Глава восьмая. «Разговор в сумерках»

– Фея не видел? – Я шмелем влетаю в подвал, где Мишка травит медью очередную рассохшуюся доску от старого рояля: заготовку для новой картины, иконы, панно, а Анюта раскладывает на стеллажах мешочки с сушеными яблоками и травами. Еще – прошлогодними.

– Нет. – Мишка поднимает голову, прищуривает глаз. Аня встревоженно смотрит на меня.

– Чего это ты спохватился? Она дома была, на веранде, писала что то в блокнотах своих.. И черевички – рядом…

– Нет ее там. Я выходил. Блокнот, ноут, Никушины и Лешика игрушки, медвежонок, кубики разбросали, все – на месте, но никого нет.– Я задумчиво тру щеку. – Они все вместе вышли, что ли? В саду?

– Наверное. – Мишка пожимает плечами, вытирает руки ветошью и молча идет за мной на крыльцо… – Пойдем искать голубку твою, куда упорхнула.. Ань, фонарь возьми с полки.. Там, сверху!

– Нашла, Миш! – Аня торопливо запахивает ажурную шаль, спешит за нами

…Кружим по саду… Дорожки – чисты, но земля еще не вскопана под гряды и клумбы. Просто – дышит, чернеет.

Смеркается. Прозрачность апрельских сумерек волнует, будоражит и манит, чем то, еще неопределенным неизведанным, наполненным терпким смородиновым духом. Аня, надев садовые рукавицы, на ходу сбрасывает ветки с обрезанных кустов в одну кучку и связывает веревочкой. Смеется.

– Пригодится. Для камина. У хорошего хозяина… Лана, Ланушка, где ты? – Грудной, теплый голос Анечки от волнения становится чуть хрипловатым, низким… Она берет меня за локоть:

– Грэг, все хорошо… Не волнуйся. Может, она пошла к реке? Смотри – ка, Миш, калитка открыта. – И тут в пространство сада врывается собачий визг, лай, рычание и взволнованный, ясный тенорок Лешика:

– Уберите Вашу собаку сейчас же от фея! Пошла вон, чего лаешь?!! Вы кто такой?! Кто Вас звал сюда?. Идите прочь сейчас же.. Я позову взрослых, все дома, и они вызовут полицию… Пришли тут… У забора, за оградой, неясно мелькает силуэт высокого, худого, как глиста, человека, в светло – сером модном плаще и меховой кепке, надвинутой на глаза.

– Пацан, уйди! Не мешай, нам поговорить надо. – Нетерпеливо дергает плечом и щекой непрошенный гость, пытаясь насильно удержать руку фея, что птахой зябнет у штакетника в сиреневом гипюре и норковой пелерине на плечах.

– Нам не о чем с Вами говорить. – Фей холодно и спокойно отдергивает руку. Уберите собаку немедленно! И тут же обращается к Лешику:

– Детка, пойди, позови сюда папу. И всех позови… – Фей говорит, чуть приглушенно, намеренно не называя имен. – И уведи ее в дом. Фей указывает на Нику.– Побудьте там. Я сейчас вернусь..

Лешик кивает головой и подходит к Нике.

– Пойдем. Надо отца позвать. И Рэма возьму. Ты ошейник не видела, где?

Лешик намеренно говорит о Рэме. Собака возвращена на службу. И только сейчас я понимаю, что мы зря не оставили ее в доме. От незнакомца реально веет опасностью. Цепкие, наглые жесты, какой то взвинченный, скрипучий голос. Или мне все просто – кажется?

– Ты иди. Я с мамой буду. Я подожду здесь. – Ника упирается руками в штакетину забора, вытаскивает откуда то ольховый прут и пытается отогнать от фея крутящийся и шумный лохмато – шоколадный шерстяной шар. – Уйди, песик… – Вдруг девочка присаживается на корточки: – Ты же маленький, чего такой злой? Ты кушать хочешь?

Маленький пекинес, внезапно прекратив лаять, ошеломленно смотрит на нее коричневыми печальными глазами

– Как Вам не совестно! – всплескивает руками дочурка. – Собачка у Вас голодная, фу! И не смейте никак на маму кричать! Я не разрешаю Вам! – Никуша с презрением смотрит на незнакомца, топает ножкой, и вдруг, решительно протянув руку, гладит крохотное собачье ухо, запрятанное в густые кольца шерстки. – Пойдем со мной, малыш, я тебе печеньку дам. – Она поднимается, берет крохотную собачку на руки и, нежно тронув фея за руку, поворачиваясь в сторону дорожки, кричит, явно заметив наши силуэты и свет фонаря:

– Папа, папочка! Иди скорее сюда. Мамусенька тебя зовет.

Лешик стремглав бежит к нам, не замечая, что на его правом кеде развязался шнурок. Схватив Мишку за руку, он хрипло шепчет.

– Па, быстрей… Какой то он неприятный, белесый, а губы крашеные. На фея орет, дурак! Серьга в ухе.. С прибамбасами, короче.. злой, как полкан, а на шее косынка в полметра… Собака эта еще…

– Сейчас, сын, разберемся. Молодчина. Веди девочек в дом, закройтесь.– Мишка хлопает сына по плечу и ободряюще подмигивает Анюте. – Дорогая, позвони, если будем задерживаться… Сама знаешь куда…

– Осторожнее. Я поняла… – шепотом, хрипло отвечает Анюта, и почему то, по – итальянски, обращается ко мне:

– Non ti preoccupare, Greg! Per Amor Di Dio. Prenditi cura di fata. Di cosa ha bisogno?¹⁸ – Пальцы Ани замирают в воздухе в виде охранительного креста, и крылато обняв обеими руками детей, она быстро уводит их в дом…

Уютная дача вспыхивает огнями и сразу становится похожа на китайский фонарик. Я вижу, как на веранде, отделанной заново, утепленной и превращенной стараниями Мишки для меня и фея в уютный, летний кабинет, опускаются новые сиреневые гардины из мягкого шелка, прочно запираются итальянские окна. Они – в безопасности. Слава богу! Вылетаю за калитку, на пару с Мишкой, который тотчас же переходит в наступление, обращаясь к фею, и тоже не называя никаких имен:

– Солнце наше, ты бы в дом шла тихонечко, а? Уже свежо становится. Это кто же к нам такой пожаловал, чего надо Вам, молодой человек? – насмешливо, с хрипотцой выпевает Мишка.

– Я не с Вами намерен говорить, а с госпожой Яворской… – огрызается непрошеный визитер, хрипло, дергая плечом и щекой. – Вас я – не знаю.

– Но ведь и мы Вас – не знаем. – Спокойно и весомо роняю я, крепко обнимая фея. Сиреневый гипюр, вязь из роз, слегка скрипит под ладонью, я ощущаю горячую округлость ее плеча. – Что Вам нужно? Кто Вас послал?

– Меня прислали забрать документ. Тетрадь, принадлежащую госпоже Норд. Я должен ее передать владельцу, господину Нежину.

– Насколько я знаю, господин Нежин не родственник госпожи Норд – глухо откашливается Мишка.– Прямых наследников у нее нет.

– Господин Нежин – супруг мадам Норд… Мне поручено… – визгливо фальцетит гость.

– Супруг? – мягкий доселе голос фея мгновенно обретает презрительно – ясные нотки, высоко взлетая вверх серебряною октавой. – Насколько я знаю, они просто были в связи… Никем и ничем не узаконенной. Тетрадь, про которую Вы говорите, возвращена в Париж, по просьбе комиссара Перье, который ведет расследование. Еще неделю назад. Если комиссар посчитает нужным, по окончании следствия он вернет тетрадь прямым наследникам Виолетты.

– Прямым? – Глаза гостя странно стекленеют, наливаясь холодным блеском. – Кого Вы имеете в виду, мадам профессор? Уж не себя ли? Или Ваших.. м- мм- мм, ушлых любовников? По – хорошему, Вы должны были вернуть Александру Никитовичу уже расшифрованную тетрадь. – Око белесого искателя сокровищ хищно косится в мою сторону. Мишка напряженно молчит, но и в сумерках я вижу, как нервно белеет шрам над его верхней губой.

– По- хорошему, сопляк, ты не имеешь права так разговаривать с дамой, которой годишься в племянники! – Ворохов резко хватает длинноносого незнакомца с серьгой в левом ухе, за плечо, и резко разворачивает лицом к себе. – И мы тебе ничего не должны. Иди – ка, ты, голуба, по – добру поздорову, пока я тебе твои губы накрашенные в песок лапшой не закатал…

– Сами идите к черту! Я пришел не к Вам. – Дергается, как паяц – марионетка, незнакомец. – Мне нужно поговорить, понимаете? Но не с Вами!

И вдруг голос его, разом потеряв все хрипловато – наглые, насмешливые модуляции, сбивается на нервный фальцет, он быстро, путаясь в узорах и клетках разматывает прозрачную, светло – серую сеть тщательно вывязанного кашне на шее, снова и снова обвивает им выпуклый кадык, с сине -черными жилами, хватает тонкую руку фея, и горячечно сжимает ее в своем нервном кулаке, бормоча с неистовостью человека, внезапно и все проигравшего или только что поставившего на кон, ни много, ни мало – жизнь.

– Светлана, я Вас прошу, умоляю Вас, верните Нежину эту тетрадь!! Зачем она Вам. На фиг Вам сдались эти чертовы сокровища? У Вас же – все есть, даже слишком: вы катаетесь, как сыр в масле, от скуки пишете книги, усыновляете брошенных малюток, покупаете дачи и галереи, кружите головы мужчинам и соблазняете своими стихами всех подряд, без разбора. У Вас есть все: лесть и комплименты, обожание и любовь, капризы и поклонение, а у.. У меня есть только он.. Александр.. Сандо, но он и смотреть не хочет в мою сторону, с тех пор, как его увлекла эта идея найти сокровища чокнутой мадам Норд, разбогатеть, вслепую, легко… Дура, носатая дура. Она увлекла его пустыми баснями! – Белесый верзила в сером кашне плаксиво кашляет, и зачем то ломает ноготь на большом пальце левой руки, с перстнем в виде масонской пчелы. Плоская гемма в серебре не закрывает и половины фаланги, как принято обычно, перстень явно мал вертлявому Арлекино – Коломбино.¹⁹

_

«Черти принесли!» – фыркаю я почти – про себя, набирая в грудь воздуху, и слегка трясу головой, осторожно сжимая в ладонях плечи фея. Они дрожат.

– Противно, да? – шепчет внезапно она, горячо, освежая мое ухо запахом лаванды и лайма, идущим, скользящим прямо от волос и норковой пелерины – И откуда – то знает мое имя. Черт! – Фей морщится, трет пальчиками висок. – Ах, милый… Как он мне надоел.. До тошноты.. Возьми вот, отдай ему! – Шепчет она, фыркая, и чуть проглатывая буквы, как всегда, торопясь, при сильном волнении. – Пусть убирается к Богу в рай, вместе со своим милым Нежиным… – И она вытаскивает из – под палантина плоскую коричневую тетрадь, в футляре – застежке, точь в точь, как та, что лежала недавно в огромном ящике, вскрытом Мишкиным твердым, стальным резаком.

Вот только Арлекин на ней кажется – чуть больше и держит он в руке шляпу без страусового пера. Шляпу, похожую на смятый блин..

Проследив за моим не на шутку изумленным взглядом, фей улыбается и лукаво лепечет, всячески подавляя рвущийся наружу смех:

– Лешик так наклеил, баловник! Может, Нежин и не заметит? Ты знаешь, я измучилась напрочь, копируя Виолкины каракули! Чуть с ума не сошла… Но самое сложное, любимый, было копировать твой перевод с этим готическим наклонением и петельками. – Она еле заметно грозит мне пальчиком и прижимает его к губам. – Наверное, я теперь стану самым большим специалистом в поддельном бретонском, да, милый? Отдай ему все это, Бога ради, и пусть уходит… Любовь моя, он мне, правда – надоел! – Фей чуть – чуть повышает голос, капризно ломая нежно – серебряную октаву нот – Я устала, от Вас, мсьё, забирайте Вашу тетрадь и катитесь к черту. Дорогой, отдай ее ему. Пусть он уходит восвояси! Меня от него тошнит. Заприте за ним крепче.

Фей поворачивается к нам спиной и изящно дефилирует по садовой дорожке, к дому, слегка покачивая бедрами, в шуршании гипюровых роз, страстно облепивших ее тело.

– Молодой человек, забудьте сюда дорогу, – напевает Ланушка, делая над головой кокетливый прощальный жест изящной, длинопалой ручкой. – А господину Нежину передайте, что я искренне за него рада, он, наконец – то, обрел настоящую любовь. То, что нужно было ему. Осталось только добавить к ней сокровища, если Вы, конечно, их отыщете. Желаю удачи!

Гравий дорожки чуть слышно поскрипывает под туфельками фея, распахивается входная дверь, выпуская дынно – тыквенный квадрат света, затем снова все меркнет в подвижной апрельской сумеречности, ошеломленности и прозрачности молочно – серого цвета, жемчужных переливов, которыми полон дрожащий воздух.

Незнакомец в сером плаще, с плаксиво дрожащими карминовыми губами, тонкой, цыплячьей шеей, растворяется в нем мгновенно, нервно засунув в широкий карман плаща злополучную тетрадь. Слышно, как в проулке, куда он быстро сворачивает, сутулясь и меряя тропку воробьиными шагами, хлопает дверца автомобиля. Кто его ждал там? Нежин? Еще не хватало, чтоб он знал дорогу сюда! – Я нервно передергиваю плечами. – Или это было просто – такси? – И я не замечаю, как произношу последнюю фразу вслух.

– Лишним не парься, Грэг! – хрипло басит Ворохов, запирая калитку. -Припрется еще, я его прибью, по тихому, и в стенку бассейна вмурую, никто и не заметит. Будет себе лежать спокойненько там, лучше, чем на кладбище… И феюшка наша рядом плавать будет, рыбка золотая… Так то.

…В сумерках я вижу отчетливо, как в левом глазу Ворохова вспыхивает насмешливая искра. Он явно – подмигивает мне. В этом я твердо уверен. В отличие от всего остального, сказанного им только что…