Жажда удовольствия правила сознанием, он не представлял и дня без наслаждений. Помутившийся от вожделения разум сегодня допустил оплошность. Зная, что дневное время для охоты на женщин опасно, он все же не удержался от соблазна.

Выбитый из колеи привычной жизни, он чувствовал безысходность. Теперь учитель опасен, а если еще и опознал его, то вдвойне. «Нужно залечь на пару дней в берлоге, чтобы все улеглось», – думал он.

С возрастом его сексуальные желания изменились, и привычки стали другими. Прежде, дневное время для вылазок было под запретом. Главной была ночь – время страсти и вспышек оргазма. Он, спрятав лицо под шапкой веток, спускал до щиколоток брюки, оголял детородный орган, и расплывался в тонкогубой улыбке, ожидая наслаждения.

Напуганные женщины с лихвой ублажали его эго, которое еще не прошло этап развития – до супер-эго, когда в мозгах включаются запреты и контроль над инстинктами и закладываются социальные нормы поведения.

Минуты скоротечного счастья наполняли смыслом его нелегкую и унылую жизнь. Удивительно то, что мысль о сексе с жертвой – казалась ему грязной и непривлекательной. Его оргазм был девственно чистым, он не касался тел грязных шлюх, таких, как его мать.

Он каждый день приходил в сад. Еще пострелёнком, он изучил каждый кустистый закоулок. Он наблюдал как весной, неутомимые шмели, обескураженные душистостью цветов, купались в их чреве, наслаждаясь, словно любовники в постели возлюбленных дам. Ему нравилось часами слушать песню сада.

А летом, пресытившийся солнцем, дождями и ветром сад, услаждал его спокойствием, радовал первыми плодами.

Детвора слеталась в него со всей округи. Залезала на ветки, и уплетала с дивным вкусом шелковицу. Он тоже, перепачкав одежду, руки и рот в чернильный цвет, отъедался ягодами.

К середине лета, ему на радость, поспевали крупная радужная черешня, сладкие, словно мёд абрикосы и сахарные белые сливы.

Сад облюбовали не только насекомые. Здесь можно было наблюдать за жизнью людей. И он наблюдал, спрятавшись в густых ветках.

Среди людей есть такие, как он, сладострастные натуры.

Сад открыл путь к наслаждению, такому же сладкому, как плоды.

Он не знал определения своим странным наклонностям, не смог бы произнести без ошибок сложное слово – эксгибиционист, и не ведал, что подпадает под классификацию – садистический тип.

Он получал невиданное удовольствие от вида страха у жертвы, ведь других услад в жизни, он пока не познал. Сознание молчало, когда он непристойно оголялся. В погоне за взглядами женщин, он ровно паук, часами выжидал жертву в засаде.

Демонстрируя плоть, он при оргазме видел яркие вспышки, словно разноцветный каскад фейерверков зажигался на черном небе. Фантазии распаляли страсть в момент охоты. Для него не имели значения ни возраст, ни совершенство лица, ни происхождение дамы.

Вылазки участились из-за желания импровизировать. В воображении ему не было равных. Чтобы получить всплеск чувств, он представлял яркий образ, – перекошенное от ужаса лицо, гортанный крик или вопли. Он мечтал стать победителем и повелителем девичьих сердец.

Ведь все те тетки, на всю жизнь, запомнят его, как альфа-самца. Так думал он, и был прав, потому что, пережив страх, не многие способны избавиться от страха вновь стать жертвой насилия, хотя и не физического.

С каждой удачной охотой уверенность в том, какой он сильный и значимый самец, крепла. Стоило женщине взглянуть на его крепкий детородный орган и вскрикнуть, как душа возносилась от удовольствия до луны. Блаженствуя, он секунды пребывал в нирване. Семяизвержение освобождало от напряжения.

Ночные похождения заканчивались удачно. Жертва с криком убегала, а он, ублажённый, засыпал с чувством собственной значимости.

Лишь, однажды, непугливая баба грозилась оторвать ему «хозяйство», это было самые большое устрашение от женщины за всю историю его побед.

Когда чёрные ночи наскучили, на смену пришел азарт. Он грезил о ликах своих жертв, их взглядах полных ужаса. Эго довлело над страхом быть рассекреченным. Жизнь сродни волку-одиночке, его не обременяла. Он жаждал быть признанным альфа-самцом в стае себе подобных.

С некоторых пор он вожделел юных дев. Девочка-мечта, которая однажды взбудоражила его кровь, удвоила желание стать главным самцом. Как оказалось, он испытывал слабость к скромницам, через них дикарь самоутверждался.

Уступив искушению зайти очередной раз в школьный сад, сластолюбец позабыл о собственном запрете охотиться днем. Впервые его преследовали, и теперь, задыхаясь от страха, он ожидал расправы.

Притаившись, он долго оправлялся от стресса и, вернувшись в действительность, робко бранился за собственную слабость и звериное желание выследить школьницу. Бесстыдный фантазёр, все чаще, думал о взгляде девочки, захватившей в плен его сердце. Но охота, чуть не стоила обличения.

Учитель оббегал близлежащие дворы и улицы в поиске гнусного существа, точнее не скажешь. Удручённый промахом, он вернулся в школу без трофея, чтобы по-отечески успокоить детей, предупредить об опасности, обсудить с учителями инцидент и вопросы, как защитить ребят от подобных сволочей.

Отдышавшись в глубине обветшалого подвала, вымотанный до предела, ночной охотник, как животное упал без сил на запасенное для ночлежек старое одеяло.

Пока не стихнут волнения в школе, он не покинет убежище. Он оставался здесь каждый раз, когда в доме матери намечался скандал. Серые стены подземелья защищали его от людской ненависти.

«Следующий день будет удачнее», – с надеждой на лучшее ночной охотник заснул.

На экстренном собрании школы обсудили вопрос запрета посещать детьми школьный сад без сопровождения взрослых. Директор сообщил о происшествии в правоохранительные органы.

В милиции внимательно выслушали физрука, выяснили подробности о преступнике. Сведения об эксгибиционисте для участкового были не пустой болтовней, потому что участились жалобы женщин на мужчину, пугавшего их в темное время суток – то в парках, то в кустистых скверах. Родители боялись за детей и не отпускали гулять без присмотра.

Но все старания районного отдела внутренних дел были напрасны и мужчину со странным пристрастием не нашли. Уж больно много в их краях любителей мерзких развлечений, которые ловко прячутся и меняют места ночной охоты.

Время стирает из памяти людей злодеяния, ведь они тяжкая ноша для души.

Жизнь приграничного городка скрашивали солнечные весенние дни. Горожане жили привычно скучно, в некоторой степени беспечно, не роскошествуя, праздновали знаменательные даты.

Пропорционально отдаленности от мегаполиса, темп жития в глубинке замедлялся. Малонаселенный район избавлял аборигенов от автомобильных пробок и городского транспорта набитого людьми в часы пик. Отсутствие индустриального шума такого, как в столичных городах, уносило прочь тревогу, замедляло скоротечность мыслей, умиротворяло и уравновешивало дух горожан. Здесь ковался сдержанный характер. Вдвое прирастало население, а значит, дети рождались чаще, чем умирали старики. Царило внешнее благополучие.

Отношение к бытию было иным. Жили люди по собственному разумению и правилам местечкового социума.

В районном центре противоборствовали зло и добродетель, как, впрочем, и везде.

Гармонию мирного существования нарушал груз «двести» из Афганистана, где произошел военный конфликт, в котором участвовал Советский Союз.

Власти СССР решили внедрить прокоммунистический режим в дружественном Афганистане. Защищая и укрепляя южные границы, преданные сыны Отечества, сражаясь в боях за Родину, – гибли.

Косвенная же причина конфликта была до банальности проста и ужасна, как и все, что связанно с войной.

Задумка, – испытать новое оружие на территории дружественного государства и параллельно приобрести навыки ведения боя офицерами, не ведавшими Второй мировой войны, – стала главной целью.

Главарь исламского движения – деревенский проповедник мулла – возглавляющий пуштунов и потерявший глаз в борьбе за власть, обещал своему народу мир. Победив страну Советов, он планировал ввести на своей Родине шариат.

Войну Союз затянул надолго из-за жажды обуздать нерегулярные вооруженные формирования моджахедов, прозванных «душманами».

Для советского народа было неважно, какие причины для войны. Людей волновало одно, – их сыны гибли на чужбине.

Тела солдат привозили в цинковых гробах. Полтора десятилетия останки доставляли военно-транспортным самолетом по прозванию «Черный тюльпан», – груз значился «двести». С ранеными приходил груз «триста», «сотый» – с боеприпасами, деньги числились под номером «семьсот».

Государство отмазывалось от требований матерей, – разъяснить, ради каких целей отдавали жизнь их сыны, – присвоив посмертно звание Героя Советского Союза воинам афганцам.

В гробах оставляли окно, чтобы опознать погибшего бойца, а изуродованные тела доставляли закрытыми. Часто родственники не знали, кого хоронят.

Неведение давало робкую надежду, что сын жив или пропал без вести.

От осознания, что на войне убивали жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб, труп за труп, вырезали, якобы врагов, семьями – малых и старых, у солдат, вернувшихся на Родину, начались проблемы с психикой.

Участь защитников чужого отечества была предрешена. Они спивались, считая себя убийцами. Матери были несчастны, видя страдания сыновей, присягнувших государству не разглашать тайну о войне.

Прибытие груза «двести» было горестным и эпохальным событием, как и День Памяти.

На похороны отовсюду стекался народ. Отстояв часы, в ожидании проститься с воином афганцем, люди скорбели, не понимая, что за война на чужой земле уносит жизнь их сыновей.

За годы страна потеряла десятки тысяч солдат.

Призывники, не желая сражаться, без энтузиазма ждали распределения в места военных действий за рубеж, зная, как много молодежи полегло в пустынях Афгана.

Выбора не было. Попрешь против государственной политики, – сядешь в тюрьму за дезертирство.

Хочешь, не хочешь – убивай.

Повествуя о войне, я только означила время событий в романе, а речь пойдет об ином.

Цензура, в те времена, была жесткой и сдерживала СМИ, чтобы не распространять информацию о любых ЧП, дабы не посеять панику среди народа. Однако людская молва неутомимо разносила сведения о том или ином событии, которое с каждым новым рассказчиком обрастало сомнительно правдивыми эпизодами.