Глам. Мета четвертая

Кто знает, какова любовь богинь, в тайне предпочитает ее избегнуть. Они походят на драгоценный подарок, который негде хранить. Только их красота оправдывает все, заставляет закрывать глаза на противоестественность связи.

Да, Ратна была той самой небесной странницей, найденной в пыли, положенной за пазуху, и беспощадно ранящей живот и ткань рубахи острыми как лезвие краями. Такие следует хранить в ларцах с защитными янтрами…

День рядом с ней рождался из ночи. Держа в объятьях этот хрупкий мир, он испытывал странные, незнакомые чувства.

В нежной, гибкой телесности Ратны было много от ребенка. Невысокого роста, волосы коротко острижены, как обычно у жриц-сайби. Трогательно… Как семилетнее дитя на грани выбора варны.

Он не зачал жизни. Ни одной. Знал об этом и делал намеренно. Порой воины поощряли такое. Но тело… Оно негромко шептало о своем. Однажды застал себя носящим ее по клети. Укачивал, завернув в одеяло. Испугался. Слишком многое из телесных стремлений приходится забывать ради пути.

Но отцом он был… Всем, кого втянул суровый мир воинов. Они приходили в кром стриженными, в знак обретения нового пути, потерянными, слишком маленькими и беспомощными. Семи лет от роду. Им нужна была рука на голове и доброе слово. «Отче» – так они обращались и обращаются. Но это «отче» звучит как «исвара».

Был, правда, человек, называвший отцом без оттенка «господин». Мальчик, за которым стояла смерть. Яркий, сильный, избранный… Надежда для свода, для всех арийских вежд… Прирос к сердцу. И украл то, что крадут дети в жажде воплощенья. Зерно жизни.

Десирад по прозвищу Сар… И не только по прозвищу. Сар, каких поискать. Вещий…

Жалею, что отдал ему зерно, но свершенье для воина – единственно возможный ход событий. Не ведаешь на этом пути, что многого в жизни стоит избегнуть. Не начинать и не задумываться даже…

***

Днем Ратна горела, как солнце. Едва возможно угнаться. Когда силы оставляли, вспоминался лунный свет, она, спящая. И все забывалось. И страх, и восторг. Пропадали сомненья… Только эта прекрасная мечта в руках. Мечта о несбывшемся, о невозможном…

«…Ты найдешь утраченное в грядущем…» Аватар-мета жила без малого пять тысяч лет тому вперед. Древняя машина сошла с ума, выбрав для служения чужака. Это была женщина, походящая сутью на Ратну, но на Ратну из мира демонов…

Поисковая сеть жрицы беспримерно мелкая и подробная. Взглянул – едва не одолело забытье. Так бывает перед лицом непосильного испытания Нити уходили за временной предел на тысячелетия. Какую же мощь должно вмещать в себе это хрупкое тело?! Тогда он впервые испугался. И этой женщины, и пропасти, куда она толкала.. Задумался о побеге. Пусть все идет, как заповедано. Надо готовить вежду к исходу…

Ратна мгновенно поймала настрой, и произошел разговор взглядов. Она ни к чему не принуждала, не давила и не пыталась обмануть, просто предлагала возможность… Единственную… Исход был тяжким испытанием и, в половине случаев, заканчивался неудачей.

В деланиях переноса из грядущего воину со жрецом не сравниться. Пришлось прибегнуть к силе братства. Деяние поддержали те, кого называют сары. Воины с сильным жреческим зерном. Взглянув на иного, не вдруг поймешь – нара или нараяна. В кроме их было шестеро. Совсем юные. Но мета сара видна уже с рождения. Они не спрашивали ни о чем, просто отдали, что требовалось. И с той поры стали единым комом силы. Многоглавым уродом из тех, что срастаются в утробе, и обречены на дикую смесь отчаяния и удовольствия от близости друг друга.

Пока не попробуешь, не можешь себе представить, сколь многое приходится отдавать тому, кого считаешь отчасти собой. Особенно, если он твое подобие. И вместе с силой дана ему свобода. Свобода быть странным, несуразным, страшным порой в своем принципе.

Десирад был одним из шести. И он предал меня. Предал дважды.

И первый раз я не отважился его судить. Стоит идти против природы? Ратна была из тех, кто не успокоится в объятьях одного мужчины. Что странного, в том, что следующим выбрали его – юного, красивого как бог, владеющего волшебным голосом гандхарва?

Он мог и не пойти вслед за ней. Ведь видел и понимал все. Но родовая связь делает глухим и слепым к страданиям старших. Так человек принужден выживать в недрах этой дживы…

Второй раз… Мне ли его судить? Он – моя молодость. Та же буйная, больная душа. В поисках смысла, своего места под солнцем…

Меня, будь я тех же лет, начатое напугало бы, отвратило… Нет в том правды и милосердия. Жестоко, как сама жизнь, дающая шанс сильному за счет слабых…

Юному не по силам принять и благословить зверство бытия. Рвется и бунтует, даже с риском погибнуть, стать тем самым загнивающим членом, который стоит отрубить, чтобы выжило целое.

Но больно это и страшно – резать собственную плоть…

Лина. Обстоятельство пятое

Тяжесть… Болят бока, руки, голова. Челюсти сводит. Во рту противный кислый вкус. Дышать невозможно. Это страшное навалилось всем весом. Ни вывернуться, ни даже дернуться…

Глаза разлепить… Трудно дается, но надо. Первое – удивленный взвизг. Просто не смогла удержаться. Испугалась очень. Лапы. Прямо у лица. Красные, корявые. Одна давит на лоб. Больно – череп едва не хрустит, другая сжимает скулы, в двух болезненных точках, чуть ниже уха. Когда надавишь случайно, щеку подперев – появляется эта самая боль в сведенном подбородке и кислота во рту.

Меж лап – сосредоточенная ангельская физиономия. Запах пота, свисающие растрепанные косы. Оскалился, даже кончик языка высунул между зубами. Погружен в процесс и уверен в результатах. Знает, то есть, что делает.

И все предвидел. Что будут дергаться, вырываться. Сидел на ней, плотно обхватив ногами бока. Очень сильный и тяжелый. Руки притиснул к туловищу. Не двинешься. И болит все, как в клещах.

Вместо ругани получалось мычанье. И сознание вернулось, прояснилось вполне. Возмущенье и злость, они, как раз – последствия включения мозгов. Пока не работают – страх… Такого утробного ужаса, как здесь, когда уже само тело паникует, трясется, рвется куда-то нелепо – не доводилось испытывать. Просто не хозяин уже этому напуганному зверю.

Что очнулись и злятся, ангел мигом просек. Хватку ослабил, откинулся назад, но не слез. Сделал странный жест. Встряхнул руки, будто хотел, чтобы сошла вода или грязь. Пас был из целительского, или даже, врачебного обихода.

– Извини, думал ты сильная, – он сделал неопределенный жест у головы, – держишься, самоуверенно.

Ребра болели невыносимо. Тяжелый, сволочь. Странно тяжелый для такого сложения. К тому же, вставать не собирался. Наклонился, провел рукой по волосам. Приблизился. На лице, застывшем каменной маской выражение сумасшедшее. Глаза распахнуты, ноздри дрожат. Черт его знает, то ли принюхивается, то ли в горло сейчас вцепится. Она отвернулась, дернулась изо всех сил и простонала:

– Да слезь ты уже! Больно!

Он легко поднялся. Будучи крупным человеком, Сар был на редкость ловок в движениях. Мягок и быстр, как ртуть.

Руки занемели совсем. На боках, должно быть, уже наливались синяки. Вид будет веселенький через пару дней. Что врать-то? Соседям… Какие соседи?

Действиям ангела она не удивлялась. Вот, другой это сделай – и ругаться, и драться бы полезла. Но в ангеле было странно все. Какой диагноз непонятно, но видно – не здоров человек. Однако реакцию на ее поведение проявил вполне стандартную. Производила она впечатление этакого самоуглубленного флегматика, и никто не беспокоился насчет неожиданных взбрыков.

– Ты, должно быть, разочарован?

Сар отмахнулся:

– Сейчас тут веселье начнется… Мало не покажется!

У него был вид собаки, взявшей след. Глаза стеклянные, ноздри дрожат. Сеттер в стойке. Даже руку к груди подтянул, чтобы уж совсем один в один. Наконец отвлекся, мотнул головой и бросил:

– Шевели концами, вставай!

Видя, что не спешат, схватил за шиворот и поднял рывком.

– Кому говорю! Хворост собирай и в яму вали! – иконописный лик отлился в совершенно собачий, под усом блеснул клык. Не подчинись – верно заработала бы оплеуху. Испугаться не успела. Мигом отнесло на десяток шагов. Тело, оно свое дело знало…

Но собранный в суматохе хворост в руках не удержался. Посыпался. На Сара было страшно смотреть. Высокий жилистый парень, изо всех людских типажей более всего напоминавший спецназовца, отчетливо паниковал. Двигался очень быстро, просто метался. Охапки веток жужжали, как снаряды. В яму их кидал. Порой промахивался. Но страх, он виден в тысяче мелких жестов. Оскальзывании, промахах, влажном блеске глаз. В манере этой поминутно оглядываться, дрожа ноздрями. Он боялся… Вот такой… Косая сажень в плечах…

Господи, что же это будет? Кошмар какой-то уж совсем…

Неожиданно накатили другие ощущения. О хворосте больше не вспомнилось. На грани слышимости родится шум и начал нарастать, стремительно, как приближающийся поезд. Гудело громко и странно, как в трансформаторной будке. Такой едкий, проникающий в самые мозги, звук… В воздухе ощущалось электричество, до того, что чудились искры, пробегающие в траве и между ветвей. Одежда и волосы чувствительно кололись током. Гул перерос в треск. Это ударило по нервам и заставило сжаться, застыть, спрятать лицо. К горлу подкатила тошнота. Она не помнила себя от ужаса.

– В яму, скорей! – рявкнули над ухом. Удар и полет вниз. Яма была глубокая. Непонятно откуда взявшаяся рытвина примерно в человеческий рост. Скорей всего, опавший карст. Здесь так бывает…

Что на этот раз уже точно сломает себе шею – уверенность была полная. Летела вниз головой. Благо хватило ума выставить вперед локти. Ветки спружинили, как батут. Ее откинуло к стене и вовремя. Сверху валилось темное и тяжелое. Отчаянный треск, и ее утянуло под сучья. Дышать стало невозможно. Мало того, что на ней лежали всем весом, ее вдавливали в сучья, трамбовали на самое дно. И главное не видно ничего. Лицо накрыл войлок. Толстая мохнатая ткань. Складки бесконечные, из которых не выпутаться. Она мотала головой, отплевывалась и пыталась кричать. Но слышался хрип.

Наконец удалось высунуть нос. Страх немного отпустил. Неяркий свет угасающего дня сквозь массу сучьев, предметы какие-то угольными глыбами…

Потом родился звук. Сначала на грани слышимости. Похожий на радостный, полный рев трубы. Раскатистый, богатый, он радовал ухо, и даже казалось, что сейчас мелодию узнаешь… Потом стало не до этого. Сар навалился всем весом, стиснул, так что ребра хрустнули. На уши легли горячие влажные плиты. Окутало ватой, но звук он продолжался, только теперь поменял тембр и переродился в зловещий рев. Сейчас это был уже невыносимо резкий сигнал электрички. Бесконечно растянутый, свербящий ухо, Господи, да что же это? Ревет все громче, и вот уже та грань, когда звук вот-вот погаснет навсегда, разорвав перепонки. Страшный, почти неслышимый, ощущаемый как мелкая тряска, гул, от которого кипят мозги…

Темнота, дикий страх на грани жизни и смерти. Миллион нелепых вопросов, проносящихся в голове: «Что это? Что там вообще наверху? Бомба упала? Какой-то маньяк убивает звуком все живое? Почему эта боль? За что?»

Это была черта, когда сознание собирается в пульсирующую точку, и остается лишь вопль, полный ужаса. Тот самый, скрипящий, последний в жизни… Из реальности она выпала.

***

Вернуться заставила боль в ушах и челюстях. Сар собрал руки вокруг ее головы в кольцо и сжимал что есть силы. Ревело по-прежнему. Но чувствовалось – глохнет. То страшное, что перлось над ними через лес, удалялось. Гудя, треща сучьями, катилось куда-то вдаль. Сар снял хватку и немного приподнялся. Провел по щеке.

– Ты как?

Била дрожь. Собрать для слов скачущие челюсти – не смешите. Еще пару минут не получится. И, кстати, дрожь рождал не пережитый страх…

Холодно… Очень холодно. Мороз как зимой, градусов двадцать. Хватает за щеки, забирается под брюки, в рукава. Глаза слезятся…

– Сар, что это? Почему холод?

Смешок над ухом.

– Расслабься – уйдет.

Слышала такое, не от него первого, но не верила. Он норовил прикрыть ее собой, укутывал в ткань, складки подтыкал.

– Но холодно же! Неужели не мерзнешь?

– Спи лучше, – В нос ударил запах пряностей. Изысканный, тонкий аромат белого перца и корицы. До того, что явственно представился яблочный штрудель на ослепительно белой тарелке в кафе…

Это одеяло. Складки пахнут… Откуда оно взялось?

Над лицом нависло темное. Его ладонь. Странный жест, но не страшный, потому что тепло идет от руки и пахнет она нормально – давленной травой, землей, металлом…

Спокойно стало, сонно. Как-то вдруг, с пол-оборота. Дрожь улеглась, о холоде забылось. Куда-то он сам постепенно ушел…

Сар лежал теперь рядом, перекатившись на бок. Теплый, большой, слышно как сердце стучит. Как-то слишком медленно, глубоко и размеренно. Не по-людски…

Обнимать этого парня, было как тумбочку или полку с книгами… Слишком жесткий, слишком много острых углов, даже там, где им, по идее, быть не положено… Стройный человек, знаете, только издали красиво смотрится. Окажешься поблизости и поймешь, сколько там на самом деле костей…