19

Крисницкий после очередного совещания с Лиговским мрачно сидел перед ним и выслушивал недовольство своего влиятельного партнера.

– Ты заботишься о своих людях не потому, что жалеешь, а оттого, что так твоя прибыль заоблачная, – сказал ему Лиговской, давно намеревающийся дать по зубам гордецу Крисницкому.

– Что ж в том плохого, если в конечном счете все равно забочусь? Мои рабочие не умирают в грязных больницах, как у твоих собратьев.

– Какой же ты…

– Что? Эгоист? – усмехнулся Крисницкий, с вызовом глядя прямо в глаза Лиговскому. – Откуда, Сергей Васильевич, в тебе вдруг взялось навязчивое желание проникнуть мне в сердце? Прежде тебя устраивали мои воззрения. Ты будешь доказывать мне, что это нечестно, что я сгублю свою…

– Я не собираюсь ничего доказывать тебе. Не в том мы оба возрасте.

«Издевается, скотина. Мало ему сознавать, что я не допущу скандала, так еще заполучил Марианну», – свирепо думал Крисницкий, продолжая понуро разглядывать рисунок на крышке стола. Он не оскорбился, потому что в глубине души знал, что Лиговской прав. Но именно в тот момент он понял, что никогда больше не станет сотрудничать с ним, какие бы выгоды не сулило для его производства черпание тайн Лиговского. Крисницкий не желал унижаться принятием того, что мнение этого человека о его личных качествах что-то значит для него.

– Тогда на кой черт ты вообще начал этот разговор?

Лиговской не ответил, в свою очередь усмехнувшись. Помедлив, он все же разомкнул уста:

– Михаил Семенович, я, конечно, понимаю, вы переживаете счастливые времена, но, если вы и дальше будете так вести дела, это не лучшим образом отразится на ведении фабрик. Личные отношения дельца вашего масштаба не должны преобладать над работой.

– Что? – неопределенно отозвался Крисницкий, с трудом вникая в смысл отповеди коллеги.

– Вы слишком много внимания отводите семье. Это позволено женщинам, но никак не нам.

– По какому праву вы даете мне указания?

Лиговской фыркнул, не удостаивая Крисницкого ответом. Он размышлял о том, что после свадьбы не желает ни каких-либо соприкосновений жены с семьей Крисницкого, ни, уж тем более, им самим. И вообще в последнее время Лиговской понимал, что не желает больше обитать в столице, так город на Неве опротивел ему. Он пытался убедить себя в этом, и отчасти это было правдой. Но в большей степени, конечно, здесь повинна была Марианна. Пусть больше никто не охотится на нее! Лиговской, несмотря на личные чувства, собирался продать собственные предприятия Михаилу, а на вырученные деньги прикупить землю в центре России и почивать на лаврах помещика. Но после этого разговора, не из-за ревности даже, передумал. Конечно, лучше всех о его наследии позаботился бы Крисницкий, не отдав его на поругание и разорение, но он так напыщен, смотрит на него, как властелин, несмотря на то, что сам происхождением не опередил его.

– Я отхожу от дел, но не предлагаю тебе выкупить мою недвижимость, – только и сказал Лиговской, втайне надеясь уязвить Крисницкого.

Ему удалось. Собравшись с силами, Михаил с отвратительной ухмылкой ответил:

– Уходишь от дел, чтобы покрепче удержать жену в золотой клетке?

Наступило молчание, которое, казалось, не в силах прервать был даже удар грома. Лиговской не покраснел, но взгляд его поведал Михаилу о многом.

– Понятное дело, – продолжал Крисницкий, поняв, что наступил собеседнику на любимую мозоль. По безотчетной тяге доставить боль человеку, крадущему у него Марианну, он продолжал игру в негодяя.

Если бы теперь он смог посмотреть на себя со стороны, вполне возможно, его оттолкнуло бы собственное отражение.

И снова мысль о любовнице нашла на него, как волна при купании в море и ударила с неожиданной силой, забрызгав солоноватой горечью. Несмотря на то, что Тоня потеснила ее, окончательно Марианна не ушла, да и не могла уйти из его жизни. Встречаясь с Лиговским, Михаил, конечно, понимал, что имеет к нему не только отношение по службе, но теперь до него дошло четкое понимание, что Лиговской недостоин такой женщины, как Веденина.

– Разумеется, такую надо стеречь, иначе останется потом только рога чесать. Не понимаю, с чего ты взял, что нашел жену по себе? Или захотелось пофорсить?

Лиговской остановил себя на мысли, что Крисницкий вопреки своему страху оскандалиться по старинной мужской привычке ждет завязки драки. «Нет, голубчик, тебе я не доставлю сегодня такой радости».

– Как бы вы не кичились своими связями с высшим светом, Михаил Семенович, придется вам признать, что из этого дельца я вышел победителем.

– Что это вы имеете в виду? – спросил Крисницкий с надменной улыбкой, которая, впрочем, омрачилась тенью непонимания, а оттого в некоторой степени страха.

– А то, что потеряли вы свою Марианну, сударь. И не стоит теперь выплескивать на мне свою досаду. Я, по крайней мере, действовал открыто, и, в отличие от тебя, честно. И если пытаешься довести меня до дуэли, тебе не удастся. Я приму смерть от кого угодно, только не от тебя. Это просто смешно.

Крисницкий, пытаясь скрыть волнение, не смог даже оскорбиться как должно.

– Мою Марианну? Ты знал… А я еще думал, что ты ненавидишь сплетни и живешь в затворничестве…

– Плохо ты знаешь, Мишель, людей, окружающих тебя. Слеп, как крот во всем, что не касается отвлеченных понятий и предприятий.

– Она за тебя идет от безысходности, – прошипел Крисницкий.

До этого обдумывая, стоит ли раскрываться совсем, Лиговской не удержался.

– Я ведь нарочно уговорил Федотова сосватать за тебя дочь, поскольку надеялся, что это отпугнет Марианну. И прав оказался. Она так любила тебя, даже в свете об этом знали и жалели ее, а ты… Впрочем, мне это только на руку. Что у тебя было к ней – инстинкт ли, чувство собственничества, забудь.

Лиговской люто ненавидел Крисницкого за то, что тот так играючи торжествовал над этой роскошной женщиной, так легко добиваясь своего, за то, что ему, Лиговскому, добровольно приходилось расхлебывать чужую нечистоплотность. За то, что Крисницкий – вершитель и незаживающая рана, а он просто хороший малый, будто ему что-то не доставало.

20

В блаженной полудреме Тоня раскрыла глаза. Теплое одеяло так ласково прикасалось к телу, что и думать о том, чтобы подняться, было невыносимо. В доме было невероятно тихо. Даже за окнами не цокали, как бывало всегда, лошадиные копыта. Сперва шум в столице доставлял Тоне неудобства. Теперь она привыкла и в первые минуты бодрствования обычно с невесть откуда взявшейся любовью к людям, шнырявшим внизу, под окнами, огладывала их и забавлялась попытками угадать, куда они спешат. За толстыми стенами дома протекала ее жизнь.

Во время завтрака, проведенного в одиночестве, Тоня размышляла о том, что неплохо было бы посмотреть, где трудится муж. Почему, когда она расспрашивает его об этом, он хмурится или пытается отшутиться? Тоня начинала ловить себя на мысли, что ревнует Михаила к работе и людям, с которыми он видится каждый день. У него своя, не зависящая от нее жизнь. Это не доставляло Тоне радости. То, что Крисницкий думал то же самое о ее занятиях живописью и ежедневных отвлеченных размышлениях, не казалось ей правдоподобным. Она вновь, как перед замужеством, чувствовала себя маленькой, глупой и забытой.

Госпожа Крисницкая со вздохом оглядела огромную гостиную и села за фортепьяно, в очередной раз задумываясь над тем, что все равно стремится к чему-то иному, иррациональному. Она достигла полнейшего, с точки зрения обывателей, благоденствия. И вот теперь, очаровательная хозяйка большого дома, жена богача, она понимала, что не отступили разом все беды, а, напротив, настали новые. Она любила людей, которые ее окружали, любила тем сильнее, что с детства училась принимать то, что дарует жизнь, не вдумываясь в то, что судьба могла потечь иначе. Но всегда и везде она чувствовала, что счастье ее зависит не столько от них, родных, друзей и с некоторых пор мужа, сколько от того, как она будет относиться к их наличию. И постоянно, ежечасно ее манил вечерний ветер, выбивающий из тщательной прически шоколадные пряди, ласкающие лицо и застревающие в зубах. На сердце опускалась тогда настолько стальная и сладкая тоска, что Тоня понимала, что эта грусть и есть ее счастье. Ко всем чувствам, исключая, быть может, ликование, примешивалась эта проклятая и благословенная неудовлетворенность.

Тоня вновь и вновь, думая тысячи дум и не отдавая себе в этом отчета, вертелась вокруг мысли, что единственный смысл жизни составляет способность чувствовать и стремиться к счастью. В очередной раз отведя голову и поймав себя на том, что отрешенно смотрит на блики на новой картине, купленной Крисницким для нее, Тоня встала, поблагодарила слуг и прошла в небольшую комнатку – кабинет мужа.

Когда его не бывало дома, Тоня забавлялась тем, что с ногами залезала в большое кожаное кресло и, напевая под нос недавно разученную мазурку, пролистывала его книги или ваяла письма. Часто она совершала походы по обширным своим владениям в поисках чего-то нового или просто соответствующего вдохновению настроения. Обнаженные натуры в особняке Крисницкого будоражили одиноко бродящую по галерее Тоню. Михаил обустраивал дом словно крепость, претендуя на изысканность и не жалея средств. Потолок, уходящий, казалось, в никуда, создавал видимость масштабности и монументальности.

Сегодня она по обыкновению уселась в любимое кресло и, чувствуя себя важной дамой, которой она, в общем-то, и стала, но отказывалась признавать этот факт, не чувствуя никаких изменений в отношении к ней окружающих, схватила пачку писем, принесенных утром. Послание Льва лежало вверху, Тоня поспешно разрезала бумагу изящным ножичком, раскрыла хрустящие лепестки послания и принялась читать, испытывая странную смесь признательности и настороженности.

«Здравствуй, дорогая моя сестрица», – писал Лев, как всегда, поспешно и сбито. Некоторое его буквы походили на перебитых птиц, подумалось Тоне, но она с безотчетной блуждающей улыбкой продолжала пробегать глазами заветные строки.

«Хорошо, что Марианна Веденина, известная актриса, о которой ты, вероятно, слышала, выходит замуж за этого мужлана Лиговского. Он не приехал еще к вам хвастаться? Еще бы – отхватил такую красавицу. При его-то медвежьих манерах! Ясное дело, у нее не все ладно с репутацией, одни слухи о связи с твоим муженьком чего стоят. Но ты не переживай, мало что болтают в обществе, им же нечего там больше делать… Отсталые люди! Все талдычат о либерализме и прочей ерунде. Изнеженное, никчемное племя! Бьюсь об заклад, никто из них не был на настоящей войне.

Так или иначе, не принимай близко к сердцу, теперь – то уж точно все у них оборвется. Лиговской с его бешеными замашками и консерватизмом не допустит встреч жены с кем бы то ни было. Это в порядке вещей в обществе, но не для него и не для тебя, полагаю… А вообще, что за свинство так вести себя? Неужто Михаил твой Семенович даже не рассказал, что до свадьбы крутил романы с актрисами?

А вообще печально, что не виделись мы со времени твоего замужества. Нравится ли тебе твое теперешнее положение? Если что пойдет не так, сразу сообщи мне. За тебя есть кому постоять! Этот твой Крисницкий не внушает мне доверия. Все бродит с унылым видом и морщится, а смеется так, словно у него минуту назад передохли все гончие. И при этом эта улыбочка… Что у него на уме? Понятно, его с тобой свели не для удовольствия, но совсем уж плохо не должно быть.

Опять меня в спину тычет Ипполит. До чего он глуп, но с ним весело! Эти кутежи порядком надоели мне. Не возьму в толк, к чему я там появляюсь…

Ну да ладно. Будь здорова, Тонина! Бог даст – скоро свидимся.

Лев»

Противоречивые чувства – благодарность, недоумение, страх, раздражение, ревность, злость постепенно накрывали Тоню по мере того, как она глотала черные строки. Любовница? Марианна – и любовница?! Нет, Лева, ты напутал. Марианна, утонченная, гордая Марианна ограничится ролью обыкновенной любовницы? О, нет.

Да, Лиговской и впрямь похож на причесанного медведя, но Тоня всегда видела в нем подкупляющую доброту и терпимость к ее чудачествам, которую многие принимали за глупость. Поэтому ей стало неприятно описание Льва. Пожалуй, он чересчур строг к слабостям других.

Нет, не рассказал… о чем?! А, все о том же… Да нет, нет! Они даже не дружили… Ну, хорошо, дружили, но не так чтобы…

Дыхание Тони замерло, она высунула ступни из-под платья и отложила письмо. Оно бесшумно опустилось на оттертый до блеска паркет, застряв там, где начинался ворсистый ковер. Не соображая еще, как реагировать на содержание послания, она неподвижно сидела на месте. Да, да, тот вечер в опере! Зачем он так долго стоял подле нее? И еще тот взгляд Лиговского, от которого ее до сих пор берет пугливая оторопь…

Когда Крисницкий, порядком вымотавшийся, ездя из одного конца города в другой и уговаривая рабочих не бунтовать, убеждая в том, что совсем скоро они получат бесплатные больницы, вернулся домой, он ожидал тихого вечера. Столько тепла теперь он ощущал, едва переступая порог, что пытался быстрее разделаться с делами. Не могла это дать ему Марианна, вечно мечущаяся и ищущая то, что неизменно ускользало от нее.

С чего вдруг рабочие поняли, что имеют на это право? Не иначе, наслушались провокаторов. Крисницкому не было дела до каждого своего подчиненного, он не дежурил возле их мрачных квартир в отсталых районах Петербурга, суетливо интересуясь, не простудились ли они. Его волновали иные, более важные вопросы. Цельное сплоченное функционирование всех фабрик, прибыль, известность и влияние в своей сфере – вот что занимало мысли Михаила Крисницкого, пока он, позволяя лакею стаскивать с себя сюртук, стоял возле зеркала и ловил свое задумчивое и даже в некоторой степени устрашающее отражение. И, для того, чтобы не выпустить из рук всего этого, необходимо принять условия рабочих и построить им эти больницы! Лиговской прав был…

А, черт, хватит думать о нем! Хам, лицемер, ничтожество! Какую сыграл с ним шутку, и как ловко! Стоит признать, хитрее лисицы бес. Даже близкое свидание с женой, неизменно успокаивающей его лучистым своим личиком не способно были сегодня, он чувствовал, исцелить его. На это будет способно лишь время. «И это пройдет», – сказал когда – то мудрый царь Соломон. Интересно будет проверить, прав ли он был. Крисницкий испытывал двойное негодование – всколыхнувшееся недовольство от ухода Марианны из его жизни и поражение, о котором он и не знал до сегодняшнего дня.

На шум вышла Тоня. Михаил, оторвавшись от молчаливого порицания слуги, коснувшегося пола его сюртуком, перехватил ее взгляд и, прежде чем ласково улыбнуться и этой улыбкой показать, что трудности – пустое по сравнению с редким счастьем иметь рядом дорогого человека, передумал. Тоня, прямая и против обыкновения замкнувшаяся, подала знак лакею, чтобы тот убрался. Ей совестно было отсылать слугу и спрашивать мужа о чудовищных вещах, тем самым обнажив осведомленность, но в отношениях с Крисницким ей предполагалась полнейшая открытость. Мучительнее было гадать. Раньше она не позволила бы себе этого, но в последнее время начала ощущать себя сильнее и выносливее. Не так страшна оказалась настоящая жизнь, как ее рисовали иные…

– Тоня, ты здорова? – заботливо спросил Крисницкий. В глубине души он подозревал, о чем назрел разговор. И к чему только Марианне понадобилось приезжать, разбередив тем самым сразу три души?! Ссутулившись, он скривил рот и засмотрелся на стоящую рядом вазу.

– Миша, – просто, без дрожания губ, век, слез и намеков на начинающуюся истерику, сказала Тоня, всматриваясь в любимое лицо, зная наперед каждую морщинку и неровность, но находя откуда-то мужество, – ты любил Марианну?

Крисницкий выдохнул. Он ожидал не этого. Сцены, упреков, поношений, угроз… Так в его представлении женщина реагирует на открытие адюльтера мужа.

– Тоня, – тихо ответил он, приближаясь к жене, но не решаясь взять ее руку. – Что бы ни было в прошлом, теперь это не имеет значения.

Тоня медленно кивнула, отвернулась и, не говоря ни слова, даже не отвечая на его возглас, удалилась. «Я скоро вернусь и продолжу твое образование», – стучало в ее в висках, а перед глазами стояла Марианна, великолепная, сияющая, поразительно точно попадавшая в определение абсолютно, душой, телом и мыслями красивого человека. Если бы только не связь с чужим мужем… И в соревновании с ней она, малышка Тоня, наивная, поспешная, застенчивая. Не мудрено, что так долго он не приступал к истинным своим обязанностям! Тогда ей льстило, что он пытается вызвать в ней ответное желание, возится, как компаньонка. Теперь-то она узнала, почему он так вел себя. И признание поражения, несмотря на то, что все кончилось между ней и им, грызло. Свинцовый холод правды обрушился на нее неожиданно, стихийно. Не было сил даже изобразить улыбку осведомленности и соврать что-то себе самой. Боль тупым ножом царапала сознание, мешая дышать.

Что она пережила за часы, проведенные наедине со своим миром, Крисницкий не знал. Он в полной темноте сидел в столовой и ждал, сам не зная чего. Он понимал, как глуп, ничтожен и смешон. Да, страшно жить, страшно доставлять боль близким. И никуда от этого не деться, ведь себя не переиначишь. Он так всегда и будет причиной волнений и обиды.

Нет, я не Байрон

… а все-таки близок к нему. И хуже всего то, что эта проклятая совесть не желает замолкать. Дура, жалкая дура, зачем ты навалилась на него, что именно он сделал не так? Любил, шел по велению сердца. Так что ты бесишься, совесть?

Он не спрашивал себя, зачем вновь сошелся с Марианной, и правильно это ли было. Он даже не воспринимал терзания Тони как свои собственные, но мысль, что она мучается по воле кого угодно, не обязательно его, была нестерпимой. Она казалась ему существом высшей породы, лишенным зависти, злобы и возможности предать, поэтому он негодовал на мир, что тот так несовершенен. Нехотя подчиняясь честности, Михаил отдавал себе отчет, что не может считаться порядочным человеком.

Вечером Тоня сошла к трапезе и, ни словом, ни взглядом не напоминая о случившемся, спокойно принялась за пирог. По утрам дворяне в основном питались кашей, вечерами же Крисницкий позволял полакомиться.

– Тоня, – неуверенно начал Крисницкий и остановился, поймав ее внимательный сочувствующий взгляд.

– Да, Мишенька.

– Я… все о том, о… Не сердись на меня, это в прошлом.

– Ты уже говорил это.

– Ну что же, коли это правда.

– Правда потому, что ты не свободен или она связана обещанием? – напрямую спросила Тоня.

В словах ее не было ни презрения, ни язвительности, но Крисницкого они резанули.

– Тоня, я не знаю, как оправдываться, потому что никогда не делал этого ни перед кем.

– Ну, пора когда-то начинать, – почти пошутила Тоня, по-прежнему исследуя узоры на сахарнице.

– Обычно жены в таких ситуациях все прощают.

Что дернуло Крисницкого сказать это, он сам не знал.