3

В легком умственном оцепенении он добрался до гостиницы, обернулся еще раз на мрачное море и волны, поднимавшие гребни с пеной все выше, и перевел взгляд на свой литературный кабинет, который он так полюбил и хотел им насладиться еще и с внешней стороны. Найти его было нетрудно – это был угловой номер на третьем этаже.

Окна мягко светились. Это было странно: он не мог оставить включенным свет в комнате, потому что не зажигал его, входя. Может быть, его забыла погасить горничная после уборки, но это тоже было непонятно – убирать там пока еще было нечего.

Поднявшись по лестнице, он прошел по коридору, чувствуя беспокойство и нетерпение. Дверь в номер была приоткрыта. Возможно, открывать ее не следовало – интуиция подсказывала ему, что его замкнутое существование на этом могло закончиться, а «открыть тексты» можно было, только если полностью «закроешь жизнь», эта мысль давно ему нравилась. Скорее, стоило удалиться оттуда потихоньку и подыскать какую-нибудь другую гостиницу, а лучше новый город, и начать все заново.

Потянув на себя ручку и помедлив еще мгновение, Лунин глубоко вдохнул и открыл дверь. И тут же с облегчением выдохнул: в комнате, в глубоком кожаном кресле у окна, сидел еще один давний знакомый. Увидев Лунина, он приветственно помахал ему рукой.

– Привет, Мишель! Долго же тебя не было.

– Кириллов! Максим, как ты тут оказался? – спросил изумленный Лунин. – Ты давно в Систербеке?

– Мы больше не называем его Систербеком, – ответил Кириллов с благодушным видом, – теперь его имя…

– Знаю, я уже видел, – перебил его Лунин. – Но что ты тут делаешь вообще? Как ты попал в номер?

– Просто заглянул на огонек. Дверь была открыта. Слушай, я у тебя в гостях, но может, ты сядешь?

– Как ты узнал, что я здесь? – спросил Лунин, проходя и вешая на вешалку мокрый плащ. – Я заварю чаю, если ты не против.

– Все в свое время, – ответил Кириллов, откидываясь на спинку кресла. – Чай давай. Это я о новостях, а не о чае.

Лунин пожал протянутую ему руку, сел в кресло напротив и включил электрический чайник на столике. Ветер за окном делался все сильнее, но вскоре шум от закипающей воды начал его заглушать.

– А что, есть какие-то новости? – спросил он, насыпая чай в фарфоровый чайник.

– Так, совсем небольшие, – ответил Максим с улыбкой. – Давай сначала хоть чаю выпьем.

– У меня есть и кое-что покрепче. Может, коньяку?

– Да нет, пока не стоит. К тому же у меня к тебе есть дело.

Лунин разлил чай по чашкам, и они отпили по глотку. Чай, хоть был и небрежно заварен, оказался превосходным.

– Я так и знал, что ты неспроста здесь появился, – сказал Лунин после короткого молчания. – Как ты все-таки узнал, что я остановился в этой гостинице?

– Нет ничего проще: все сведения о прибывших в город передаются в статистическое бюро и службу безопасности… и куда там еще…

– А ты-то какое имеешь к этому отношение?

– Самое прямое. Я участвую в нашей революции.

Лунин замер с чашкой в руке: эту новость надо было переварить.

– Э-э, – протянул он, – в роли кого?

– Ты знаешь, у нас пока все очень зыбко… и неопределенно. На самом деле все началось-то буквально вчера.

– И сразу пришло к полному успеху?

– Да, тебе легко смеяться, глядя со стороны. Но ты прав, все удивляются, как быстро все получилось. Никто этого не ожидал.

Лунин помолчал, отхлебывая чай.

– И что теперь? – спросил он наконец. – Как отреагирует на все это Россия?

– Понятия не имею. У нас много народу этим занимается, спроси у них.

– А как Карамышев-то попал в фюреры?

Кириллова слегка перекосило от этих слов.

– Плохая шутка, – сказал он. – В этом городе лучше так не говорить. И потом, мы уже редко называем его по фамилии. Обычно…

– Э, да вы тут все переименовали!.. – воскликнул Лунин, едва сдерживая сарказм. – Неужели интересно играть в эти игрушки?

– Поживешь немного с нами, тоже втянешься, – с ухмылкой сказал Кириллов. – Кстати, а ты-то что делаешь в городе?

– Зимний дворец брать я тут не собирался, – ответил Лунин. – Я приехал поработать.

– Над чем?

– А это важно? Видишь ли, у меня есть кое-какие литературные замыслы, которые давно лежат без движения. Когда-то надо было за все это взяться.

– Да, это самое подходящее место для спокойной работы. Учитывая последние события.

– Я думаю, ваша революция мне не помешает. Или у вас запланированы на ближайшее время уличные бои?

– Ты знаешь, возможно все. Ситуация далеко не такая спокойная, как кажется.

Лунин взял чайник, глянул на шторм, бушевавший за окном, и налил еще по чашке чаю. Осложнения были непредвиденные и, возможно, далеко идущие. Печально: вряд ли можно было подобрать лучший город для работы, чем Систербек. Ему всегда тут очень нравилось, в другом месте работалось бы хуже.

– Ну хорошо, – сказал он. – Ты упомянул о каком-то деле. Что имелось в виду?

Максим помедлил, как будто в нерешительности. Казалось, он не знает, с чего начать.

– М-м… – произнес он, явно подбирая слова. – Скоро в городе намечается праздник… На следующей неделе, в четверг. Э-э… торжество по случаю прихода к власти.

– И что?

– Будет большой прием, созвали множество гостей, всех, кого только можно.

– Да?

– Парады, манифестации, фейерверки… все как обычно.

– Ты думаешь, это отвлечет меня от работы?

– Нет. Дело в том, что ты тоже приглашен на прием.

Лунин посмотрел прямо на него.

– Но почему? – спросил он. – Какое я имею к этому отношение?

– Ничего этого я тебе сказать не могу. Потому что не знаю. Меня попросили просто передать приглашение.

– Нет, – ответил Лунин сразу. – Конечно, я не буду. Я сюда за другим приехал. И не хотел бы, чтобы меня что-то отвлекало.

Кириллов поглядел в окно, где воющий ветер сгибал уже верхушки деревьев, и сказал:

– Я так и знал, что ты откажешься. Но все-таки не торопись. Там может быть много для тебя интересного.

– Да? – с иронией спросил Лунин. – Может, мне тоже записаться в комиссары?

– Кстати, не такая уж плохая идея. Как это называется, социальная реальность… о чем-то таком у нас вчера говорили.

– У меня в голове такая глубокая социальная реальность, что все ваши парады и манифестации никак ее не заменят. Хотя, если надо, я могу нести транспарант. «Философию – в массы» или что-то еще в этом духе.

– Ну парады-то ладно… Карамышев хочет с тобой увидеться. На приеме был бы как раз удобный случай.

– Э, я вижу, вы уже решили меня к чему-то приспособить! Может, лучше сразу рассказать все начистоту?

– Не переоценивай свою роль в истории. Но на самом деле я и сам ничего не знаю. Как я уже говорил, я приехал просто передать приглашение. Твое дело – согласиться или нет.

– Конечно, я отказываюсь, как и сказал. Зачем мне туда идти? Что я там увижу?

Максим помолчал еще, отхлебывая чай. Лунин чувствовал, что он не все сказал, что хотел, и ждал продолжения.

– Моника тоже будет, – произнес вдруг Кириллов.

Лунин ожидал чего угодно, но не этого.

– А она-то как попала в эту историю? А, ну да…

– Вот-вот. Может быть, она тоже была бы рада тебя видеть.

– Ну, я в этом сильно сомневаюсь. Хотя увидеться бы я не против.

– Вот и приходи. Что ты напрягаешься-то так, это всего один вечер.

– Видишь ли, тут уж или все, или ничего… для хорошей работы нужна полная закупорка. От всего мира.

– И все-таки подумай, – сказал гость, вставая. – Спасибо за чай.

– Как, ты уже уходишь? У нас ведь разговор только начался. Ничего еще толком не обсудили.

– Ты же хотел полную закупорку, – с легкой насмешкой в голосе произнес Кириллов. – Но дело не в этом, я просто спешу. Куча дел еще сегодня на вечер. Или вернее, остаток ночи.

– Ладно, ты заглядывай, я буду тут долго. Приехал на всю зиму.

– Будущее покажет, – сказал Кириллов. – Сейчас все может быть очень необычно. Но надеюсь, что ты все же тут останешься. Желаю тебе хорошо поработать.

– Спасибо, я постараюсь. Как же ты в этот дождь?

– Ничего, меня ждет машина. Вот зима-то, а? Снега в этом году еще не было. Давай, до встречи. Если все же соберешься, это будет во дворце на главной улице, знаешь, где это? Мы как раз вчера туда въехали.

– Я подумаю, – сказал Лунин, чтобы его не расстраивать. – Но не обещаю.

Они попрощались, и Лунин вернулся в свое кресло. Чай еще оставался, и, допивая последнюю чашку, он в задумчивости смотрел в темное окно, где едва видны были силуэты деревьев, шатавшиеся на ветру. Работать уже не хотелось, воображение было слишком отвлечено.

Закончив с чаепитием, он убрал со стола, принял горячий душ и с наслаждением улегся на чистых простынях. Революционные времена это пока напоминало мало. «А что будет завтра – то будет завтра», – подумал он, закрывая глаза.

Сон не шел к нему, хотя сознание понемногу отключалось от дневных впечатлений, вызывая вместо них нелепые призраки. Бледный контур Кириллова явился снова, почему-то махая рукой в странном приветствии. Мелькнул и исчез штормовой Залив, как-то косо и под наклоном, взгляд выхватил пузырьки на гребне одной высоко поднявшейся волны. Море было необычно окрашено – мутным оранжевым светом, лившимся с неба из туч.

Наконец он провалился в тяжелый сон. Кошмар, охвативший его сознание, все углублялся и углублялся, на протяжении нескольких часов. Где-то в третьем часу ночи Лунин вскочил в постели, очнувшись от тяжелого беспамятства, открыв глаза, глядя в темноту и ничего не видя.

Сердце его сильно билось. Перед глазами стояла картинка, только что увиденная во сне: морозный иней на оконном стекле, тесная комната, угол грубого деревянного стола и черный ручей, текущий по полу. Со стоном опустился он на подушку и до утра уже спал без сновидений.

4

Утро встретило его мягким желтым солнечным светом, льющимся из окна. Никаких следов вчерашнего шторма не было. Лунин потянулся, стряхивая наваждение, и вскочил с кровати: надо было работать – наконец-то работать.

Позавтракав и выпив кофе, он достал пачку бумаги и в задумчивости положил ее на стол. Творческих мыслей не было. Он хорошо знал этот внезапный толчок, который пронизывал все его существо как будто электрическим током – когда приходила в голову хорошая идея. Но все идеи куда-то улетучились.

Подумав, он начал набрасывать на бумаге первые попавшиеся фразы – иногда в таких случаях это помогало. Из головы не шел вчерашний разговор, и мысли невольно возвращались к нему. Не верилось, что из всего этого может получиться что-то серьезное, но с толку это сбивало. Появилось ощущение, что он тут уже не один, в отрыве от всего мира, а вовлечен в какие-то события, которым надо позволить развернуться. Сосредоточиться на работе это мешало.

Просидев около часа, Лунин понял, что рабочее утро сегодня пропадет, скорее всего, зря. Поразмыслив, он понял свою ошибку: начинать с мелких деталей не следовало. Сперва надо было продумать идею в целом, а потом уже смотреть, как она развернется на бумаге, какие мелкие подробности к ней добавятся. При наличии хорошего замысла воображение начало бы работать уже в полную силу. Но сначала нужен был замысел.

Бросив пачку бумаги в стол, он оделся и вышел на улицу. Лучшие мысли всегда приходили ему в голову на ходу, а сейчас как раз надо было обдумать что-то масштабное – или какое подвернется. В себя он верил, а остановки в работе – дело обычное, ничего нового.

Море сегодня было не свинцовым, а ярко-синим, волны играли в лучах невысоко висящего солнца. Кое-где валялись деревья, поваленные штормом. Пляж был безлюден, и если бы не холод и это отсутствие людей, его можно было бы принять за летний. Лунин открыл банку пива, взятую в номере, отхлебнул из нее (это всегда помогало творческому сосредоточению) и погрузился в свои мысли.

Что-то мешало работе его воображения, он давно уже замечал это. Как только Лунин пытался раскрепостить сознание, оно выбрасывало несколько случайных картинок и замирало. Когда он пробовал продвинуться дальше, то чувствовал боль, причем источник ее был непонятен. Воображение при этом останавливалось, так что нельзя было вызвать перед глазами даже самый простой образ, не имеющий отношения ни к литературе, ни к философии.

Лекарство тут было простейшее – нужно было лишь немного времени. Лунин всегда интересовался техниками воздействия на психику, и вот как раз подвернулся отличный случай, чтобы пустить их в ход.

Главное было при этом – не вмешиваться в работу сознания, а позволить мыслям течь как бы самим собой. Что оттуда всплыло бы, из глубин памяти, то и всплыло – на бумагу все легло бы отлично, в этом он был просто уверен. Великому искусству неоткуда было взяться, кроме как из глубоких слоев психики, тут нужна была только длительная работа, чтобы освоиться со своими воспоминаниями. И потом привыкнуть к ним, научиться с ними обращаться.

Сконцентрировав внимание на своем отсутствии из своего же ума (большого успеха это никогда не имело, но нельзя было оставлять попытки), Лунин прошелся по пляжу, заодно любуясь волнами, никуда не торопясь и стараясь погрузиться в сосредоточение как можно глубже. Прогулка, как обычно, доставляла ему острое удовольствие. Летние кафе были заколочены досками, что давало ощущение исчезновения людей из этого мира, а что там происходило дальше, в городе – его не касалось.

За речушкой, через которую был перекинут деревянный мостик, начинались сосновые заросли, тянувшиеся вдоль всей песчаной полоски у моря. В сочетании с дюнами это производило прекрасный эффект. Волны накатывали на берег, вынося кое-где рыбьи и птичьи скелеты и пустые створки раковин.

Медитация проходила отлично, с каждым шагом Лунин все больше погружался в странный мир, где реальность была подкрашена смутными воспоминаниями. Ум его грезил как бы сам собой, без участия логики и сознания – смешивая краски, настроения, вдруг всплывавшие в памяти поэтические и философские отрывки, и давние нереализованные желания и побуждения.

Во всем этом была какая-то магия – что-то совсем не относящееся к этому миру, в котором жило большинство людей, скучному, трезвому, серому и будничному. Лунин подумывал уже о том, не зайти ли ему в одно из немногих открытых кафе на берегу и взять еще пива – это позволило бы ему снять легкий страх, который всегда появлялся во время таких упражнений, – и продвинуться глубже.

Выбросив пустую банку в деревянный ящик для мусора (граффити на нем гласило «Ты просто животное»), Лунин огляделся вокруг и увидел неподалеку дощатый ресторанчик, как будто сползший слегка в море с одного края – видимо, это были последствия ночного шторма. Сев за столик в плетеное кресло и с удовольствием отхлебнув из запотевшего бокала, он почти не замечал происходящего, целиком уйдя в свои мысли.

Как должна строиться такая работа, он понимал очень хорошо. Если ему раньше не удавалось подобное сделать, то это лишь означало, что само сознание его не достигло еще каких-то степеней правильного понимания. Надо было очистить его как можно скорее, отказавшись от своего прошлого, как будто его никогда и не существовало, – и затем, восстановив все, что оказалось важным, собрать заново на новой основе, уже с божественной свободой и легкостью.