– Неспроста крокочешь, мой верный глиф. Что не по нраву тебе? – спросил Хранитель и потрепал перья на шее своей исполинской птицы, словно та могла ему ответить.

Возможно, большой глиф рассказал бы своему наезднику, что он чует морок, который вернулся и окутал, как и белоземье, все небо, всю землю и все, что между небом и землей. Что ему не по птичьей душе эти перемены. Но глифы не умеют говорить, даже если они большие глифы. Оттого все три головы оглянулись на седока и фыркнули, обдав старого мудреца холодным паром.

– Не фырчи, старик, – понимающе погладил Хранитель птицу. – Хоть и беспомощен твой Хранитель, но не бесчувственен. Тоже чую. Нам нужно найти. Норны говорят много, но все не по делу. Муфли идут с печалями и бедами один за другим.

Левая голова глифа фыркнула.

– Ты, верно, хочешь сказать, что же я за Хранитель после всего? Такой же старый, как и ты, и совсем уж никчемный Хранитель.

Глиф опустился чуть ниже. Хранитель согрел ладонь о ладонь и прислушался к звукам, долетающим от земли. Кольцо мрачного предчувствия стягивалось, и внутри него было все тяжелее дышать.

Вдруг впереди, в выси, что-то показалось. Старик сощурился, свел брови и вытянул шею. Темное, словно вышедшее из ума облако вертелось, росло, становилось плотнее, чернее и стремительно приближалось, постоянно меняясь в очертаниях. Хранитель натянул поводья. Глиф послушно пошел вниз, но внезапный порыв ветра вскинул их.

Тяжелое тело птицы, словно легкое перо, запрокинулось и прокрутилось. Хранитель крепко вжался в оперенье, а глиф раскинул крылья и начал взбивать ими густо-темный и подвывающий воздух, пытаясь вернуться на курс, но порывы ветра становились все мощнее, все беспощаднее.

Перед глазами старика белые хлопья сбились в закручивающемся воздуховороте, затрепетали, и из нежных летянок воплотились в склочную пургу, тоже темнея на глазах.

Все завыло гневливо. Еще мгновение, и старик ощутил – кольцо мрака и ужаса сомкнулось и потащило большого глифа в бездну.

Хранитель в отчаянии направил птицу в крутящееся жерло. Врезаясь в темные ветряные стенки, птица спикировала в самый центр воронки.

Гул внутри вращающихся черно-серых стен раздирал перепонки, вихрь рвал перья птицы и одежду Хранителя.

– Существо ли ты?! – завопил сквозь гул Хранитель, не надеясь услышать хоть что-то, кроме неясного шума. Вместо ответа невиданной силы удар метнулся в упругую грудь большого глифа, и все закачалось вокруг. Птица принимала и держала удар за ударом, крокоча и сотрясаясь. – Как смеешь ты не отвечать? – пытался перекричать Хранитель рокочущее зло. – Я Хранитель Многомирья, и вот мой наказ – говори, кто ты!

Ответа снова не последовало, только раскатный звук прошелся по вибрирующим ветряным стенам и обдал старика таким смехом, от которого кровь в его жилах встала льдом. Не иначе как взбунтовавшаяся тьма, задумавшая черное глумливое дело, заклокотала и исторгла из себя рев и гогот. Большой глиф попытался прорваться сквозь черноту, края воронки стали приближаться к Хранителю, грозя сдавить его вместе с птицей.

Старик вновь направил глифа вперед, но маневр оказался угаданным воющим и сотрясающимся невиданным противником. И вот уже огромная трехголовая птица вместе с наездником не просто качалась в воздухе, а вертелась, кружилась, падала.

Спустя долгое падение Хранителя приняла в свои объятия тишина.

Очнулся старик от странного чувства и холода, и тепла одновременно. Холод шел снизу, от земли, тепло шло сверху. Хранитель попытался привстать, но что-то тяжелое и мягкое давило сверху. Он потрогал рукой, и то, что его накрывало, медленно поднялось, словно сдернулось тяжелейшее и теплейшее из одеял.

Все три головы большого глифа преданно смотрели на него.

– Мой верный друг, ты согревал своего Хранителя, – произнес Хранитель глухим и слабым голосом. – Ты-то сам как?

Центральная голова плавно склонилась в ответе, в глазах была боль, какую невозможно скрыть.

– Боль внутри тебя, вижу, старик. Но мы живы, что ж еще? – сказал мудрец.

Правая голова на длинной шее изогнулась и кивнула, и легко толкнула Хранителя. Боль разлилась по его телу. Старик схватился за крыло большого глифа и сделал попытку встать. Попытка не удалась, и он упал прямо в темно-красное, еще теплое пятно. Потом, собрав силы, тяжело поднялся и оглядел все вокруг.

На ярко подсвеченной ночным светилом земле, укрытой хлопьями белоземья, алели яркие красные кляксы и черно-серые рытвины, как злые наброски какого-то безумного художника, который изрыл, испещрил и скомкал ровное, идеально чистое покрывало.

– Кровь?

Хранитель осмотрел себя, насколько ему позволила боль в боках и спине. Его одежда была рваной, грязной, но без кровавых пятен. Он перевел взгляд на большого глифа.

– Ты ранен, старик? – погладил Хранитель птицу, и на ладони осталось алое и горячее. – Ты ранен, – тяжело вздохнул он. – Сможем долететь?

Перья шеи и крыльев были заляпаны тем же беспощадным художником. Превозмогая муку, все три головы большого глифа медленно склонились и выпустили воздух, на холоде тут же превратившийся в пар.

– Сможем, значит. Хоть одна хорошая новость. Но, к печали нашей, единственная хорошая. Выбора нет, старик. Нам нужно долететь до ближайшей деревни. Она уже виднелась на горизонте, если нас не унесло далеко. Но проверить нужно. Поднимемся? Долетим?

Центральная голова большой птицы снова кивнула медленно, но уверенно.

Путь до деревни оказался недолгим, хоть и летел большой глиф через силу. Он то поднимался, то камнем падал и летел низом. Крылья его не так резво, как всегда, разбивали воздух.

Хранитель чувствавал боль глифа. Да и у самого ломило и ныло все тело, особенно правый бок, и он не торопил своего верного служителя.

Тьма ночи сгустилась, когда птица достигла цели и села на окраине муфликового поселения.

– Это была деревня Кривой осины, – прошептал Хранитель, окидывая взглядом глубочайшего страдальца округу. – Мрак летел отсюда. Наш враг набирает силу. Наш враг не прячется больше. Что ж. Так легче будет его найти.

Хранитель ринулся в деревню. Он продирался сквозь завалы земли, смешанной со снегом, сквозь спавшие, а теперь вырванные с корнем радостецветы, через перевернутые телеги. Он озирался, хватался за бока, дышал с шумом. И чем ближе пробирался Хранитель к сердцу деревни, тем тяжелее дышал.

Деревенский храм стоял как побежденный исполин с выбитыми глазами окон.

Дверь из казьминного дерева постанывала. Одна ее половина держалась твердо, вторая беспомощно покачивалась на сорванных петлях и скрипела. Когда Хранитель поднялся на ступени, разламывая сапогами разметанные осколки купольных разноцветных стекол, дверь застенала, и поломанная половина со скрежетом и грохотом повалилась прямо ему под ноги.

– Досталось тебе, – обратился вздрогнувший Хранитель к той половине двери, что устояла. – Кто такое сотворил?

Дверь скульнула и не произнесла ни слова. Хранитель приблизился к входу, под сапогами продолжали жалобно хрустеть разбитые искусные витражи. Мудрец заглянул внутрь храма. Повсюду стояла темнота. Он потрогал бережно шероховатую деревянную холодную стену.

– Починим! – только и смог сказать он и развернулся к деревне.

Все поселение была изурочено, и вокруг стояла такая тишина, словно ни одной живой души в ней не осталось, ни одной норны, ни единого муфля. Все, что было по дворам, разметало. Кривые осины – местные долгожители и гордость – лежали корнями вверх да без верхушек. Их свирепо выкорчевал беспощадный монстр, их ветками, стволами и разнесенным муфликовым скарбом оказались завалены площадь, улочки и дворы.

– Есть здесь живые?! – вскрикнул Хранитель, но в ответ услышал только тихое ровное стрекотанье ночных огоньков вокруг себя. Облачка их выбрались из своих укрытий и сплотились вокруг мрачной ссутулившейся фигуры в разодранном плаще. Хранитель, морщась при каждом шаге, спустился с храмовой лестницы и двинулся по улочкам. Огоньки сопровождали движущуюся фигуру, освещая печальное зрелище.

– Есть здесь живые?! Откликнитесь, это я, Хранитель! – снова возопил он во весь голос.

– Помогите! – вдруг донеслось до него. – Помогите-е-е-е! – отчаянный крик раздавался справа. Хранитель развернулся, забыв о боли, и быстро двинулся на голос.

Огоньки стремглав метнулись в ту же сторону, и под их светом выявилось крыльцо полностью уцелевшего жилища. На верхней ступени крыльца стояла худая, растрепанная муфлишка. Без головного убора, несмотря на холод. Легкие, но пронизывающие ночные порывы развевали всклокоченные волосы, падавшие на изможденное лицо. Муфлишка стояла на цыпочках и размахивала огромным факелом в вытянутой лапке. При виде приближающегося старца она сильнее замахала трепещущим пламенником.

– Скорее, п-п-помогите, п-п-папушу и мамушу надо вызволить! Они т-т-там, под бревнами, за пивальней, – тараторила она и чуть заикалась, увлекая за собой мудреца.

Хранитель поспешил за метнувшейся. Ночные огоньки застрекотали и полетели вслед – на скотный двор.

Под бревнами, охая и постанывая, возился седой бородатый муфель. Он пытался отбросить все, что навалилось на его большой живот. Недалеко, молча, с неестественно заломанной головой, лежала муфлишка.

Мудрец набрал холодного воздуха и свистнул – если можно было назвать свистом шипящий топкий звук, что разнес ночной порыв. Но большой глиф услышал хозяина. Рядом вырос трехголовый силуэт. Грудь птицы ходила неровно.

– Старик, – похлопал его по боку Хранитель, – терпи. Вот вернемся, и Шэм подлечит тебя, а пока надо им помочь. Подними бревна.

Мощный клюв легко перекусил некрупные кривые стволы. Муфлишка плакала и колготилась рядом.

– Как тебя зовут? – спросил ее Хранитель.

– Бусля, – поднесла она пламя ближе к лицу, на свет выявились испуганные и потерянные глазенки разного цвета. – Меня зовут Бусля. Это мои мамуша и папуша.

Муфлишка перевела свет факела на лежащих.

– Отойди, Бусля, – попросил Хранитель, – большой глиф сделает. И скомандовал птице, когда та высвободила обоих муфлей: – Неси их по очереди к жилищу.

Большой глиф перенес в клюве и положил у порога живого и недвижимую. Хранитель с муфлишкой затащили тяжелые тела внутрь, опустили их возле печи, что была черна – как и ночь, как и горе.

Бусля кинулась к родным.

– Редкое жилище. Пивальня? Многих вместит, – отметил Хранитель, обводя сумрачным взглядом стены. – Просторная, и потолки не заставляют меня сильно гнуть спину. Ты сама, Бусля, цела ли?

Испуганная муфлишка кивнула:

– Я цела, цела, Хранитель, – ответила она, не прекращая теребить тучного постанывающего муфля. – Папуша? Папуша, ты живой?! Я живая! Мамуша тут.

Папуша наконец перестал стонать, попытался привстать и ответил уверенно, но тихо, глядя прямо в разные по цвету глаза своей дочуши:

– Жив, жив я, Бусля. Убереги нас всех Хранитель.

Бусля прижалась всем трепещущим существом к папуше, обвила вкруг него лапки, что-то закричала в грязный и изорванный кафтан и навзрыд заплакала.

Внутри пивальни все стояло нетронутым. Мебель, еда, подсвечники, круглые колеса на потолке и даже занавески были целы и не выдавали никакой беды. Можно было присесть, но Хранитель не хотел покоя. Тело его ныло и ломило, было до невыносимого болезненно везде, но сильнее всего болело внутри, под одеждами и под кожей. Он не сразу заговорил с дрожащей муфлишкой и папушей, что сидел и гладил ее по спине, не находя слов для утешения.

Наконец Хранитель молвил:

– Твой папуша жив. И еше многие живы. Нужно согреться, Бусля. Есть чем разжечь? Разжигай печь! – в голосе его зазвучал приказ. – Да побольше огонь разжигай! Пойдем с глифом искать всех, кто уцелел.

Глава 4. Узнать имя врага

В пивальне были зажжены все до единой свечи. Стало тепло от них, от печного огня и от того, что множество муфлей тесно сидели и стояли плечом к плечу.

Жителей все прибывало, но этому только радовались. Лишь мокрые бревна в печи трещали, будто возмущались небывалому такому муфликовому нашествию.

Пивальня папуши Ваки в самом деле была знатной по размерам и славилась не только простором, а еще забористым элем, наваристым супом из мяса свинорыла, сытным хлебом с орешками и гостеприимством добрых хозяев. Пойди поищи такое знатное жилище! Ни в одной муфликовой деревне не сыщешь. Вместительный зал с круглыми окнами, заставленный столами и удобными скамейками, обложенными мягкими подушками; потолки так и вообще были не для обычного муфля. Все потому, что семья Ваки и Хлои Элькаш была слишком высокого роста. Не обычного муфликового вовсе.

Но Хранителю все ж было сложно протискиваться под низким для него потолком, да еще и сквозь плотную толпу муфлей и стайки сбившихся притихших норн.

– Все, кого нашли, здесь? – заговорил как можно мягче с собранием Хранитель.

Собрание тихо шумнуло, и слово взял Вака Элькаш.

– Хранитель, – прокашлялся и молвил папуша Вака. – Не всех еще нашли. Но найдем каждого.

– Всех найти важно, – кивнул тяжело старец. – Уцелевшие сильные будут искать дальше. Больных пролечить нужно. Погибших проводим с почетом.

Собрание стихнуло, а папуша Вака продолжил:

– Я Вака Элькаш, Хранитель. Я хозяин этого жилища и этой пивальни. Или того, что от нее осталось. Все меня знают. Все муфликовые деревни знают нашу деревню за наше гостеприимство, за наш эль. Никому мы худого не делали. Скажи нам, чем провинилась наша деревня?

Хранитель окинул взглядом тесно прижавшихся друг к другу жителей. Все глаза и глазищи, не мигая, смотрели на него. В каждых был вопрос.

– Ни ваша деревня, ни все другие ни в чем не повинны, – ответил старец, избегая смотреть в эти глаза.

– Хранитель, – тоже оглядел собравшихся хозяин жилища, что приютило и согрело спасшихся счастливчиков, – что же было? Ветер? Гром? Непогода? Морок? Но разве место такому в Многомирье? Мне сто тридцать лет, Хранитель, но ни разу за сто тридцать лет слезы я не проронил. Разве что, когда эти лапы приняли нашу Буслю. Но то разве слезы, Хранитель? То роса радости. И она, радость, была в каждом нашем дне. Что ж стряслось? Не видали мы такого горя.

– Не бывало в Многомирье такого! Я кузнец деревни Кривой осины, Хранитель. Мне сто пятьдесят лет, и не бывало такого! – подхватил слова папуши седой, крепкий в плечах муфель, стоящий рядом. – Была деревня, и нет деревни. В каждом дворе росли кусты да танцующие осины. А сейчас они все лежат.

– Мне страшно, – заплакала Бусля, которую обнимал папуша Вака правой лапой. – А как же мамуша, а как же мы все? – она уткнулась в кафтан папуши. Хозяин пивальни поцеловал ее между ушками.

Все взгляды вновь устремились на Хранителя.

– Будем искать и спасать. Будем делать все, чтобы поднять каждого, кто дышит, – молвил Хранитель. – Радость, что пострадали единицы. Сейчас вы все согревайтесь. Папуша Вака, сможешь накормить и напоить горячим всех?

Вака Элькаш крякнул и расправил плечи.

– Никого голодным и не согретым не оставим, – твердо заверил он, правой лапой продолжая прижимать свою дочушу, а левую лапу положив на грудь.

– Благодарю твое жилище, папуша Вака, – вскинул руки Хранитель, сложил пирамидками кончики трех пальцев на каждой руке, и волна поднялась в потолок, качнула свечные люстры и мягко стекла по стенам. Муфли подняли головы, закрыли глаза и с шумом вдохнули поток радости и надежды. – Пройдите по всем домам, – велел Хранитель. – Кого еще не нашли, находите. Донесу вашу беду до всех. Завтра прилетят муфли из других деревень. Принесут чай от мамуши Фло, лечащие травы, еду, теплую одежду. Мне время лететь. Важно найти врага и спасти остальных.

– Береги нас всех Хранитель, – прошептала старая муфлишка, прислонившаяся к печи, и протянула к Хранителю лапки, словно прося у него защиты и помощи.

Хранитель протиснулся к ней и склонился. Ее маленькие сморщенные лапки утонули в огромных ладонях мудрого старца. Муфлишка дрожала, но не от холода.

– Благослови свой народ, Хранитель, спаси, – заглянула она прямо в глаза старца. – Зло из старых книг возвернулось. Как же противостоять?

– Прости ты своего Хранителя, мудрая муфлишка, – произнес он ей тихо, выпрямился, насколько мог позволить потолок пивальни, и продолжил во всеуслышанье: – Простите своего Хранителя, жители деревни Кривой осины! Я давно должен был уйти в лес священных деревьев. Давно должен был доверить Многомирье молодому Хранителю. Но сотни лет покоя и радости притупили разум и сделали сердце и душу ленивыми. Виноват перед каждым из вас. Мне предстоит сделать невозможное, чтобы вернуть вам былые счастливые времена. Я оставлю последний вздох, но найду врага и изничтожу.

– Ни один муфель и ни одна муфлишка здесь не сомневаются в вас, Хранитель, – услышал он вновь голос старой муфлишки, поворотился и склонил перед ней белую главу. Старушка тихо и доверительно улыбнулась.

– Нет, не сомневаемся! Не сомневаемся! – подхватил ее слова каждый, кто был в пивальне.

– Нет, нет, не сомневаемся, разве может кто-то сомневаться, – затараторили одна за другой норны.

– Не сомневаемся в том, что помощь придет отовсюду. Но нам нужно знать, что же было?! – выкрикнул кто-то из глубины тесного муфликового собрания. И еще кто-то тихо дернул мудреца снизу за край плаща: – Так везде, Хранитель?

Хранитель развернулся от старой муфлишки ко всему собранию.

– Дальше вас сегодня не был. Да и к вам еле долетел, – голос Хранителя дрогнул. – Враг встретился мне на пути. Много думал о том, что за лихо поселилось в Многомирье. – Все муфли вытаращили глаза. Хранитель продолжал неуверенно: – У меня нет еще точного ответа. У Многомирья века не было врагов. А те, что были давно, я мыслил, сгинули. Но я слишком зря их упокоил. Пока добро расцветает, зло подглядывает и выжидает. Один из темных недругов дождался, нашел лаз в защите и пробрался в наш сияющий мир. Как подлый змий вполз и начал вместо радостецветов сеять свои черные зерна.

Мудрец скорчился. Боль острым клинком пронзила левый бок. Собрание загудело и закашляло:

– Не дело!

– Надо их вырвать, зерна эти. Найти и вырвать.

– Вон чего расплодилось столько злых цветов на местах умирающих радостецветов!

– Беда, беда. Пропали мы все…

– Надо быть настороже!

Хранитель поднял на собравшихся глаза. Из них исходила не сила, а бессилие. Это были глаза обреченного на некие лишь ему одному ведомые великие муки. Тишина покрыла зал.

– Чтобы точно узнать, как победить врага, я должен узнать его имя. Расскажите мне, добрые муфли, что видели вы? Что слышали вы? Не показалась ли кому знакомой напасть?

Хранитель договорил и присел на лавку, не отпуская руку с бока и чуть склонившись.

–То было, как черный водоворот в воздухе, – едва сдерживаясь, произнесла Бусля, не отходящая от папуши Вака. Ее глаза разного цвета были расширенными от ужаса и совсем ясными и прозрачными от слез. Она кусала губы и не знала, что делать со своими лапками. То обнимала ими папушу, то обнимала сама себя, то терла лапкой лапку. Она суетилась то ли в попытке спрятаться, то ли в попытке согреться, то ли в попытке согреть родную душу.

– Сначала от гор разнесся вой и стон истошный. Аж шкура бородавками пошла. А затем черный злостный хобот с небес был, – подал голос лохматый молодой муфель в порванной одежде. – Все взлетало, улетало и не падало обратно, а что падало, не было уже ни живым, ни целым.

– Точно, как хобот, который хотел проглотить все живое!

– Вой, стон за время до налета и наши уши слышали, – подхватили другие.

Хранитель пытался услышать каждого. Он метался воспаленными глазами от муфля к муфлю.