– Ну што… не поймёшь… што?.. – бессвязно просипел он, придерживая кальсоны. – Расплатиться бы надо, – деда била лихорадка. – А то я смотрю: ты го-ордая такая!.. на старика и смотреть… не хочешь…

– За… ч-что… расплачиваться?.. – Белая как стена Мариша торопливо перебирала пуговички кофты, не попадая в петли.

– А, поди, сама не знаешь?.. – Дядька ухмыльнулся и неожиданно крепко обхватил Марину, алчно ловя её губы. – Чай… нне дар-ром… у мменя… околачиваешься… с огрызком-то своим… – Он резко швырнул женщину на койку и жарким холодцом навалился на неё. Женщина охнула. Койка надсадно заскрипела. Огромной пятернёй мужик стиснул хрупкие ладони, другой стал отчаянно раздирать плотную юбку.

– Вы что? – глухо завопила под стариком Марина, – в-вы что-о!

Она билась под липкой тушей, выплёвывая горькие пучки волос, которые дремуче клубились из деда и лезли в рот, застилали глаза. Младенец, проснувшись, взвизгнул, залился плачем. Постанывая, дед неистово кусал гнилыми обломками молодое тело, слюнявил налитые груди, ухватывал молочные соски толстыми губами: «Ох-х… пог-годи-и… Н-не верти-ись…»

Задыхаясь, Марина впилась зубами в старикову поросль. Тот взъярился:

– Так-то… ты… ммм… благодаришь-шь… та-ак?..

– Отпу-ус-сти-и! Жжи-ивотное…

– Н-не хочешь-шь сам-ма… твою мать… – злобно шипел Сидор, – погод-ди… я… с тоб-бой… щ-щас…

Собрав последнюю силу, Марина изловчилась и отчаянно лягнула насильника в пах. Тот взвился, осел на пол, замотал всклокоченной головой: «а-а… с-сука, да я ж тебя щас… ммм… в порошок…» Искусанная и растрёпанная Марина схватила орущего ребёнка. Откинула щеколду и, не помня себя, натыкаясь в темноте на тазы и вёдра, с грохотом выскочила на крыльцо.

– Чего такое?! – с ворохом сдёрнутого с верёвки тряпья на крыльце стояла тётка. Увидев племянницу, влетела в избу, заголосила: «Н-ну стар-рый ты кобелина, а!?»

Послышались крики, глухие удары. Потом всё стихло.

Прижимая к себе плачущего сына, Марина вышла за ворота. Ночь. На улице – ни души. Лишь звёзды перемигиваются на чёрном небе, да белёсый туман маячит с пруда. Покачивая ребёнка, женщина опустилась на лавочку. Её трясло. Огнём горело истерзанное тело. «Господи! Да что же это?.. Бежать!.. Бежать, куда глаза глядят…» Хлопнула калиткой взбудораженная тётка. Источая бражный дух, упала перед Маришей на колени. Взялась нервно оглаживать племянницу.

– Гос-споди, да как же теперь людям в глаза-то смотреть, ежлиф узнают?.. – слёзно запричитала бабка. – Прости… Маринка, Христом-Богом молю… перед памятью сестры моей дорогой – матери твоей… – приговаривала она синими губами. – Ты уж не сказывай никому, Христом-Богом… Ох, как неладно-то всё… – На полуслове прикусила язык, резво откинула одеялко: малец безмятежно спал. – Ну вот и славно. – Старуха ухватилась за скамейку, тяжело встала. – Пойдём-айда в избу… ишь, сквозняк разгулялся! Груди у тебя ещё сырые… Неровён час, застудишь…

Марина всхлипнула.

– Пальцем не тронет больше. Побожился. – Тётка взяла у племянницы ребёнка, поднялась на крыльцо. Она приложила ухо к двери, прислушалась… – Айда! Дрыхнет, должно. А ежлиф снова озоровать начнёт… – зловеще прошептала она, – в околоток сдадим, чикаться не будем!

Малец завозился. Агафья потютюшкала: «ба-аю-бай!», участливо спросила:

– Ну вот, скажи… куда пойдёшь… да ещё с дитём? Кто у тебя тут есть? Колька, язви его, куролесит де-то… с халдой моей… счастье ищут. Выходит… окромя меня… ты и не нужна никому. Да и время счас… сама знаешь… цены бесятся, за чё ни возьмись. Пропадёшь.

Хрипнул заводской гудок. Народ потянулся из проходной.

«Жить не хочу…» – пробормотала Марина. Тётка легонько отшатнулась: «Не дури. Вот для него, для него жить надо! Ты себе уж не хозяйка. Айда-давай в избу, люд со смены идёт, полезут с расспросами».

Думала Марина, всяко прикидывала: «Права тётка… куда идти… да ещё с ребёнком, да ещё на зиму глядя». Так и осталась.

И вот она – новая зима

За окном сгустились сумерки, и снова отключили электричество. Тётка затопила печь, засветила керосиновые лампадки – вонь разнеслась по всей избе. Сладко причмокивал во сне Николаша. Рядом, подняв дверную занавеску, раскладывала пожитки Марина, исподволь поглядывая на стариков.

Обросший Сидор за столом, в драной майке, вцепившись обеими руками в свою седую гриву и монотонно покачиваясь, завывал грустную песню над кастрюлей с брагой: «О-ох… На ту зел-лёнаю могилу… ко мне кр-рас-савица пришла-а-а… да! И вдруг моги-ила задрож-жа-ла…»

Марина вздохнула.

Но вот хозяин очнулся. Выругался вполголоса. Лениво поцарапал грудь. Рука полезла за ковшом. Мужик зачерпнул шипучего зелья, расплёскивая, донёс до рта и единым духом осушил посудину. Грохнул ковш на стол, сладко щёлкнув языком. «Нор-р-рмально! – Он густо отрыгнул, покрутил нечёсаной головой. – Эй, мать! – дед сонно уставился на жену». А хмельная тётка истово крестилась у иконки. Отбивая поклоны, умывалась покаянной слезой. Жалостливым голосом замаливала грехи. Дед скривился:

– Ха! Вот дура-то… и к-кому твои вихля-яния нужны? – Нетвёрдо подошёл, гаркнул жене под ухо: – Слышь-шь, чё говорю-то?!.. я есть хочу!.. Гони вареники на стол! Да чтабы с бульёном…

Тётка враз протрезвела, промокнула фартуком слёзы.

– Хватит зевать-то! С тарелкой за тобой бегать ли чё ли? – Вскоре принесла дымящуюся миску. – Сядь ладом да ешь.

Старик плюхнулся на табуретку, игриво ущипнул жену за рыхлую ягодицу – захохотал, закашлялся. Жена озлобилась:

– Всё ребячишься. Гляди, тарелка полнёшенька! Вот как выплесну те на башку – тогда узнаешь! – грубо пообещала она. Снизив голос, проворчала: – Урюк чёртов, девку постыдился бы! Крючком сгинаешься, а всё…

Сидор аж задохнулся, швыранул ложку!

– А чево мне её стыдиться-то, а? – он свирепо таращил глаза на жену. Та прикусила язык от греха подальше. Сидор, чуть успокоившись, продолжал: – Я у себя дома! – Он хмыкнул, повернулся к Марине, – а ты… милаха… меж прочим… поимей ввиду… – дед затолкал скрюченный мизинец в дремучее ухо, с удовольствием поковырял, закрыв глаза. – Я те прямо скажу: не нужна ты мне здесь… со своим горлопаном. – Изучая палец, старик помыкнул: – Сколь можете сидеть-то на моей шее? – помолчав, колко сказал: – Так чта-а… барышня… вон те – Бог, а вон – порог! Завтри жа. – Сидор нетвёрдо встал, опёрся грязными ногтями о стол.

Марина посмотрела на тётку. Та, словно в рот воды набрала.

– Уйду… – не сразу пообещала квартирантка, – только… как же я… с ребёнком?.. зима ведь… Да и на шее вашей не сижу.

– Зима? Вот ты и думай! А меня это… не колышет, ясно?! – роняя пепел, хозяин бросил под ноги тлеющую сигарку, бочком потанцевал во двор.

– Слышь… – громким шёпотом виноватилась тётка, – он уж давно твердит: «Нужна, – грит, – она мне со своим визгуном, как собаке пятая нога. Не могу, – грит, – смотреть на неё». Ну вот чё ты скажешь? – бабка подняла брови, окинула племянницу сочувственным взглядом. – Слышь… – тётка положила руку Марише на плечо, – он… кабы, греха всё же не наделал: раздразнила ты его, вот чего. Зачну говорить, мол, некуда Маринке с дитём-то идти, дак он сразу – в драку! День ото дня всё злей становится! – Тёткин голос треснул, оглядываясь на дверь, она с хриплым рёвом повторила: – День ото дня-а вот так… Надоело всё-о… Чё делать, ума не приложу-у…

* * *

А зима дурила. Звенели окоченевшие столбы. Поджав хвосты, угрюмо блудили голодные собаки. Хохлатыми воробьями куролесила по наледи бойкая ребятня. Мариша с рюкзаком за спиной мёрзла на остановке, сжимая от ветра сынишку. Автобус не торопился. «Да гд-де же автобус-то?.. хоть б-бы… погреться…» – шептала она, приплясывая окоченевшими ногами. Неожиданно затормозил «бобик». Дверца распахнулась, Марину обдало теплом.

– Куда едем? – За рулём – мужиковатая баба в ушанке и полушубке.

– Н-не з-знаю…

– Чё… деваться некуда что ли? – быстро смекнула шоферица.

– Некуда.

Недолго думая, хозяйка скинула рукавицами невидимые крошки с пассажирского места. «Садись. Хотела полева чить, ну раз такое дело…» – Конечно… нелегко, тем более с ребёнком, – заключила шоферица после недолгого рассказа Марины. – Та-ак… говоришь, пацанёнку второй год? – Женщина задумалась: «Что же с вами…» О! – Она решительно колотнула себя по колену. – Поехали! – машина рванула в другой конец города. – Жена-то моего начальника, ну… которого вожу, как раз в садике заведующая! Поговорю с ней… авось, возьмёт тебя горшки за малышнёй убирать? Может, в садике же, на первых порах и поживёте. Сама будешь сыта, и малец – при тебе.

Разбитый «бобик» на задворках долго вытряхивал душу. Наконец, остановился.

Личная жизнь

Итак… Николаша уже не сопленосый мальчишка. Он – семиклассник, рослый и плечистый молодой человек. Правда, ещё с петушиным голосом… пока. Но… неглупый. Хотя бы потому, что всю «библиотечку школьника» прочитал!

Выходной. У мамы в гостях её приятельница, учительница пения – Валерия Ивановна, скромная, пригожая барышня. Николаша жуёт-не жуёт – тихонько слушает, о чём говорят женщины.

– Ну что я?.. – школьная библиотекарша… так сказать, хранительница книжной мудрости. – Мама печально скребёт ложечкой в чашке. – Тут… хм… своей бы мудрости нажить! – Она допила чай, вынула из кувшина розы. Захрустела целлофаном, разворачивая букет. – Хотя… вроде, должность уважаемая и люблю её безумно, но… – мама щёлкнула ножницами, отложила укороченную ветку, – …но как можно отдаваться работе, если в голове постоянно зудит: «У кого в этот раз… занять до зарплаты?»

– Та же история! – живо поддакнула Валерия Ивановна.

– По идее, я уже должна бы иметь собственную квартиру, – мама вложила розы обратно в кувшин. – Ах, как вкусно пахнут! – Она налила ещё чаю. – Валерия Ивановна, Николаша, доедайте торт. Ну вот… а я с ребёнком всё скитаюсь по казённым углам: то в садике – в подсобной хибарке, теперь вот в этой… За неё «спасибо» тысячу раз говорю школьному начальству. А от районо нужно ещё сто лет квартиру ждать. – Мама включила вентилятор: «жарко!», подправила букет, – обожаю розы! – сыночек подарил. Знает, солнышко моё, что люблю! Внимательный – в отца, – она ласково потрепала сына по голове, – Николаша, унеси, пожалуйста, тарелочки.

Мальчик вышел. Хозяйка, горько усмехаясь, тихо сказала:

– Значит, и получается, Валерия Ивановна, что я – обыкновенная неудачница и… брошенка! Полюбила, родила… А он… дарил розы, дарил, а потом… хм… предал. – Мама приложила палец к губам, – тс-с!.. Николаша не знает…

Паренёк вернулся за остальной посудой.

– Зато вон, какого красавца-сынище оставил в награду за любовь! – позавидовала гостья. – Смотрю, он уж и сам букеты Вам преподносит!

– Преподносит!

– А Вы, Марианна Петровна, не думали, как-то… личную жизнь наладить? – осторожно поинтересовалась гостья, – партию найти? Вдруг с квартирой? Бывают же такие везенья…

– … Наверное, бывают. Но моя личная жизнь… – мама кивнула на сына, – вот – моя личная жизнь!

* * *

Школьные каникулы. Марину на каникулы переводят в городскую библиотеку. Нередко случается месяцами работать и в книжном хранилище при библиотеке: в подвале с низкими потолками.

Лето – горячая пора, весь день на ногах. Вот и сегодня пришла Марина домой, бросила кошёлку у порога, упала на диван. Сын – тут как тут! Целует маму, подкладывает думку под ноги.

– Устала? – беспокоится мальчик, вынимая из сумки продукты.

– Устала, сынок… руки-ноги гудят… километров сто, наверное, истоптала… Студентов полно, преподаватели идут без конца. По десятку книг берут. У всех экзамены. Столько книг перетаскала! – Мама покачала головой. – Зинаида Степановна в отпуск ушла, так и за неё у стойки читателей обслуживала. Одному то посоветуй, другому – это… – Николаша помассировал маме затёкшие ноги. А она продолжала делиться новостями: – Выжата как лимон, сил деликатничать с людьми не остаётся. Тут ещё духота… – мама глубоко вздохнула, словно, хотела надышаться впрок. – Сегодня в хранилище плюс 30, представляешь? – Бетонный мешок… Да ещё темень – это с моим-то зрением! – Мама положила на тумбочку очки, прикрыла измученные глаза, – всё никак электричество не подведут.

– Ну а зимой – холодрыга! Ты помнишь говорила, что в прошлую зиму на каникулы замеряли? Тогда в этом чёртовом хранилище сколько было?.. минус 8? Ужас! – сын встал, – компот принесу.

«Да, сынок, хорошо, что ты ещё не знаешь, сколько я свинцовой да всякой пыли нахлебалась за эти годы… А насекомые? Блохи да книжные черви… Не зря же на коже язвы выскакивают… и нос не дышит… – невесело думала Марина. – О-ох… что-то я сегодня совсем расклеилась…»

Николаша подал стакан.

– Мам, – тревожно сказал он, – иди лучше в какой-нибудь… как его… в офис, а?! Рекламный, например. Или ещё куда… референтом каким-нибудь, секретарём. Да мало ли ещё кем! Тебя с руками оторвут с библиотечным-то дипломом! Работать по-человечески будешь, не то, что сейчас… И с нормальной зарплатой. Вон у Серёги мать тоже с библиотечным институтом…

– Не могу, сынок, здесь хоть плохонькое, но жильё. За него и держусь. И школа под боком.

– С хорошей зарплатой можно и какой-нибудь домик купить! А пока – внаём взять… – не отставал Николаша.

– Конечно, ты прав, буду, наверное, искать что-то подходящее, а пока… – Она поцеловала сына, – спасибо за компот и за… цветочки, конечно! Во всей комнате аромат стоит…

* * *

Николаша часто приносит маме любимые розы.

А началось с той апрельской ночи, когда он вдруг услышал всхлипывания. – На кухне над раскрытой книгой склонилась мама. На страницах – кучка хрустящих лепестков розы… Николаша знал, что отец – лётчик-герой, погибший во время боевого полёта, больше всего на свете любил маму и стихи Э. Асадова. Папа читал ей Асадовские строчки и осыпал маму розами, отчего у неё каждый день был праздник.

– Смотри, Николаша, как замечательно… – сын, затаив дыхание, слушал стихи и видел папу, от которого не сохранилось даже фотокарточки.

 
«Ну, а если пропал мой след,
И пришёл без меня рассвет,
Я прошу: не сердись, не надо!
Знай, что просто меня уже нет…»
 

Вот в ту самую ночь сын и дал себе слово, что теперь у мамы снова будут праздники.

* * *

Разноголосый базар. В цветочном магазине – розы. Кремовые. Вишнёвые. Разные. Букетами и порознь. У прилавка – красавец-усач. Николаша приценился. – Иди-давай, э-э, пацан! твоих денег не хватит! – отмахнулся продавец, но стоимость всё же назвал. Николаша отошёл: «Правда, дорого. – Он задумался: – Где раздобыть деньги?..» – Пос-сторони-иссь!.. – Бомжеватый мужичонка, согнувшись в три погибели под огромным мешком, покачиваясь, шаркал разбитыми сапогами по булыжной тропинке. На цыплячьей шее болталась распаренная лысина. Грузчик скинул ношу в чёрную жижу. Не разгибаясь, закрыл пальцем ноздрю, сморканул в сторону. Подтянул штаны. Устало спросил Николашу:

– Ну и чё ты… вперился? – Дядь, дай помогу!

– А вот это вот не хошь?! – выхрипнул бомж, протянув Николаше серую фигу. Мужичонка скривился, выплюнул жёванный окурок, беззубо прошамкал: – Не отымай копейку, – направился к гружёному бортовику, – ж-жалельщик тоже выискался… без тебя муторно. Расстроился Николаша. «А… может, вечером на вокзал смотаться, там вагоны овощные приходят – студенты же разгружают?..»

Паренёк пошёл домой, решил дождаться вечера. На улицах – дневная сутолока. Зазывают товаром лавки и магазины. У книжного в глаза кинулось яркое объявление: «Букинист» принимает старинные печатные и рукописные издания, а также рисунки, картины». От нечего делать, Николаша зашёл в магазин. Сильно удивился: на выставке – всякий хлам! Глуховатая старушенция с затейливой причёской и в пенсне горбилась за столом.

– А?.. Какую, говорите? Не поняла… Эту вы просили? Будьте любезны, – дама бережно протянула пухлую книгу тонкими сморщенными руками, похожими на куриные лапки с длинными когтями. – Только… молодой человек, пожалуйста… осторожно.

Николаша полистал ветхие страницы. Вернул. Посмотрел цены разной трухи. Ахнул: «Так дорого?!» Он понял: чем старше товар, тем дороже.

Паренёк задумался… И тут он припомнил: однажды, когда-то давно, мама выдавала книжки, а Николаша в дальней комнатке, которую мама почему-то называет «запасником», разбирал бумажное ремьё. Вдруг с потолка, как из ведра полилась горячая вода. Пар валил словно в бане. Мама клеёнкой закрывала стеллажи. Долго со всеми вместе Николаша помогал вытаскивать из «запасника» размокшую рвань: еле живые картинки, старые газеты и журналы, потрёпанные книжки… Позже мама бережно укладывала спасённое и высушенное «добро» на свежеструганные полки. И на предложение Николаши – выбросить всё или сдать в макулатуру, мама тогда испугалась даже: – Как можно?! Это подарено школе в разные годы из личных библиотек: авторами, артистами, коллекционерами. А вот это, – она указала на стопку пожелтевших книг с красочными картинками, – с бывших помещичьих усадеб! Нет, сынок, этот материал бесценен… он – на строгом учёте. По нему готовлюсь к обзорам, выставкам. Придёт время – переплётчику сдадим, и всё будет как новенькое!

Ох, и смешная мама! Кому это надо? И всё-то ей жалко. Добрая потому что. Да такой рвани в любом мусорном ларе полным-полно! Ветром вон по улицам разносится – дворники убирать не успевают!

Теперь Николаша знал, как сделать маму счастливее.

Дома юноша взял из ящичка кухонного стола колечко с двумя ключами. Пришёл в школу.

Тишина. Вахтёрша – хромая тётя Валя, сидит у стеклянных дверей, вяжет.