший… известный…

Он замолчал, слепил синие губы, попробовал сглотнуть.

– Воды? – поняла Стася. – Я сейчас! – и уже метнулась, сделав движение, за водой.

– Подожди… – остановил он. – Потом… Ты за доктором… беги. Он мужик… хороший. Правильный… Утром приехал… я видел… я снег…

– Я сейчас! – отползая на коленках, пообещала Стаська и попросила: – Ты подожди тут, Василий Федорович! Не умирай только!!

Она вскочила на ноги и понеслась, как не бегала никогда в жизни.

«Семнадцатый – это в конце улицы, на противоположной стороне!» – сообразила Стася, вылетая из калитки на улицу.