Назаров сел за рояль. Аглая Александровна, полная брюнетка в зеленом шелковом платье, спела прекрасным, чистым сопрано «Островок», «Весна идет», «Не пой, красавица, при мне».

Гости восторженно аплодировали.

– Теперь судите сами, где высокое искусство, а где пошлость и кривлянье. Но мы не собирались вам мешать. Развлекайтесь, дети.

Николай Николаевич увел «стариков» в свой кабинет, где они охотно расписали «пулечку».

– Родителям не понятна тонкая игра настроений, – сказала Марика. – Бобби, вы обещали нам почитать Северянина. Пожалуйста, прочтите «Berceuse осенний».

Бобби вставил монокль и начал читать, завывая:

 
День алосиз. Лимонолистный лес
Драприт стволы в туманную тунику.
Я в глушь иду, под осени berceuse,
Беру грибы и горькую бруснику.
Кто мне сказал, что у меня есть муж
И трижды овесененный ребенок?..
Ведь это вздор! Ведь это просто чушь!
Ложусь в траву, теряя пять гребенок…
Поет душа, под осени berceuse,
Надежно ждет и сладко-больно верит,
Что он придет, галантный мой Эксцесс,
Меня возьмет и девственно озверит…
 

Монокль выпал и повис на шелковом шнурке. Публика была в восторге. Затем он прочел стихи Бурлюка, в которых воспевалось «девичье лоно».

– Теперь Бодлера! – кричали барышни.

Бобби по-французски, грассируя, гнусавя и закатывая глаза, прочел стихотворение «Падаль» из цикла «Цветы зла».

– Гениально!

– О, еще, еще! – кричали ему.

– Не могу больше, устал, – капризно сказал Бобби, вставляя монокль.

– Концерт окончен, будем играть в фанты! – объявила Марика.

Она взяла вазу с заранее приготовленными билетиками, свернутыми в трубочки, и обнесла гостей. Каждый взял записку и вслух прочел «задание». Например: пройти на четвереньках по комнате, подлезть под рояль и прокричать петухом, быть исповедником грехов, рассказать о своей первой любви или анекдот. Под общий хохот все исполняли свои номера.

После фантов играли в «пропажу».

Одному из юношей завязали глаза, а Марика в это время спрятала за корсаж свой платок. Молодой человек, когда с него сняли повязку, должен был его найти. Когда он приближался к Марике, гости кричали «тепло», а когда удалялся – «холодно». Окончанием игры должен был служить возглас «горячо», но он, конечно, так и не прозвучал. Под общий смех Марика вынула из-за корсажа «пропажу», а молодому человеку назначили штраф: помяукать, полаять и поблеять под столом. Все это он исполнил с большим мастерством, чем привел компанию в восторг.

Марика раздала гостям карты «Флирт цветов», и все стали соревноваться в искусстве делать комплименты и объясняться в любви от имени цветов.

Так развлекались до самого ужина.

В час ночи, проводив последних гостей, Юрий сказал:

– Не пойму, почему девицам из семей нашего круга нравятся песенки про наркоманов, проституток и сутенеров.

– Юрка, ты подлец! – Марика выбежала, хлопнув дверью.

Ольга Александровна выразительно посмотрела на сына, как бы напоминая: давно ли сам был таким же; а Николай Николаевич пожал ему руку:

– Слава богу, ты начал взрослеть.

– Я к вам, Николай Николаич, на сей раз по сугубо личному делу, – говорил водочник Буянов, входя утром в канцелярию Назарова.

Он уселся в предложенное кресло. Назаров угостил купца сигарой. Оба закурили.

Буянов был водочным королем России, поставщиком двора Его Величества, в каковые попал, дав хорошую взятку коменданту дворца, а тот убедил кого надо, что водка Буянова лучшая в мире.

Купец славился в Москве своим распутством, о нем рассказывали анекдоты, один скабрезнее другого. Внешне он походил на героев пьес Островского: с гладкой прической, напомаженным пробором, небольшими закрученными усиками, какие часто встречаются у лакеев и парикмахеров. Зато носил дорогие английские костюмы, большую жемчужину в галстуке и бриллиантовый перстень на указательном пальце правой руки, который часто выставлял вперед во время переговоров с партнерами. Этот указующий перст знали многие.

– Сегодняшнее дело не касается моей фирмы, – начал Буянов, – оно сугубо интимного свойства. Буду с вами как на духу. Я верующий человек, ей богу! – он перекрестился. – Мне нужно во что бы то ни стало развестись с моей дражайшей Диной Ивановной, причем как можно скорее.

– По чьей вине развод?

– Разумеется, не по моей! Чего ради я буду содержать ее? Не в моих правилах бросаться деньгами. Настоящая причина развода в том, – говорю, как на духу, – что мне нужен наследник. Как я ни старался, у нас с Диной Ивановной ничего не вышло. Подумайте, вот я умру, и труд всей моей жизни пропадет. Зачем же, спрашивается, я жил?

– Бесплодие не может служить поводом для развода, Петр Петрович. Нужна доказанная измена и свидетели адюльтера.

– Не беспокойтесь, я все предусмотрел. Вы только не осуждайте меня.

– Зачем же осуждать…

– Я должен во всем вам признаться – как на духу, ведь я верующий.

– Конечно, Петр Петрович, мне необходимо знать все, чтобы я мог защищать ваши интересы.

– Вот именно. Так вот, я инсценировал измену жены. Из меня мог выйти гениальный режиссер, хе-хе. В общем, однажды в Петербурге я остановился вместе с женой в гостинице и ушел на весь вечер, якобы по делам. Дождавшись, когда моя жена разденется и ляжет, я втолкнул в наш номер одного типа. Тот запер дверь изнутри. Тут явился грозный муж, то есть я. Ну как бы только что вернувшийся к себе. Стучу в дверь, а мне не открывают! Ору на всю гостиницу. Жильцы повыскакивали из своих номеров, сбежалась прислуга. Коридорный открыл дверь запасным ключом, и все увидели, как моя Дина, полуголая, в постели, вырывается из объятий нанятого мною актеришки. Я шумел, бесился от ревности, рвался убить соперника, как настоящий Отелло. Меня еле удержали. Жена кричала, обзывала меня сволочью и негодяем, но ей никто не поверил. Тут же, на месте, я завербовал свидетелей. Вот их адреса. Свидетели самые подлинные, не беспокойтесь.

Буянов вынул из бумажника листок и положил его на стол.

– Я, конечно, оплачу их показания, ну просто из благодарности. Как видите, измена налицо. Комар носа не подточит.

Николай Николаевич, всегда считавший себя джентльменом, был возмущен подлостью купчишки, но смолчал.

– Кого надо в консистории подмазать – действуйте, – продолжал Буянов, – я на все согласен. Духовные тоже денег стоят, знаю… Теперь объясню, почему мне экстренно нужен развод. Я нашел новую жену. Вы ее знаете. Это королева оперетты Ванда Станиславовна Поздняковская. Сейчас она блистает в оперетте «Веселая вдова». Сам Легар подарил ей свой портрет с автографом: «Первой русской веселой вдове». В прошлом Ванда Станиславовна была певичкой в варшавском кафешантане. Я осчастливил ее, взяв к себе за хороший голос и стройные ноги. Привез в Петербург, где она училась петь и танцевать у лучших профессоров. Я вложил в нее кучу денег, сделал королевой сцены, теперь ее знают по всей России. Вы наверняка ее видели?

– Как же! Она очаровательна.

– Вот видите! Я сообщу и другой секрет – как на духу! – Ванда Станиславовна сделала несколько абортов и теперь снова беременна. Тут я решил: «Хватит абортов, давай мне детей!» Как видите, Николай Николаич, я ничего не утаил. Как на духу, ей богу! – Буянов снова перекрестился. – Возьмитесь за мое дело и сделайте все быстро, пока она не родила.

– Петр Петрович, – замялся Назаров, – не обижайтесь, но я не веду бракоразводных дел. Только гражданские, в том числе и дела вашей фирмы. Для развода вы должны поискать другого адвоката.

– Боитесь замарать ваши чистенькие ручки! – Буянов шумно отодвинул кресло. – Так слушайте мой последний сказ: или вы поведете мое дело, или мы расстанемся навсегда. Тряпка юрисконсульт мне не нужен! А я, дурак, все ему, как на духу, выложил! Сейчас пойду к вашему конкуренту Пивоварову и передам ему все свои дела. Увидим, кто выгадает.

Буянов решительно шагнул к двери. Николай Николаевич, испугавшись, что потеряет ценного клиента, поспешил его остановить:

– Хорошо, хорошо, я согласен. Право, какой вы горячий.

– Так-то лучше, батенька, – примирительно сказал Буянов, возвращаясь к столу. – Ну, какой нам резон ссориться? Принимайтесь за дело. Это вопрос счастья двух любящих сердец и светлой будущности ребенка. Святое ж дело! Я буду присылать вам много подобных клиентов, у меня легкая рука. Вы еще разбогатеете на этом. Завтра вам принесут все необходимые документы и аванс на расходы.

Вечером Назаров рассказал обо всем Ольге Александровне.

– Но это же уголовное дело! Как ты мог взяться за него! – возмутилась она.

– Ничего не поделаешь, – как всегда, ответил супруг, сконфуженно жмурясь и потирая виски, – надо жить, друг мой. Деньги не бывают чистыми, к ним липнет грязь людская. Если я не возьмусь за это, он подложит мне свинью, и я лишусь клиентов из торгово-промышленного мира.

– Вышло то, чего я всегда боялась…

Больше они не возвращались к этой теме. Буянов выиграл бракоразводный процесс. Консистория поверила свидетелям. Прелюбодеяние, невзирая на протесты несчастной женщины, было доказано. Купец оставил бывшую супругу без средств, отняв даже те драгоценности, которые когда-то сам ей дарил. После развода он венчался с Вандой Поздняковской.

После Буянова к Назарову повалила клиентура по бракоразводным процессам. Он приобрел известность среди купечества как опытный специалист в этой области. Теперь в его канцелярии имелся целый штат лжесвидетелей, навербованных помощником, который знал подходы к консистории.

Решив, что утерянной чистоты не вернуть, Назаров брался теперь за любое щекотливое дело, ведь чем оно было грязней, тем выгодней. «Техническую» сторону этих дел он скрывал от жены.

– Барон Вурменталь убит! – воскликнул однажды после завтрака Николай Николаевич, просматривая свежий номер «Русского слова».

– Что ты! – охнула Ольга Александровна. Рука ее дрогнула, и она пролила кофе на скатерть.

– Вот сообщение. – Николай Николаевич прочел вслух: – … ммм… так-так-так… вот: «Около девяти часов утра при выходе из дома выстрелом из револьвера убит губернатор, камергер двора Его Величества, барон Карл Карлович фон Вурменталь. Подозреваемая в убийстве семнадцатилетняя гимназистка Нина Попова задержана на месте преступления». Вот те на! Уже второго губернатора в Нижнем кокнули. – Он прицокнул языком. – Вот что значит быть и нашим, и вашим. Опасно сидеть на двух стульях. Куда мы катимся, если даже дети начали стрелять…

– Семнадцать лет, совсем еще девочка. Неужели ее ждет виселица? – взволнованно спрашивала Ольга Александровна.

– Что ж еще! Ничего не поделаешь, Россия – страна варварская. В Персии поступают более гуманно: сажают на кол…

Ольгу Александровну передернуло от его цинизма, как и от всегдашнего «ничего не поделаешь». С каждым днем муж раздражал ее все больше, и все труднее было это скрывать. Она не пошевелилась, даже глаз не подняла, когда он поцеловал ей руку перед уходом в канцелярию.

Через несколько дней к Назаровым неожиданно заявился Иван Егорович Марков. Ольга Александровна не видела его несколько лет и не сразу узнала в пришельце бывшего репетитора своего сына. Одет он был не по-господски: в черную косоворотку и брюки, заправленные в сапоги. Еще и бороду отпустил, которая его старила, как и небрежно зачесанные назад длинные волосы с преждевременной сединой. Отросшая челка постоянно спадала на лоб, он откидывал ее рукой. По тому, как он смотрел на Ольгу Александровну, как держался с нею, как волновался во время разговора, было видно, что он по-прежнему не равнодушен к ней.

– Я здесь проездом, Ольга Санна. Пришел посмотреть, как вы тут живете, – Марков легко сжал протянутую ему руку.

– Очень рада вас видеть, Иван Егорыч, и я недавно вспоминала вас.

– Если хорошо вспоминали, то приятно слышать.

– Конечно, хорошо. Я вас не сразу узнала, вы изменились, бороду отпустили. Привыкла видеть вас в студенческой тужурке.

– Да, много воды утекло. Дети, верно, стали совсем взрослыми?

– Юрий на втором курсе юридического факультета, будет адвокатом, как отец. Марика в последнем классе гимназии. Ну а мы с вами стареем, Иван Егорыч, не так ли?

– Только не вы! – сказал Марков и покраснел.

– Вы женаты, Иван Егорыч? – пришла на помощь Назарова.

– Некогда мне.

– Чем же вы так заняты?

– Работаю земским врачом в вашей бывшей губернии, то есть работал…

– Ушли с должности?

– Меня «ушли». Выслан из губернии как политически неблагонадежный – в двадцать четыре часа. Приказ подписан бароном Вурменталем.

– Ах, бедный барон, ведь он, бедняжка, погиб.

– Поделом ему!

– Как можно? О покойном!

– Виноват, Ольга Санна. Простите, не сдержался.

– Кошка скребет на свой хребет. Вот и наскребли себе ссылку своим несдержанным языком.

– Да уж, именно так, как вы сказали. Деятельность земского врача, как и сельского учителя, – святая стезя. Народ погряз в нищете, невежестве, болезнях. Кто ему поможет? Только учитель и доктор. А сколько их? Единицы! Я делал, что мог, лечил людей от всех болезней. Особенно свирепствует у нас трахома – прековарнейшая болезнь, доложу вам, и заразная. Если запустить, может привести к слепоте. Мне удалось добиться заметного успеха, но в самый разгар работы мне указали на дверь. Когда я спросил Вурменталя, за что меня высылают, он ответил: «Мы поручили вам лечить крестьян от болезней, но не поручали проповедовать. Это дело Церкви».

– И я согласна с ним. Но куда же вы теперь?

– В Вологодскую губернию под надзор полиции.

– Будете и там заниматься агитацией – сошлют в Сибирь.

– Что ж, и в Сибири надо людей лечить и просвещать.

– И так без конца?

– Конец близок.

– О чем вы? О революционном кошмаре?

– О народном гневе. Хорошо, что вы продали имение.

– Да, вы мне советовали, я помню.

– Я жалел только вас, Ольга Санна! Остальных мне не жалко.

– Почему же вы меня выделили? Я ничего хорошего для народа не сделала, жила своими заботами и думала только о семье.

– Я угадал ваши личные качества.

– Я обыкновенная женщина.

– Из обыкновенных женщин иногда выходят героини. Вот, например, Нина Попова, казалось бы, обыкновенная девушка…

– Убийца Вурменталя?

– Да. Скромная, тихая девочка. Никто и не предполагал, что она способна на такое. Лично я не одобряю террора, потому что на место барона придет граф – какая разница! Нужно бороться с системой, плодящей сиятельных князей, графов и баронов.

– Ах, ну что вы говорите! И бедного барона жаль, и эту замороченную кем-то девочку. Все-таки я мать. Неужели ее повесят?

– Разумеется. Во всяком случае, пожизненная каторга ей обеспечена.

Ольга Александровна, я ведь за тем и пришел. Нужен адвокат. Нижегородские юристы отказались ее защищать, боятся потерять клиентуру.

– Вы хотите, чтобы я поговорила с мужем?

– Да.

– Но как же… он не захочет…

Марков заметил колебание на ее лице и стал аккуратно наставлять:

– В общем-то, выиграть этот процесс невозможно. Но можно ходатайствовать перед военным судом, чтобы Нину приговорили к каторжным работам. Смягчающим обстоятельством является ее несовершеннолетие. Надо указать, что она действовала под влиянием тайных революционеров, втянувших ее в это дело. Что ее воля не была свободной. Нужно попытаться спасти девушку. Ее бедная мать в отчаянии, а отец умер. Нина – единственная дочь.

– Несчастная мать, понимаю, как ей тяжело. Хорошо, я спрошу мужа. Он – кадет, а кадеты отрицают террор.

– Скажите ему, что революция не за горами и ему когда-нибудь может пригодиться эта услуга.

– Как долго вы пробудете в Москве, Иван Егорыч?

– Завтра должен уехать, ведь я под надзором.

– Приходите к нам обедать, вся семья будет в сборе. Теперь еще… Иван Егорыч, вам, конечно, нужны деньги, особенно теперь, когда вы едете в ссылку. Разрешите вам помочь по старой дружбе.

– Ни в коем случае! Как вы могли подумать! Я как-никак мужчина и вполне могу сам решать свои проблемы.

Проводив Маркова, Ольга Александровна пошла в канцелярию.

– Прости, что беспокою тебя, Николай, – сказала она, садясь напротив мужа. – У меня важное дело, только на нем ничего нельзя заработать, кроме благодарности многих людей.

Она изложила Назарову свой разговор с Марковым.

Николай Николаевич возмутился:

– Опять этот Марков, да еще с такой дикой просьбой. Ни за что! Сама подумай, во что ты меня втягиваешь, это же политическое убийство.

– Однако тебе не претят грязные делишки толстосумов, на которых ты зарабатываешь хорошие деньги, – упрекнула Ольга Александровна.

Николай Николаевич пропустил ее реплику мимо ушей.

– Оля, я не могу выступать на политическом процессе, тем более в военном суде. Общество меня осудит. Лишусь самой выгодной клиентуры. Мое реноме адвоката, которое я заслужил с таким трудом, лопнет как мыльный пузырь, из-за какой-то полоумной фанатички.

– Ведь суд будет не в Москве, а в провинции, – не уступала она. – Дело будет разбираться при закрытых дверях, отчетов в газетах не будет. Завоюешь симпатии либералов, это тебе принесет дивиденды в будущем. Ты сам говорил, что революция неизбежна.

Назаров задумался. Он всегда считался с мнением жены.

Последняя мотивация показалась ему убедительной, и он согласился.

В большом зале нижегородского окружного суда слушалось громкое политическое дело, вынесенное, вследствие его важности, на сессию военного суда. На возвышении, за длинным, покрытым зеленым сукном столом, сидели судьи в форменных сюртуках с серебряными погонами. Председателем был назначен генерал-майор фон Фукс – еще бодрый старик с аккуратной седой бородкой. Кроме него, дело разбирали два полковника неопределенного возраста. На правой стороне, с краю, сидел сухопарый штабс-капитан, исполнявший роль судейского секретаря. Его движения и мимика, как у офицера более низкого чина, были лаконичны и почтительны. Позади стола висел большой портрет императора Николая II в золоченой раме. Государь был изображен в алом мундире с ментиком лейб-гусарского полка. В красном углу установлена большая икона Христа Спасителя в богатом окладе, а под ней – аналой с крестом и Евангелием.

Прокурором был назначен высокий представительный полковник с надменным белым лицом. Назаров представлял защиту. Среди мундиров он один был во фраке.

Скамья для подсудимых была огорожена невысокой деревянной решеткой. На лавке сидела щуплая девица в сером арестантском платье и затоптанных башмаках. Внешне она казалась спокойной. Только бледность лица и тени под глазами выдавали ее душевное состояние. Странно было видеть за узкой девичьей спиной двух вытянувшихся в струнку конвойных с шашками наголо.

Все места для публики были заняты. Избранное общество Новгорода явилось в полном составе. В зал суда входили по особым пропускам. Дамы нарядились, как для театра, и бесцеремонно разглядывали в лорнеты подсудимую, не упуская из виду ни одного ее движения. Здесь же, в зале, сидела мать преступницы – заплаканная женщина в коричневом платке.

Объявили начало судебного заседания. Секретарь будничным голосом прочел обвинительный акт.

После ряда обычных формальных вопросов, касавшихся личности подсудимой, председатель обратился непосредственно к ней:

– Подсудимая Попова Нина Александровна, признаете себя виновной в том, что 20 января 1914 года, около десяти часов утра, будучи возле губернаторского дома, вы убили из револьвера губернатора Нижнего Новгорода, камергера двора Его Величества барона фон Вурменталя, исполнив заранее задуманное намерение?

– Признаю, – ответила террористка.

– Может быть, вы действовали под чьим-либо влиянием, по принуждению каких-то лиц, оставшихся в тени, и ваша воля не была свободной?

– Я действовала самостоятельно.

В зал ввели свидетелей. Пожилой священник привел их к присяге, и суд приступил к опросу каждого в отдельности.

После опроса свидетелей председатель, члены суда, прокурор и защитник задали ряд вопросов подсудимой. Затем встал секретарь суда и тем же бесстрастным голосом прочел несколько протоколов предварительного следствия и судебной экспертизы.