Я согласилась, но все вранье, что мне нужно оторваться от мамки. Никогда к ней я не была привязана. Насчет же моей самостоятельности, так я с десяти лет могла подогреть себе еду, поджарить яичницу, а в пятнадцать уже готовила обед. Не хвастаясь, скажу, даже лучше матери.

* * *

Мать лежала на диване с книжкой в одной руке и надкусанным яблоком – в другой. Она постоянно сидела на диетах, и в свои сорок с небольшим была еще очень привлекательной женщиной. Она так тщательно следила за собой, что все в ней было идеально: и изнеженное лицо, и пышные волосы, и руки, мягкие, в ямочках.

Увидев ее, я даже зашлась от злости: она что, нарочно дразнит меня своим холеным видом?

Поэтому и начала без предисловий:

– Мама, как у вас с отцом все начиналось? Мать внимательно посмотрела на меня, прищурившись:

– Что? Влюбилась? – догадалась она. Я опустила глаза.

– Надо же, какая неприятность! – поморщилась мать.

– Почему неприятность?

Мать замялась на секунду, поняв, что не права и, улыбнувшись, попросила:

– Расскажи о нем.

– Он… такой, – зажмурившись, произнесла я. – Он такой красивый!

– Горюшко мое, а попроще ты не могла выбрать? – заохала мать, уточнив, – Под стать себе.

– Такого же урода? – спросила я резким голосом. – И кто будут наши дети? Франкенштейны?

– Какие дети? Вы что, уже?

– Нет, не уже. Он пока ничего не знает…

– Милая, твой красавец, – мать запнулась, – он обращает на тебя внимание?

– Нет, пока нет.

– Ясно. И все же ты надеешься, что в один прекрасный день это произойдет? – тут мать совсем запуталась.

– Даже и не надеюсь.

– Зачем ты завела этот разговор? Какие дети? – удивилась мать.

– Не знаю. Хотелось выговориться – только и всего. Могу я с родной матерью поговорить на такую тему?

– Да, конечно, – смущенно закивала мать. – На то я и мать.

– Мама, любят только красивых?

– Как тебе сказать? Мужчины говорят, что любят женщину за ее душу, но почему-то душу они находят только у красавиц, – снисходительно ответила она.

Терпеть не могу, когда со мной разговаривают таким тоном!

Я разозлилась:

– За что они тебя любят? Ты же не красавица – с точки зрения классических канонов красоты!

Вот этого мне не следовало говорить!

– Плевать мне на все каноны! – сдвинула брови мать. – И кто это сказал? Ты?!

Это была запретная тема – сомневаться в красоте матери, равносильно тому, что разворачивать красную тряпку перед быком. Но мне вдруг захотелось скандала. Казалось, что вся та злоба, что копилась во мне годами вдруг прорвалась, как чирей, стоит на него лишь нажать. Мне нужно было на кого-нибудь выплеснуть все мои обиды, ненависть и злость. Под рукой оказалась мать – не повезло ей.

– Неужели я не могу сказать то, что думаю? – спросила я резко, и тут меня понесло. – Тебе и в молодости до «мисс вселенной» было далеко, а уж сегодня. Сегодня ты лишь стареющая тетка перед климаксом.

Мать от этих слов вдруг вся поникла, морщины пролегли от крыльев носа и между бровей, что сразу выдало ее истинный возраст. Мне не стало ее жаль, а наоборот – захотелось сделать еще больнее:

– Когда ты злишься, то у тебя морщины появляются вот тут и тут, – заботливо сказала я, показывая пальцем. – Ты сейчас вся как-то сморщилась, пожухла, – добавила я, наслаждаясь ее реакцией.

Мать охнула и принялась похлопывать себя по переносице. Ведь для нее каждая новая морщина – конец света.

– Ты пришла сюда, чтобы позлить меня? Ты, которая палец о палец не ударила для того, чтобы улучшить свою внешность. Жрешь, как проклятая! Такое брюхо, будто на пятом месяце беременности. Поздно – все так запущено, что уже ничем не поможешь. Такой уродиной уродилась и ничего не делаешь, только плачешься: я бедная, я несчастная.

– Я не уродилась! – закричала я. – Это ты меня уродила, да всю жизнь только унижала и стеснялась меня!

– Вали на меня! Я во всем виновата!

– Ты же не можешь говорить, что здесь нет твоей вины?! – закричала я, разъяряясь пуще прежнего.

– Не вижу здесь своей вины. Извини.

– Как это ты не видишь своей вины? Я же не удочеренная! Пятьдесят процентов тут твоих генов, – орала я. – С каким Франкенштейном у тебя был роман?

– Твой отец был очень интересным мужчиной.

– Приходится верить тебе на слово, так как я в глаза не видела своего папочку, – ехидно заметила я.

– Так получилось. Я не собираюсь перед тобой отчитываться!

Мать ни на шутку разозлилась, и это ее не украшало: глаза стали стеклянными, а голос вульгарным. Мне было приятно видеть это. Всегда приятно видеть, когда красивые лица так уродуются.

– Ты меня лишила многого! Я не знала отцовской любви, да и материнской тоже!

– Из-за тебя я никогда не знала, что значит испытать гордость за своего ребенка. Ты была моим стыдом!

– Почему ты не сделала аборт? – не унималась я. – С твоей стороны это было бы благородно!

– Я тебе дала жизнь!

– На хера мне такая жизнь?! – прошипела я.

– Ты вся пропитана ненавистью и упиваешься ею! Как ты не понимаешь, что это угнетает и мучает тебя, делая еще уродливее?

– Да! Я вся угнетена и измучена! Ты не знала этого? Чего еще можно ждать от такой, как я? – кричала я. – От юродивой!

– Тебе нравится жалеть себя и плакаться: «Я вся такая несчастная, юродивая», вместо того, чтобы предпринять что-нибудь.

– Заботиться обо мне нужно было раньше, а ты всю жизнь заботилась только о себе. Каждый лишний килограмм для тебя был большей трагедией, чем все мои ангины и пневмонии. Хорошие матери пекутся не только о своей красоте, но и о дочерях.

– А хорошие дочки берут пример с матерей. Если б ты хотела, то могла бы многому научиться у меня.

– Наверное, ты права, как всегда.

Я вдруг почувствовала сильную усталость. Мне надоел весь этот тупой, никому не нужный разговор. Захотелось побыстрее вернуться домой в свое одиночество:

– Я пойду. Мне пора.

– Иди, и с таким настроением ко мне больше не приходи! – мать встала и направилась к двери. – Удачи, дорогая!

Она взяла себя в руки и даже улыбнулась перед тем, как закрыть за мной дверь.

Нелегко снести обиду от чужих людей, но от матери, от матери – это двойная обида. Я бежала домой, кусая губы, и слезы застилали мне глаза. Никогда я больше не обращусь к ней ни с одним вопросом! Пора забыть о том, что у меня есть мать!

Во дворе был слышен рев – девочка лет пяти с разодранной коленкой голосила на всю улицу. Рядом на корточки присела ее мать и целовала заплаканные щечки дочери. Белоснежным носовым платком она вытирала окровавленную коленку и, мурлыча что-то нежное, успокаивала дочь. От этой картины мне стало трудно дышать, и непроизвольно потекли слезы.

Я взлетела на свой этаж и лишь у двери дала волю чувствам. Открывая многочисленные замки, я беззвучно рыдала.

Рыдала о том, что никто никогда не приласкал меня, не сказал мне ни одного нежного слова, да уже никогда и не скажет.

Меня охватила неистовая жажда разрушения, я словно взбесилась. В гневе я выкрикивала самые грязные ругательства, била себя по ненавистной мне пасти, по мерзкому телу. До боли впивалась зубами в руку, но и этого мне было мало. Я исцарапала все тело, металась и стонала так, что соседи застучали по батарее. От стука я очнулась и, обессиленная, упала на диван.

Лежала охрипшая, опустошенная, чувствуя себя так, словно из меня вынули душу.

Лишь ходики на стене монотонно отмечали секунды моей никчемной жизни…

* * *

Оленька все утро кокетничала с Денисом, я же скрипела зубами, захлебываясь от ненависти. Ее голос и хлопанье ресниц раздражали меня, я никак не могла сосредоточиться на работе.

Оленька погладила руку Дениса, и его лицо поглупело от счастья. Все в ней, похоже, возбуждало его: и полуоткрытый рот, и высокая грудь, обтянутая блузкой, и каждый пальчик.

Денис не отрываясь смотрел на Оленьку, а остальное – офис, мы, компьютерная программа – для него куда-то исчезло. Она тихо лепетала слова, в которых слышалось обещание.

Я чуть не заныла от досады – как бы мне хотелось, чтобы он глупел рядом со мной.

С трудом оторвавшись от Оленьки, он подошел к Павловне. Та, сославшись на талончик к доктору, ушла. Денис повернулся ко мне, я кивнула головой в знак согласия.

Он ответил на все вопросы, с редким терпением относясь к моим ошибкам. А мне хотелось одного, чтобы он никуда не уходил – так хорошо было с ним рядом.

С Денисом я впервые узнала, что такое нормальные человеческие отношения. Все подавленные чувства, что спали во мне, проснулись. Моя любовь, распространялась даже на его вещи, на его компьютерную программу, так, что и работа с ней наполняла меня счастьем.

Сейчас он мой, точнее, он со мной на полчаса. Но эти полчаса я буду слушать его голос, дышать одним с ним воздухом и, если чуть подвинусь, смогу почувствовать тепло его тела.

Приблизившись, я ощутила его бедро, но он вздрогнул и шарахнулся, словно от укуса гадюки. Я смутилась, сделав вид, что это произошло случайно.

Я не злилась на Дениса за то, что он не мог полюбить меня, а ненавидела Оленьку за то, что он желал ее.

Никогда трагедия моей жизни не обнажалась с такой силой. Никогда так отчетливо не ощущала я, как тяжко нести свой крест, мне – чахнувшей без любви и понимания.

Денис ушел. Тут все вскочили и заторопились на перекур.

Подойдя к двери, я услышала голос Наташи. Голос у нее звонкий, визгливый, что совершенно не соответствует ее сутулой высокой фигуре:

– Вы не заметили, как она тупит?

Похоже, это про меня. Я вся обратилась в слух.

– То она такая умница, не делающая ни одной ошибки, а то… – мерзко захихикала Наташа, – а то Денис ей должен объяснять дольше всех.

У меня пол ушел из-под ног. Нужно быть осторожнее, если даже такая тупица, как Наташа, заметила это.

Наташа была не из тех людей, кого принимаешь всерьез, но сейчас мне захотелось придушить ее, что я легко бы и сделала.

Ведь я уродлива во всем, и чувства у меня такие же страшные, как и тело. Невозможно быть страшной снаружи и прекрасной внутри – такое только в сказках.

Посмотрев на себя в витрине магазина, я ужаснулась. Вот, что я увидела – толстое, с унылым страшным лицом чучело, одетое в бесформенное платье с обвисшим подолом. И это чучело еще обижено на весь свет. На себя – за свое уродство; на мать – за то, что та ее такой родила; на Дениса – за то, что он влюблен в эту смазливую дурочку.

Тут я впервые заплакала от жалости к себе, повернувшись спиной к прохожим. Красавица на рекламе, припудривая носик, лукаво улыбалась мне. Я вытерла глаза и принялась разглядывать товары за стеклом, о назначении которых даже не догадывалась. Ноги сами поволокли меня в магазин.

Перед входом я вдруг затормозила: что могут подумать окружающие, увидев такое чучело, разглядывающее косметику? И все же желание было сильнее комплексов.

Открыв дверь, я вошла.

Внутри пахло духами и пудрой, сверкали зеркала. Красивые нарядные продавщицы расхваливали товар. Не успела я оглянуться, как одна подскочила ко мне.

– Чем могу помочь? – спросила она звонким голосом, улыбаясь милыми ямочками на щечках.

Увидев меня, ее ямочки на мгновение исчезли, но она быстро взяла себя в руки и продолжила:

– Вас что-то конкретно интересует? Я отвечу на любые ваши вопросы.

– Лучше зайду завтра, – засмущавшись, я сделала шаг в сторону выхода.

– Зачем же завтра? Это не займет много времени. Скажите мне ваши пожелания, и я постараюсь вам помочь!

– Можно… чем-то замазать эти рубцы? – спросила я и провела рукой по оспинам.

– Конечно! Тональный крем со светоотражающими частичками выравнивает все неровности и создает эффект атласной кожи. Желаете посмотреть?

– Да, конечно.

– Пройдите сюда, пожалуйста!

Как завороженная, я двинулась за ней. В руках у нее оказалась симпатичная баночка с золотой крышечкой.

– Я наложу этот крем, и вы убедитесь, насколько он преобразит вас! – сказала она и принялась аккуратно наносить крем на лицо. – Ну вот, совсем другое дело! Посмотрите – потрясающий эффект!

Она развернула меня к зеркалу. Особых изменений я не заметила, но промолчала. Моментально уловив мое настроение, продавщица схватила другой предмет с прилавка:

– Корректор от Диора, – она поднесла его к моему лицу. – Он просто великолепен! Корректор не только убирает дефекты кожи, но и увлажняет ее. Это волшебный инструмент! Будто специально для вас!

Она была профессионал – все у нее было изумительно и волшебно, и так хотелось ей верить!

Четкими движениями она подкорректировала оспины на моих щеках. Щелкнув пальцами, с восторгом произнесла:

– Вуаля! Кожа на глазах выравнивается! Будто ничего и не было!

Я приблизилась к зеркалу – кожа выглядела получше, но до идеала было еще далеко. Заметив это, продавщица улыбнулась:

– Корректор просто прелесть! И всего-то… – пожав плечами, она назвала цену.

Прелесть стоила сумасшедших денег!

– С помощью блеска губы можно сделать более привлекательными. Я замычала в ответ, так как на губы уже накладывался блеск.

– С помощью этого блеска губы становятся пухлыми и сексуальными.

В магазине стоял приглушенный гул голосов. Продавщицы мило одурманивали покупательниц, а те, открыв рот, верили, что именно эти помада или тушь превратят их в рекламных красавиц, и покупали даже то, что им не требовалось.

Я была до такой степени смущена, что не понимала самых простых вопросов, которые она задавала. Чувствуя себя потерянной и совсем никчемной, по сравнению с этой холеной продавщицей, я соглашалась на все. Вдобавок ко всему, она всучила мне ночной крем и серум, а потом перебросила к кассе. Первый раз в жизни я заплатила такую крупную сумму за себя.

Я слегка замазала оспины корректором, не притрагиваясь больше ни к чему. Ведь если в офисе заметят – насмешек не оберешься. Этим дурам только дай повод.

Шеф зашел с утра и устроил всем разнос.

– С женой, наверное, поругался? Или климакс у него? – пошутила Наташа.

Никто ей не ответил. Настроение с утра было испорчено. Все сидели, уткнувшись в работу. Люблю такие дни, так как могу спокойно работать, а не слушать про их любовные похождения или остроты в мой адрес.

После обеда шеф исчез, и все свободно вздохнули. Оторвавшись от компьютеров, они достали сигареты.

– Сил моих больше нет! Это первая сегодня, – объявила Наташа, спускаясь с лестницы.

Я подошла к двери и прислушалась. Голос Инги:

– Когда она на меня смотрит – аж мурашки по телу. Это надо – какая жаба.

Опять про меня! Что я им сделала? Почему в любой ситуации все шишки на меня? Шеф построил их с утра – это моя вина. Дождь целый день – тоже моя вина. У кого-то прыщ вскочил – и тут без меня не обошлось. Как ребенок, получивший подзатыльник от отца, выходит на улицу и пинает щенка, чья вина только в том, что тот попался под горячую руку. Так и тут!

– Почему эта жирная мерзкая жаба должна сидеть напротив меня и целый день портить настроение своей рожей? Нужно сделать коллективное заявление шефу – пусть уберет ее по эстетическим причинам! – высказала свое мнение Оленька.

Капец! Я одна за всех пашу, и меня же убрать. Совсем девки свихнулись – кто работать-то будет?

Инга заявила:

– Ты права. Намордник надо на таких страшных надевать, а то с утра взглянешь и настроение на весь день испорчено.

– Намордника маловато будет, только скафандр мог бы полностью скрыть это уродство. Будь я такой страшилой, то покончила бы с собой. Как она может утром смотреть на себя в зеркало, вы никогда не задумывались? – голос Оленьки.

– Поэтому она и появляется утром озверевшая, – добавила Инга.

– И не только утром, – подтвердила Оленька. Голос Наташи:

– Вы не заметили того, что она сегодня прихорошилась?

Я даже похолодела. Неужели эта безмозглая оглобля заметила, что я подправила кожу корректором?

– Да-да, приглядитесь. Она сегодня напудрила свои рытвины. Для чего, вы думаете?

Я недооценивала эту дуреху. На будущее нужно быть аккуратней, ведь им только дай повод.

Вернувшись на свое место, я уткнулась в компьютер, ни на секунду не отрывая взгляд от монитора. Так и просидела до конца дня, с буддистским спокойствием погруженная в работу.

* * *

Выполнив свою работу, Денис ушел из нашего офиса, и я задохнулась от тоски.

Каждое утро, просыпаясь, я чувствовала боль отчаяния, мирясь с пустотой уходящих дней, тянущихся так уныло.

Одевалась, ходила на работу, в магазин, но все делала по инерции.

Часто, сидя с книгой в руке, мыслями я была далеко. Мне виделся Денис. Его образ преследовал меня повсюду, даже во сне.

Но любовь должна умереть, та любовь, что еще не успела родиться. Для такой уродины, как я, в его жизни не найдется места.

Будь я обыкновенной девушкой – пусть не красавицей, у меня был бы хоть какой-то шанс. Как часто люди не понимают своего счастья – у них может быть взаимная любовь, они могут планировать семью, детей.

В моей же ситуации думать о семье и детях – кощунство. Я могу лишь издали наблюдать за чужим счастьем.

Грациозной походкой – не легко подобрать слова, чтобы описать ее походку, – Оленька проскользнула на свое место. Достав зеркальце, она стала скрупулезно изучать лицо.

– Хороша-а, – протянула Наташа.

– Нет предела совершенству, – ответила Оленька, придирчиво отыскивая воображаемые недостатки на своем идеальном личике.

– Какая у тебя кожа! Открой секрет, не таи, что ты для этого делаешь? – насели на нее сотрудницы.

– Лед, лед и лед. Утром и вечером я протираюсь льдом. Иногда я просто обкладываюсь льдом. У меня полная морозилка замороженных кубиков. Лед сохраняет красоту, не зря же Снежная Королева была такой красавицей, – хихикнула она.

Все офисные дуры замолкли, подсчитывая, на сколько хватит их морозилки, чтобы обложиться льдом.