В торце маленькой комнаты Вероники, на всю ее ширину, располагалась большая кладовка, где отец хранил бутыли вина, которые сам делал из черноплодной рябины. Когда у повзрослевшей Вероники бывали гости, в особенности молодые люди, отец через каждые двадцать минут наведывался в кладовку якобы проверить, как доходит вино в бутылях, создавая в комнате дочери напряженную обстановку и отпугивая всегда почему-то самых приятных девушке кавалеров.

Однажды Вероника прилетела домой с таким радостным лицом, что отец, который ел на кухне суп, сразу скривился от раздражения и даже отложил ложку.

– Чего сверкаешь глазенками, как кошка с прищемленным хвостом? – ядовито спросил он.

– Папа! Мама! – Вероника решила пропустить мимо ушей прищемленный хвост кошки. – Оказывается, нашу квартиру можно переделать так, чтобы никто никому не мешал! – выдохнула она и довольно разулыбалась.

– Ну и как же? – заинтересованно спросила мама, которой до смерти надоели перебранки дочери с мужем.

– Представляете! – продолжала по-кошачьи сверкать светло-карими глазами Вероника. – Оказывается, можно сломать мою кладовку, передвинуть стену вашей комнаты и из коридора протянуть узкий коридорчик. Бывшая кладовкина дверь станет входом в мою комнату! Оказывается, уже многие так сделали! В нашем подъезде стену передвинули Журавлевы и Петренко. Олег Михалыч Петренко даже помощь обещал, если понадобится! Говорил, что это совсем нетрудно сделать! Здорово, да?!

Мамины глаза засверкали такой же радостью, как и глаза дочери, но когда Вероника перевела взгляд на отца, поняла, что их с мамой радость весьма преждевременна. Николай Петрович стал, что называется, чернее тучи. Он сдвинул к переносице свои кустистые брови, стукнул кулаком по столу так, что из тарелки выплеснулся недоеденный суп, и громовым голосом проговорил:

– Пока я жив, этому не бывать! Это моя квартира! Я – ответственный квартиросъемщик и никому не дам ее поганить из дурацкой прихоти! Те, которые строили такие квартиры, – не дурнее нас с вами были! И вообще: раз так спроектировано, значит, так и должно быть!

Чувствовалось, что Николаю Петровичу очень хотелось пустить кулаки в ход еще раз, но он сдержался и вышел из кухни, не глядя на своих женщин.

Вероника понимала, что дело тут не в строителях и проектировщиках квартиры. С тех пор как она вышла из нежного детского возраста, отцу почему-то стало доставлять удовольствие унижать ее и оскорблять. Он не мог позволить, чтобы дочь отделилась от него стеной и дверями. Он должен постоянно держать на контроле все ее действия, вмешиваться в жизнь дочери, каждый день напоминая, что в этой квартире она всего лишь жалкая приживалка, а он глава и командир. Вероника опустила голову на руки и тихо заплакала. Мать гладила ее по волосам, приговаривая:

– Не плачь, доченька. Отцу просто надо привыкнуть к этой мысли. Такой уж он человек… Я его уговорю, вот увидишь.

Но мама не успела уговорить отца. Она страдала гипертонией в очень тяжелой форме и во время одного из страшных кризов умерла. Вероника осталась одна с отцом, который год от года становился все более отвратительным деспотом и самодуром.

– Мне все это осточертело! Я взрослая женщина и имею право на неприкосновенность личной жизни! – однажды (и в тысячный раз) заявила отцу Вероника уже после смерти матери.

– Это моя квартира, и мне плевать на твою проститутскую личную жизнь! – в такой же тысячный раз ответил ей Николай Петрович.

– Я ставлю тебя в известность, – дрожащим голосом начала Вероника, – что в эту субботу приглашаю бригаду строителей для переноса стены! Я уже почти договорилась!

– Ты забываешь, дорогуша, у кого все документы на эту жилплощадь, – твердым голосом отреагировал отец и оскалил еще очень хорошие зубы в отвратительной ухмылке. – Я спущу с лестницы твоих строителей и всех твоих хахалей заодно! Пусть лучше и не трудятся подниматься на наш этаж!

– Это произвол! Ты не имеешь права!

– Да пошла ты! – Николай Иванович включил телевизор и уселся в любимое кресло-качалку, чтобы смотреть хоккей, запивая его пивом.

Вероника в тысячный раз закусила губу, чтобы не разрыдаться при этом изверге, и удалилась в свою комнату, так плотно заставленную мебелью, что в ней очень трудно было передвигаться.

Когда скончалась старшая сестра матери, такая же тяжелая гипертоничка, которая вдобавок страдала еще и диабетом, в конце туннеля несчастной Вероникиной жизни забрезжил какой-то свет. Тетя Маня была одинокой женщиной, и Вероника последние дни ухаживала за ней: приносила продукты, готовила еду, убирала квартиру и даже иногда стирала теткино бельишко, когда той уж совсем делалось невмоготу. Однажды тетя Маня показала племяннице завещание, по которому она собиралась передать ей свою однокомнатную квартиру в случае собственной смерти. Вероника до слез обрадовалась, что сможет съехать от отца, и в тот же вечер прямо от тетки побежала в сберкассу за деньгами, которые ей оставила мать, а потом в мебельный магазин «Ясень», где работал продавцом последний ее ухажер – Никита. Она рассказала ему про завещание и попросила:

– Как только представится возможность, купи в вашем магазине «жилую комнату», желательно югославскую. Отец не разрешит мне вынести из своей квартиры даже старой табуретки, так что жизнь надо будет начинать заново.

Вероника так многозначительно поглядела на Никиту, что он понял: в теткиной квартире обязательно найдется место и для него. Им с Вероникой абсолютно негде было встречаться. Сам он жил в большой семье и в густонаселенной коммуналке, а у девушки был самый мерзопакостный папаша из всех, каких только видел свет. Однажды этот папаша вошел в Вероникину комнату как раз в тот момент, когда молодые люди целовались, и обозвал их непечатным словом. Потом он долго копошился в кладовке, а когда вышел из нее с банкой огурцов, скорчил такую рожу, что Вероника еле удержала Никиту от того, чтобы он по ней не съездил молодым железным кулаком.

Обниматься в подъездах и на последних рядах залов кинотеатров Никите тоже уже надоело до тошноты. Он поднапрягся и в самые короткие сроки, что в советские времена было не так уж просто даже работникам магазина, купил-таки «жилую комнату» и именно югославскую, как того и хотела Вероника. Мебель пришлось горами складировать в ее одиннадцатиметровой комнатушке, потому что тетка упорно продолжала здравствовать. Николай Петрович дико и счастливо захохотал, когда впервые увидел комнату дочери, до потолка загроможденную мебелью, и даже не подумал предложить что-нибудь поставить у себя. Он хохотал каждый раз, когда в самый неподходящий момент (например, когда Вероника переодевалась) проходил в кладовку за очередной банкой собственноручно засоленных огурцов или бутылкой вина.

Когда тетя Маня наконец умерла, у нее нашелся какой-то ушлый родственник, стараниями которого ее завещание было признано недействительным, и квартира по суду отошла ему, а вовсе не Веронике. Никита высказал девушке свое «фэ» и исчез из ее жизни навсегда. Вероника корила себя за то, что посмела раскатать губу на квартиру и купить мебель, когда тетя Маня была еще жива. Именно за это небеса ее и наказали. Складированная в комнате югославская «жилая комната» застыла погребальным комплексом, возведенным в память обманутым надеждам, похороненным ожиданиям и Никитиной любви.

А Николай Петрович жил хорошо. Он даже как-то ожил и помолодел после смерти жены. Он уже не проводил на работе время с утра до ночи, и Веронике стало казаться, что он не работал по вечерам и раньше, а развлекался в свое удовольствие. Похоже, домашняя жизнь с женой и дочерью его тяготила. Теперь он в открытую начал приводить домой женщин. Дочери он не стеснялся, но все-таки категорически не велел ей выходить «со своего мебельного склада», пока у него «идет процесс». Процесс часто затягивался надолго. Вероника слышала отвратительные звуки и несколько раз имела счастье видеть совокупляющихся немолодых людей, когда ей все-таки необходимо было выйти из комнаты. Отец посылал вслед дочери особо забористую матерщину, обещал выселить из квартиры и даже не пытался чем-нибудь прикрыть себя или свою даму.

Вероника была на грани нервного срыва, когда встретила Славу. Они познакомились при весьма экстремальных обстоятельствах. Она чуть не попала под его машину и очень огорчилась, что не попала. Жизнь в одной квартире с собственным папенькой до того ей обрыдла, что она даже обрадовалась наезжающей на нее темно-синей «Волге». Вероника, конечно, только потом узнала, что машина является «Волгой» и имеет темно-синий колер. А сразу после неудачного наезда она бросилась на водителя, чтобы выцарапать ему глаза за то, что он не сумел ее как следует раздавить.

– Ты что, совсем сбрендила? – крикнул ей выскочивший из машины молодой человек. – Сама лезет под колеса, а я потом отмывайся! Да ты что, в конце концов?! – И он вынужден был перехватить ее руки, которые недвусмысленно тянулись к его щекам.

Девушка, почувствовав свои руки в сильных мужских, как-то сразу сникла.

– Слышь, что говорю-то?! – опять обратился к ней парень, потому что глаза Вероники совершенно потухли, и ему показалось, что она сейчас завалится в обморок прямо на капот.

Вероника промолчала, и он втолкнул ее на переднее сиденье своей «Волги» и даже дал отпить из бутылки лимонада.

– Знаешь что, красавица, если тебе жизнь не дорога, то в следующий раз ложись-ка лучше на рельсы, как Анна Каренина! Это уж наверняка! Какого черта лезешь под машину? – Молодой человек собирался говорить еще долго. Ему казалось: если он замолчит, девушке непременно станет плохо. И что ему тогда делать?

Вероника подняла на хозяина «Волги» глаза и горько расплакалась. Еще бы! Только что все могло наконец стать хорошо: она умерла бы и больше никогда не встретилась с собственным папашей и его старыми голыми тетками, которые так отвратительно охают и вскрикивают, когда у них «идет процесс». И что же получилось? Получилось, что она по-прежнему жива, и ей снова надо возвращаться в свою комнату, в которой уже нечем дышать от пыли, набившейся в складированную югославскую мебель. Она специально повесила над дверью большую картину с водопадом. Ей почему-то казалось, что вид бурлящей воды, разбрасывающей по сторонам искрящиеся брызги, избавит ее от запаха пыли. Картина ни от чего не избавила. Избавления не будет никогда…

– Да что с тобой такое? – уже не на шутку испугался водитель «Волги».

Вероника не могла ответить. Она могла только плакать. Она плакала, и конца ее слезам не предвиделось. Испуганный молодой человек повез ее к себе домой. Ему пришлось тащить девушку на руках до квартиры, потому что идти она не могла и только билась в рыданиях. Дома несчастный владелец «Волги», проклиная все на свете, вынужден был вызвать «Скорую помощь», потому что совершенно не знал, что ему делать с этой странной особой. Он честно рассказал приехавшим врачам о наезде. Они не нашли на теле девушки никаких повреждений и посоветовали обратиться к психиатрам или, на худой конец, к невропатологам. Парень упросил сделать пострадавшей какой-нибудь успокоительный укол, чтобы она заснула, а потом пообещал обязательно обратиться к самым лучшим психиатрам.

Девушку укололи, и она действительно заснула. Молодой человек сел рядом с ней на диван и смотрел, как тихо и красиво она спала. И чем дольше он на нее смотрел, тем больше она ему нравилась. Когда Вероника очнулась, он сделал ей предложение руки и сердца. Вроде бы и в шутку, и в то же время всерьез. Все зависело только от того, как девушка на это предложение прореагирует. Она, оглядевшись вокруг, спросила:

– А это ваша квартира?

– Моя, – ответил он.

– И вы живете в ней один?

– Один.

– Совершенно один?

– Совершенно.

– Тогда я согласна.

– И что, прямо сейчас? – осторожно спросил он, в глубине души надеясь, что девушка смутится и откажется, но она ответила:

– Именно сейчас. Откладывать нельзя. В противном случае я пойду и лягу на рельсы, как вы мне советовали.

Молодой человек решил поставить все точки над «i» и очень осторожно, боясь спугнуть, спросил:

– И что, вы прямо сейчас готовы переспать со мной?

– Слово «переспать» меня всегда смешит, поскольку то значение, которое в него вкладывают, исключает всяческий сон. Я готова отдаться вам, если вы женитесь на мне и я смогу жить в этой квартире.

– А если я вас обману? Изнасилую и выгоню за дверь?

– Хуже мне все равно уже не будет, – ответила девушка и угрюмо уставилась в стену, оклеенную светло-зелеными обоями, на которую не было никакой нужды вешать картину с водопадом.

– И вам все равно, кому… как вы выражаетесь… отдаться? – удивился он и вдруг все понял. Он жесткими пальцами повернул к себе ее лицо и спросил, глядя в глаза: – Вам что, негде жить?

– Вроде того, – неохотно ответила она и опять уставилась в успокоительно зеленую стену.

– Ну… вы можете просто пожить у меня… некоторое время… пока все у вас не образуется, – предложил он.

– ЭТО никогда не образуется, – ответила она, особенно выделив голосом первое слово. – Если вы уже пожалели о своем предложении, я могу уйти. – И девушка спустила с дивана очень стройные ноги с тонкими щиколотками.

Он вдруг почувствовал, что не хочет, чтобы она уходила, и спросил, чтобы задержать:

– Как вас зовут?

– Вера, – ответила Вероника, навсегда отсекая от своего имени отцовскую часть «Ника». С этого момента ее будут звать только Верой, как маму.

– Не уходите, Вера, – искренне попросил молодой человек. – Честно говоря, сейчас я тоже переживаю далеко не лучший период своей жизни. Может быть, мы действительно сможем друг другу помочь?

– Может быть… – задумчиво ответила она и сняла через голову пушистый вязаный свитер. Под ним оказалась белоснежная спортивная маечка, а под ней – плотный атласный бюстгальтер, который красиво приподнимал грудь, но никак ее не демонстрировал.

Девушка завела руки за спину, щелкнула замочком и отбросила атласную тряпочку куда-то себе за спину. Перед глазами водителя «Волги» призывно качнулись две розовые груди, кожа которых поблескивала не хуже атласа бюстгальтера. Молодой человек еще пытался поточнее вспомнить высказывание Анатоля Франса о том, что мужчины, ошеломленные бюстом, женятся и на всем остальном, а девушка, успев за это непродолжительное время снять юбку, колготки и трусики, уже лежала пред ним обнаженной Венерой, с которой только писать картины. Честное слово, «все остальное» тоже стоило того, чтобы на нем жениться. Анатоль Франс знал в женщинах толк!

Вероника, которая теперь твердо решила называться только Верой, проявила все свои способности и знания в половом вопросе, чтобы этот незадачливый водитель женился на ней и избавил ее от отца. И водитель, которого, как оказалось, звали Вячеславом, не устоял. Женился. И полюбил ее, хотя до встречи с ней был убежден, что никогда не сможет забыть некую Мариночку, которая предательским образом бросила его, променяв на какого-то сопляка с новеньким джипом.

Югославскую «жилую комнату» Вера так и оставила пылиться у отца. Она только один раз посетила его квартиру (конечно же, в отсутствие Николая Петровича), чтобы забрать некоторые личные вещи, документы и фотографию мамы. О том, что вышла замуж, она ему не сообщила. Она пропала из квартиры отца, но он и не думал искать ее. Они оба были этим счастливы.

В конце концов Вера поняла, что нежданно-негаданно вытащила счастливый билет. Слава любил ее. Она это чувствовала. Но даже не это было главным. После того как Вера очнулась после уколов «Скорой помощи» и внимательнее вгляделась в лицо водителя «Волги», то поняла, что он был одного типа с Антоном Зданевичем, ее школьной любовью. Такой же темноволосый и кареглазый, со светлой гладкой кожей. Об Антоне Вера старалась не вспоминать, и старания ее не были напрасными: она не вспоминала. То, что Слава внешне походил на Антона, было очень кстати. Зданевича можно было окончательно похоронить в своей памяти. Можно считать, что Слава и есть Антон. Нет, гораздо лучше считать, что семнадцатилетний мальчишка Зданевич самым чудесным образом стал Вячеславом Андреевичем Кудрявцевым, который уже окончил институт и работает инженером на каком-то неслабом заводе, подает большие надежды и собирается дослужиться как минимум до должности главного инженера этого предприятия.

Вере казалось, что она тоже полюбила Славу. Во всяком случае, он не был ей неприятен. Отрабатывая квартиру, в которой он ее поселил, она поначалу старалась в постели сделать для него все, что он просил или даже не просил, а только хотел бы попросить. Она угадывала его желания, и он платил ей тем же. Рождению дочери Слава обрадовался чуть ли не больше, чем сама Вера. После родов она перестала особенно угождать мужу, потому что, во-первых, много сил и времени отнимала болезненная Машка, а во-вторых, она посчитала, что все положенное уже с лихвой отработала и начался новый период их жизни. Теперь они со Славой на равных, и любой может выдвинуться в лидеры их маленького семейного коллектива…

И вот надо же такому случиться, что Машка попала в лапы Катиного сына! Славка – это далеко не Верин папаша, Николай Петрович! Славка с дочки пылинки сдувает и вполне войдет в ее положение, когда она начнет петь ему песни про свою неземную любовь к Андрею. С Катей и Валентином Корзунами Вере придется бороться одной, без поддержки мужа.

* * *

Кате не нравилось то, что происходило с Андреем. Он опять начал исчезать из дома вечерами, как тогда, когда случилась история с запоем и вызовом специалистов по его прерыванию. Валентин относился к исчезновениям сына как-то очень легкомысленно. Он вообще относился к жизни слишком просто. Катю это бесило. Муж всегда был спокоен. Его ничто не могло вывести из себя и заставить потерять равновесие. Он сохранял ледяное спокойствие и тогда, когда сын был жутко, нечеловечески пьян и ничего не соображал. В тот роковой момент спокойствие Валентина, конечно, было очень кстати, и, возможно, то, что отец держал себя в руках, и спасло жизнь сыну. Сама Катя находилась в таком взвинченном состоянии, что не смогла бы даже додуматься, что запой Андрея можно прервать медицинским способом. Да-а-а… Если бы не Валентин тогда…