Глава 8. Падение временщика

Известие о своей отставке препозит Евтропий поначалу не воспринял всерьез. Аркадий, подписав указ, не захотел объявить свое решение ему лично, хотя и понимал, что это малодушие. Но случилось именно то, чего он пытался избежать. Когда магистр оффикий вручил Евтропию указ, тот принял его в руки и прочитал про себя с ухмылкой.

– Я должен услышать это решение из уст самого василевса, – невозмутимо произнес он, отшвыривая хартию. – В противном случае у меня нет уверенности, что это именно решение его милости.

– Ты же видишь подпись, которую не можешь не узнать, – возразил магистр оффикий.

– Я должен быть уверен, что подпись получена не обманом и не под давлением, – покачал головой Евтропий. – Пока я не поговорю с его милостью, я не собираюсь оставлять своих обязанностей.

– Попробуй, спроси сам, – пожал плечами сановник. – Только вот швыряться священными хартиями не стоило бы! А то это подпадает под статью закона об оскорблении царского величества.

Евтропий ничего не ответил и величественно удалился в свой тавлин.

Когда Аркадию доложили о том, что сделал евнух, он забеспокоился. В воображении нарисовалась позорная сцена: Евтропий приходит выяснять отношения, тоном школьного учителя спрашивает: «А это еще что?» – и он, василевс, император Римской империи, триумфодержец, теряет всякую решимость, трусливо идет на попятную, и сам разрывает в клочья собственный указ. Думая об этом, Аркадий даже не мог объяснить своего страха, но живо ощутил, что Евдоксия была права, упрекая его в излишнем подчинении Евтропию. И горькое разочарование в самом себе, в собственной боязливости, лишь прикрываемой благоразумием, глубоко укололо его в самое сердце. Однако надо было что-то делать, иначе… Аркадий уже заранее знал, что будет дальше. Перед сном Евтропий явится прямо в спальню, буднично, по-деловому, спросит, все ли в порядке, не душно ли в помещении, удобна ли постель, и между делом проговорит: «Твоя милость, вот тут и тут требуется твоя подпись», – и поставив ее, Аркадий одновременно подпишет смертный приговор себе как правителю.

Подумав немного, василевс потребовал, чтобы прямо в приемный атрий было приведено одно из подразделений схолариев-готфов, охраняющее дворец, человек тридцать, но чтобы расположились они не в самом атрии, а за дверями и были наготове. После этого он велел вызвать к себе евнуха.

Ничего не подозревающий Евтропий шел на беседу с василевсом уверенно, чувствуя в душе бодрящее раздражение. Он понимал, что Аркадий решил от него избавиться, и подозревал козни Евдоксии, но не видел в этом непреодолимых препятствий. Детки заигрались в царя и царицу, надо всего лишь отвесить им шлепков и поставить в угол!

Размеренной походкой Евтропий вошел в атрий, где Аркадий восседал на троне, окруженный свитой. За ним, положив руки на спинку трона, стояла Евдоксия. Только взглянув на лицо василевса, Евтропий понял, что его положение сложнее, чем он ожидал, но постарался до последнего выдержать тот же невозмутимый тон.

– Ты звал меня, твоя милость? – спокойно спросил он.

– Тебе не передавали моего указа? – так же спокойно вопросом на вопрос ответил Аркадий.

– Указа? – Евтропий изобразил на лице недоумение. – Мне принесли какую-то странную хартию, но я решил, что это недоразумение и что кто-то подделал твою подпись…

– Однако ты не решился сразу обратиться ко мне за разъяснениями, – прозрачные глаза Аркадия стали похожи на льдинки.

– Я не посчитал это дело срочным и не хотел отрывать тебе от дел, – пожал плечами Евтропий. – Но сейчас ты можешь объяснить мне, в чем дело?

– Указ, если ты его прочитал, был подписан мной, – с расстановкой произнес василевс.

– Но… чем вызвана такая немилость? – Евтропий даже отступил на несколько шагов назад.

– Причина – требования военного магистра Гайны и всех готфских войск. Я не знаю, обидел ли ты чем мятежника Тривигильда, или он лжет, но факт остается фактом: на посту консула ты не сумел достичь примирения, а напротив, обострил противоречия между мирным населением и готскими войсками. В итоге целые области Малой Азии подверглись разорению. Лев, полководец, посланный тобой, также не справился с задачей и погиб сам. Мы ценим твои прежние заслуги, но сейчас ты не справился и должен уйти, чтобы не разжигать конфликт еще сильнее.

– Ах, вот как, – пробормотал Евтропий, кривя губы. – Значит, ты сдал меня, угождая варварам?

– Как ты смеешь говорить с его милостью таким тоном? – возвысила голос Евдоксия, сверкая черными глазами. – Вы слышали? Слышали? Препозит Евтропий преступил все границы! Только вчера он нанес оскорбление мне, а сегодня – самому императору! Доколе мы будем терпеть эту тиранию?

Евтропий стиснул челюсти, и дико завращал глазами.

– Вы бы, ваши милости, сначала сами научились управлять государством так, чтобы в нем сохранялся прочный мир, а потом уже избавлялись от преданных и заслуженных соратников, – произнес наконец он.

– Довольно! – громко произнес Аркадий. – Я больше не намерен это терпеть…

При этих его словах без какой-либо команды в атрий изо всех проходов во множестве устремились схоларии-готфы, решительно направлявшиеся к Евтропию.

Евтропий, прекрасно помнивший, как четыре года назад точно такие же варвары на месте закололи Руфина, сначала еще попятился, а потом, забыв о солидности, бросился бежать. Готфы, точно охотничьи собаки, почуяв кровь, бросились за ним.

– Стойте! – крикнул Аркадий, беспомощно вскидывая руки, но было уже поздно. Поток вооруженных, одетых в доспехи солдат уже хлынул в криптопортик, по которому с несвойственным возрасту и комплекции проворством, тяжело дыша, бежал препозит кувикула и консул Римской империи, еще недавно всесильный Евтропий.

– Останови их, они убьют его! – обратился Аркадий к стоявшему рядом префекту претория Востока Евтихиану.

– Такая ли это беда, твоя милость? – вкрадчиво спросил тот.

– Я приказываю! – срывающимся голосом крикнул Аркадий и Евтихиан широкими шагами, но не переходя на бег, устремился вслед за воинами.

Евтропий бежал, задыхаясь и пыхтя, и чувствовал, что силы его на исходе. Тяжелый топот солдатских сапог гремел за самой его спиной. Однако за криптопортиком уже сияла открытая галерея, выходящая в сад, примыкавший к наружной стене. Галерея возвышалась над садом на высоту примерно в два человеческих роста. В обычное время Евтропий ни за что не стал бы прыгать с такой высоты, но сейчас у него мелькнула мысль, что это, может быть, его единственная надежда на спасение, если, конечно, он не сломает себе шею. Евнух оглянулся. Расстояние между ним и его преследователями все сокращалось и составляло уже не более десяти локтей. Последним усилием Евтропий перекинул ногу через заграждения, слыша, как затрещала разрываемая ткань хитона, подтянул вторую, повернулся и прыгнул, согнув ноги и выставив вперед руки.

Приземлившись на мыски, он почувствовал резкую боль в ступнях, свалился на бок, но тут же вскочил. Прыжок был удачен – как ни странно, старое, дебелое тело евнуха помнило свою давнюю детскую ловкость, когда маленький Ардашир – такое имя получил Евтропий при рождении – лазал по деревьям с проворством обезьяны. Продравшись сквозь кусты тамариска, высаженные под галереей, Евтропий бросился по тропинке к стене, к боковому выходу, охраняемому стражей.

Дворцовая охрана еще не успела узнать, что произошло, поэтому Евтропий замедлил шаг и с обычным своим величием беспрепятственно миновал ворота: кому бы пришло в голову задерживать самого препозита священной опочивальни? На его порванный снизу и до середины бедра хитон никто не обратил внимания. Ну, а что без трабеи, в которой он обычно выходил, – так это дело хозяйское.

Оказавшись вне дворца, Евтропий тотчас же нырнул в один из кишащих народом портиков, окружавших Августеон, перевел дух и огляделся. Погони не было видно, однако надо было что-то делать. Евтропий понимал, что, каково бы ни было решение Аркадия, готфские солдаты могут убить его, не задумываясь, потому что именно этого добивался их предводитель Гайна, за которым маячила далекая фигура ненавистного Стилихона. Добраться до своего дворца и запереться в нем? Но не исключено, что именно там его уже ищут, а кроме того, его охрана не сможет тягаться с готфским войском. Взгляд Евтропия упал на видневшуюся из-за портиков прямоугольную крышу Софии. Какая злая шутка судьбы! Не он ли совсем недавно так настойчиво добивался отмены права убежища для церкви? А теперь у него самого нет иного выхода, кроме как припасть к алтарю…

Лавируя в толпе и поминутно озираясь, Евтропий двинулся через Августеон, держась ближе к краю и внезапно буквально столкнулся нос к носу с самим собой – с собственной статуей на невысоком постаменте, смотревшей на него как будто с кривой усмешкой. Sic transit gloria mundi – как-то так говорится по-латыни.

– Да, Ардашир, вот так-то! – горько усмехнулся Евтропий, вглядываясь в собственное мраморное лицо, казавшееся ему странным. Челюсть набок… Да, это после того, как однажды зимой в сильный ветер переправлялся через Золотой рог на пароме. Потом на следующий день лицо скривилось. Сам не заметил, думал, просто зубы болят. Конечно, его это не украсило. Но хорошо, что случилось уже после того, как он был принят во дворец. Если бы во время отбора мальчиков в схолы Палатия у него уже был этот изъян, не видать бы ему царской службы, богатства, власти… Но и не пришлось бы сейчас думать, как спасти свою жизнь. Очередной раз оглянувшись, Евтропий увидел в толпе несколько солдат. Не за ним ли? И, незаметно ускоряя шаг, устремился в церковь.

Служба уже закончилась, но в воздухе все еще стоял душный запах аравийских смол. В пустой базилике шаги отдавались гулким эхом. Евтропий прошел между рядами скамей к блистающей золотом и серебром алтарной преграде. Плечистый, похожий на теленка, юноша в одежде чтеца преградил евнуху путь, глядя на него широко открытыми глазами и, видимо, не понимая, кто перед ним.

– Что тебе угодно, господин? Третий час только отпели, теперь в полдень шестой и литургия, но это еще не так скоро.

– Доложи архиепископу, что я, Флавий Евтропий, препозит кувикула и консул, прошу у церкви убежища, – мрачно произнес евнух. – И покажи, где мне тут можно расположиться.

Юноша заморгал густыми ресницами над кроткими телячьими глазами.

– Сейчас, сейчас, господин… Будет сделано… А ты вот тут пока посиди, за алтарной оградой.

Чтец открыл перед ним створку ворот невысокого прорезного заграждения и указал на место возле стены, где уже лежала циновка – как видно, беглецы скрывались тут не так уж редко.

– Вот тут можешь посидеть. А врата я, если хочешь, запру.

– Да-да, лучше запри, – кивнул Евтропий, чувствуя, как его начинает бить крупная дрожь. А что, если солдаты ворвутся в церковь? Для них ведь нет преград и нет указа. Даже запертые ворота ограды – лишь символическая защита. Будучи первым человеком в государстве, евнух прекрасно это понимал. Готфы непредсказуемы. И вообще использование варварской военной силы – это скачка на необъезженной лошади. Только кажется, что начала слушаться, а она вдруг как понесет по бездорожью, а потом вскинется и сбросит незадачливого седока…

Евнух опустился на циновку, потирая все еще болевшие после прыжка ступни. Время потянулось мучительно медленно, как будто кто-то остановил солнце, жаркими квадратами застывшее на стенах и на полу. Перед глазами Евтропия одна за другой замелькали картины прошлой жизни – или прошлых жизней, точно не одной! Сколько их он прожил? Первая жизнь при матери, служанке в придорожной харчевне, в персидском городе, названия которого не запомнил. Кто был его отцом, он и не знал. Но почему-то мать дала ему царское имя – Ардашир. Может быть, его отец был знатным? От матери запомнил усталые глаза, ласковые руки, легкие поцелуи в макушку. Потом она умерла, и он каким-то образом оказался на рынке невольников. Стоял на деревянном помосте, абсолютно голый, с табличкой на шее, среди других таких же детей, которым было страшно и смешно. Подходили взрослые, осматривали, бесстыдно ощупывали чресла, смотрели зубы. Вместе с десятком других мальчиков его купил чужеземец, бормотавший на непонятном языке, напоминавшем бульканье воды. Потом их куда-то везли в закрытой дощатой повозке. По пути двое мальчиков умерли от поноса. После бесконечного пути по тряской и пыльной дороге была переправа через неизмеримую реку, которую называли морем – Ардашир раньше и не знал этого слова, а речку знал только одну, бегущую с горы, полноводную весной и пересыхающую летом.

Потом было странное, стыдное и болезненное действо, после которого он навсегда изменил свою природу, хотя понял это уже много позже. Тогда гораздо заметней было то, что ему сменили имя. Теперь его звали Евтропием, и он понемногу учился понимать чужой булькающий язык. В схоле, в которую его определили, царил военная дисциплина, но мальчикам-скопцам внушали, что они – избранники судьбы, и они гордились собой, своей формой, умением красиво ходить строем и ловко орудовать мечом и копьем.