Когда поёт соловей…

Повесть

«…Книгу бы написать такую – солнечную.

Налить ее радостью до краев и

сказать всему человечеству:

– Пей, жаждущее!"».

А. Неверов

1

Читателю

Очень хочется написать светлую современную книгу, признаться в любви каждому, кто прочитает её, независимо от того, понравится она ему или нет. Светлую,– значит,– душевную, с разноликой гаммой настроений и страстей в человеческих взаимоотношениях. Ведь всё, о чём пойдёт речь, – не авторские фантазии, а правда повседневной жизни её, и тысяч таких же, как она, людей творческого труда.

Хотите – верьте, хотите – нет! Но  эти строки наполнены такой позитивной энергией, которая способна  согреть всех, чьи глаза соприкасаются сейчас с ними. Превозмогая любопытство, надо в это поверить, «разузорить» привычную повседневность чудом воскрешения всего самого дорогого и лучшего, что было в нашей жизни.

И именно в эту минуту оно может нас посетить, взывая лад молитвенного строя и возбуждая чувство благодарения Богу за всё, что мы имели, имеем и чем будем еще владеть.

Эта предстоящая встреча посылает тепло жизненного потока, вливающегося в нас с каждым звучащим здесь пожеланием. Пожеланием погружения в родное, завертевшееся в танцах будней, спрятанное глубоко в душе, ощущение того, что от выси неба к земле Мы – важное звено! Мы – Божьи дети. Мы – есть! Это от нас устремляются желания. Их сонм. И  главные – любить, творить, дарить! На непонятном нам языке они чувствуют прозрачные пространства в беспредельности, где после сумрака земного скитания, побед и поражений, царствует свобода Духа.

От этих слов веет уютом и улыбкой. Мы улыбаемся: себе, людям, миру.

Это улыбка всепоглощающего жизнелюбия и того самого благодарения небесам и Господу, которое живет в нас. Мы не верим в царство морального безветрия. Понимаем: бури неизбежны… Но всем нам всё равно дано безумствовать от  любви и эмоционального огня!

К нам приходит радость: за себя, родителей, детей, любимых, друзей, коллег,– всех, кто не теряет нитей единения, дружбы и  родства.

Ведь готовых к самоотдаче во имя жизни другого, немало, и, когда в унисон бьются сердца, в  душах возводится пьедестал Любви. Это он стережет минуты жизни, ибо они нестерегущих ждут.

Сочиняя эти строки, мы  осознаём, что любви в нашей жизни было много. Она всепроникающая, ибо вопреки протяжным стонам нелюбви, всегда пробуждает не взлелеянные ранее сокровенные мечты.

И, если в какую-то минуту нам казалось, что любовь отвернулась, – верить нельзя!

Просто она замешкалась среди мешающей ей свиты бед и невзгод, запуталась в  ромашковых лепестках, в своем цветении, словно весенняя черемуха в извивах белых кос.

Но она обязательно выпрямится, встрепенётся и однажды совсем неожиданно озарит душу улыбкой, расскажет о вечных подателях жизни – Небе и Солнце, о трепетных звонах лучей Света, о небесной весне и неземной красоте.

И мы прозреем, поймем, что нашему естеству нужно только одно – покаяние; нужно стряхнуть с души уныние, недовольство и неверие, – эту мутную росу амбиций и эгоизма.

Труд этот нелегкий, но он принесет осознание назначения на земле.

Мы все – творцы! Творцы своей жизни и всего, что с нами происходит и случается.

Вот в эту минуту мы чувствуем, как насыщаются вдохновением наши мысли. Они всегда готовы услужить добрым помыслам и планам, нашей воле.

Чарующее воздействие двух слов, – любить и творить, – на внутренний мир и наши души,– рождает готовность быть щедрым, добрым, участливым ко всему живому, что нас окружает.

Преодолевая воспоминания о трудных, порой роковых обломках человеческих взаимоотношений, о том, как мы содрогались от зла, неблагодарности и черствости, настает пора растопить этот лед и готовить накопленное любовью  добро для милосердия.

Его нужно раздавать… Близким, знакомым и незнакомым, одиноким, страждущим, нуждающимся, – всем, кто этого желает и ждет.

Прислушаемся к себе… Внутренний голос многих вдохновенно

заявляет: «Я готов!». Готов  радоваться успешным, красивым, процветающим, здоровым людям.

Готов подбодрить и поддержать участием увядающих, больных и немощных, несостоявшихся и догорающих на закате жизни.

Так поклонимся вместе светозарному чуду воскрешения наших душ ото сна. Порадуемся нашему пробуждению в Христовой молитве. И на грани Неба и Земли обязательно придет рассвет огромного человеческого Счастья: просто жить на этом белом свете!

*

«Да, нужно просто жить! Даже тогда, когда эта жизнь зажала тебя в тиски разочарования и бессилия», – мысленно увещевала себя Евгения Ткачёва.

2

Выжатый лимон

В больницу её доставила Скорая. Потеряла сознание… на работе, сидя за очередной статьёй. Сейчас «оклималась» маленько.

Днём солнышка и в помине не было. Спряталось от людских глаз, забыло «получезарить» на земле. В палате было тихо. Казалось, слышала своё дыхание. Взглянула на окно. За ним пролетал лёгкий снежок. «Надо же, как уставший старичок, семенит через пятое на десятое. Надо подняться». Накинув халат, подошла к окну. Снежок продолжал свой февральский танец. Услышав воображением его музыку, Евгения уже сочиняла:

Снежинки падают вокруг,

Любовь Небес роняют.

Покуролесят, затанцуют вдруг,

Пока судьбы своей не знают.

   С.А. Демченко. Из серии «Зима». Лунная ночь.

Ладонь ловит танцующую в воздухе серебристую снежинку. То – поцелуй, в котором путешественница, изнемогая от прикосновения с теплом, тает, исчезая с этого мира навечно.

Одна, вторая, третья… Кружатся, как мысли, непостижимо возникая и прячась одна за другой. Говорят, что существует сто тридцать пять типов этих изящных балерин воздушного балета. Формы их условных "пачек" зависят от многих обстоятельств: температуры и влажности воздуха, атмосферного давления, даже структуры воды, с которой они образуются.

Если физические свойства капли хотя бы чуть-чуть меняются, форма снежинки тут же становится иной. Как же они образуются? Этот процесс давно изучен.

Под воздействием низких температур в капле воды происходит так называемое явление "ликвации". То есть образовавшиеся кристаллики льда начинают выталкивать различные примеси (хотя бы ту же пыль) наружу. В результате этого и возникают симметрические кристаллы.

Они обрастают водным паром, переходящим в твердую фазу, создавая, собственно, ту или иную форму снежинки. Найти две одинаковые среди них, абсолютно совпадающие, практически невозможно.

Подумалось: все, как у людей: неповторимость каждого становится непреходящим уделом человека. Мы – разные. И чем больше "выталкивания" из своего мира ненужных примесей-пороков, тем совершеннее и светлее Личность, грани которой оттачиваются в вихре жизненных хитросплетений.

Снежинки реагируют на изменение внешних условий изменением формы: от классической – шестигранной до… совершенно непредсказуемой, – двенадцати-, восьми-, и трех-гранной.

То же самое происходит и с человеком.

Один – талантлив, гениален, второй – упорный, трудолюбивый, третий – преуспевающий… Или… – неуклюж, не приспособлен, ленив. У одного Душа заполнена любовью, добротой, другой же – желчный, злой, на всех обижен. Каждому – свое, свои углы и грани.

Ученые, изучающие мир снежинок, сегодня недоумевают: почему увеличивается количество трехгранников, а не снежинок, например, с двенадцатью лучами?

Даже в природе начинает преобладать посредственность, как и в обществе? Или же, наоборот? – Посредственность людей вызывает себе подобные процессы в природе?

Как знать, но этот вопрос сегодня уже задают снежинки, эти выкидыши нежной зимней стихии Неба.

Не пора ли человеку задуматься о том, что его жизнь – это такое же мелькание, вихрь в небесном вечном океане, как и танец снежинок над головой?

А снежинки роняют любовь,

Несут свои чувства всем людям.

Приходят зимой для того, чтобы вновь

В ладони растаять.– Мы их не забудем.

*

«Да, каждая из вас,– мысленно обращалась женщина к снежинкам,– сейчас ликует: простора и света много, но жизнь Ваша, как и наша, быстротечна, увы!» И вот парадокс: от тепла можно тоже исчезнуть.

А у людей не так? Почему же: и человеческое тепло бывает разным,– искренним и лицемерным, замешанным на обмане. Всё в мире содержит в себе свою противоположность. Осознавая это, понимаешь, какого преклонения и пиетета заслуживает гармония, баланс, мера,– черта, за которую нельзя переходить.

*

Какие же короткие эти декабрьские дни. Время сплывает настолько быстро, что не успеваешь оглянуться: кажется, недавно было утро, а уже и дня нет, вечереет. Дни-то, подобно бусинкам на разорванной нити, бросаются врассыпную, убегают враскат по закоулкам и щелям будней.

Ещё и погода такая,– не радует: серость и сырость, словно танцующая пара, повсеместно правят бал.

В ясную погоду со второго этажа больницы можно чётко различить и строения, и деревья, и спешащих по своим делам людей. А сейчас её глаза отчаянно пытались отделить один силуэт от другого, робко осваиваясь с наступающими сумерками.

Евгения почувствовала холод, съёжилась. Отошла от окна, чтобы набросить тёплую кофту. В дверь постучали. Вздрогнув от неожиданности, произнесла:

– Да, да, входите.

В палату вошёл он, её шеф, Павел Сергеевич Ордынский. Посетитель, которого она ждала меньше всего. Мысль, прежде чем быть озвученной, беспорядочно спотыкалась, беспокойно ворочалась со слова на слово. Выручил гость.

– Женечка, я на минутку, только сегодня узнал, что ты в больнице. Что с тобой? Не шути так. Работы ведь много…

– Я устала, Павел Сергеевич,– и запнулась, увидев принесённые ей соки.

Соки. Кто их не пил! Свежие и консервированные. С мякотью и без нее. Подслащенные и натуральные. С консервантами и без таковых. Соки, как мы знаем, жизнеутверждают все живое.  А тут…

– Ну, зачем мне теперь эти "сандоры", "живчики"? – с внутренним раздражением принимала их женщина. – Мои-то собственные соки уже выпиты до дна?!

– Ты поправишься, – утешал ее сидящий рядом Павел Сергеевич. – Ты же знаешь, как нужна нам.

 Да, она понимала, что необходима. Иначе, кто, кроме нее, будет писать доклады и выступления для него? Конечно, она, его референт, или, как сейчас принято говорить, пресс-секретарь. Сотрудники уже посмеивались. На каждом форуме, где с трибуны звучал уверенный голос ее шефа, по залу ходило колкое: "слова Ткачевой, музыка Ордынского".

Но в том-то и дело: Ордынскому от этого ни холодно, ни жарко. Когда его хвалили за произнесенную речь, он все это напыщенно и самодовольно принимал на свой счет. А Ткачева в это время, сжимая виски от головной боли, сидела где-то в сторонке и думала:

 «Когда же, наконец, это все закончится, и шеф разрешит уйти домой?»

Он властвовал на своем служебном троне, успешно делал карьеру; докладов, отчётов, речей все прибавлялось. И она продолжала писать, – на работе, дома, ночами и днями, чтобы успеть положить материал на стол начальнику к обозначенному сроку.

И дописалась до истощения нервной системы. Теперь вот сидит Ордынский у постели и отпаивает ее соками.

– К тебе вернутся силы, – утешал.

– Силы, может, и вернутся, – вдруг решилась журналистка, – а вот соки отныне будете пить сами, свои.

– То есть?

– Будете писать себе сами. Десять лет такого труда, всегда спешного и неупорядоченного, – с меня достаточно.

– Еще чего надумала. Тогда увольняйся, – не медля, поднялся с места.

На том и распрощались.

Всхлипывая, Евгения выключила свет и прилегла. Может, не стоило так резко сообщать о своём решении? И дальше жить молча со стиснутыми зубами. Можно, конечно. Но не так уж и далеко время, что и стиснуть-то будет нечего.

Ну, что же теперь? Пусть как будет. А будет, как она всегда считала, как должно быть.

Но на душе было неспокойно.

Встала. Но свет не включила. В который раз подошла к окну

Небо было беззвёздным, каким-то притаившимся, ушедшим в засаду. И хотя его задёрнула занавеска лёгкого снегопада, оно где-то в выси было живым и видящим. По крайней мере, так считала Евгения.

Для неё лицо неба всегда было понятнее лица земли. Вот оно у неё какое,– её небо.

Небо!..

Ты величественно простираешься в необозримом и непостижимом пространстве, заставляешь с надеждой и удивлением вглядываться в безмерную высь, настойчиво зовешь в теплые странствия мечтаний и упований, которые изначально возвышали наше естество выше природной самости.

Ты предусмотрительно накрываешь нас невидимым пространственно-временным покрывалом, властно фиксируя свою сущность, приглашая к серьезным раздумьям о таинственном, доселе неизведанном небытии.

Ты пестрое, причудливо разноликое: от морского глубинного мрака до росистой дрожащей лазури.

Щедро посылаешь на Землю свою священную благодать. Она – в сплетенных косах красочного соцветия радуги, всепроникающих золотистых лучах Солнца, в строгом холодном свечении Луны, в светящем мерцании чарующих звезд.

Этот специально и тщательно рожденный Космосом, неестественно бурный поток жизнеутверждения мерцает и разливается ежеминутно, подпитывая и выверяя чудоизменения всего сущего.

Венцом твоей неповторимости выступает сказочная звездность, когда ночами соловьино выщелкиваешь свою красоту и становишься светлячковым алтарем для исповеди звездных колдуний, больших и малых, чудом познанных и доселе совсем неизвестных.

Их сонм, неописуемое множество. Но каждая нежно приласкана и радушно успокоена твоей щедрой опекой.

Небесное бытие переполнено своих страстей и чувств.

Кажется, что молодой Месяц только то и делает, что игриво заискивает, похотливо заключает в  объятия раскрытого "серпанка" твоих ночных красавиц, как бы выбирает свою единственную, способную утолить жажду наполнения и превратить его в тот символ любви, под покровом которого можно сбросить с себя цепи искусственно придуманных на Земле условностей.

Звезды, с любовью купающиеся в лунном физическом океане, также обьясняются в своих трепетных чувствах выкидышу ночи, небесному Мефистофелю.

С Земли они кажутся то ли крестом, то ли неровно окантованным кругом, или еще какой-то совсем причудливой фигурой.

Иногда, надолго цепляя глазом какую-то веселую небесную невесту, замечаешь, что она движется, удваивается, словно размножается в пространственно-временной паутине.

И тогда нас пьянит и всецело захватывает ощущение причастности к целебному таинству животворящей небесной Праматери.

Небо!

Иногда ты, множественно украшенное звездами, даришь нам загадочный ликующий танец звездопада, во время которого отдельные его бунтующие солистки пресыщенно вырываются из взаимозависимого содружества и быстро скатываются небосклоном.

Они спешат известить нас об осуществлении задуманных нами желаний и мечтаний.

Ты иногда сердишься, когда  содрогаешься от раскатистых перекатов грома и на преломлении световых волн рождаешь раскрепощенный  зигзаг огненной молнии или же откупориваешься метеоритными осколками далеких космических субстанций.

Ты можешь расплакаться ручьями близнецового дождя или с удовольствием засмеяться вихрем пушистых снежинок, не останавливаясь столько, сколько тебе заблагорассудится. А то бываешь меланхолически спокойным и ласковым, когда насытишься равномерно рассеянным светом или сумрачным переливом космической энергии.

Ты удивительно красивое внешне. Но намного богаче по существу: своим естеством, функциональным побуждением.

Смело и безвозмездно предоставляешь надежный приют различным хулиганистым облачным химерам, рожденными нашим представлением и фантазией. Жаль только, что их контуры, скоррегированные восприятием глаз, стеариново тают в замедленном течении твоего молочного тумана.

Ты зримый образ вечной Вселенной! Огниво жизненной энергии и воодушевления!

Существуешь только тебе известной логикой бытия и ни с чем не сравнимого самовыражения.

Тебе молимся, к тебе втайне и явно посылаем свои вожделенные мысли.

Во сне без тебя напрочь одиноки.

Когда же взором касаемся твоего вселенства, преисполняемся желанной надеждой.

Ты такое родное и вместе с тем такое недоступное.

Манишь, тайно зазываешь, обжигаешь горечью осознания необратимости всего ранее ощущаемого, воспринятого, пережитого и представляемого.

Ты единственная в мире свободолюбивая крестоносная бездна примирения. Она рано или поздно, раз и навсегда примет в свои объятия порой смущенные, как правило, натруженные, иногда совсем изнасилованные земной жизнью, человеческие души.

Низкий поклон тебе, Небо, за то, что ты было, есть и будешь во веки веков!

*

Вспомнила это своё эссе о небе, понимая, что его лицо чище лица земли.

Люди не видят землю первозданной, собственноручно и постоянно её изменяют, а небеса такому влиянию не подвергаются, являясь человеку такими, какими их ежеминутно рождает праматерь-природа. Они выразительнее земли не только пространственно, но и отличительны своей искренностью, чистотой.

«Как жаль, что нет тебя со мной, мама. Ты вознеслась в небесную обитель и, надеюсь, вкушаешь вечное заслуженное на земле блаженство; в непроглядной дали тебе не до наших земных дел, объятия небес тебе оказались ближе, и ты так рано покинула меня». Слезы медленно катились по Жениному лицу, как роса по цветку.

«Господи, да что ж это я? Совсем расклеилась. А врач сказал, что нервничать нельзя. Только разве это возможно?»

И тем не менее, Евгения мысленно усовестила себя, переведя свой взгляд вниз. Рассеянная темень, несмотря на освещённость, рождала причудливые силуэты городской улицы. Деревья «окудрявились» хлопьями непрерывно идущего снега, и дорога белелась неяркими мерцающими пятнами.

Да, темнота в городе иная, чем, скажем, в поле или на селе. Кажется, что темнота – это довольно просто: солнце заходит, и небо темнеет. Но с ней всё гораздо сложнее. На самом деле существует даже особая шкала, разработанная специально для того, чтобы измерять разные степени темноты. Шкала Бортле для оценки степени темноты неба была создана в 2001-м году, и измеряет темноту неба в пределах от 1 до 9. В деревне она характеризуется третьим показателем, на границе пригорода и села – четвёртым, в пригороде – пятым и шестым, на границе города и пригородных районов – седьмым. И только восьмой и девятый показатель характеризует степень темноты неба в городе.

По-настоящему тёмные небеса, вроде тех, что вдохновляли поэтов Древней Греции – Гомера, Ксенофана или Флавия, Сапфо и Коринны, – тех, что нависали над библейскими городами, – исчезают. Чем больше строится домов, городов и пригородов, тем выше уровень светового загрязнения, и тем светлее становится небо.

Международная Ассоциация Тёмного Неба пытается сохранить темноту первого типа, способствуя распространению светильников, фонарей, излучающих рассеянный свет и сводящих световое загрязнение к минимуму.