Снова сверкнула молния, осветив на мгновение лес, дорогу и мокрого от пота коня.

«Так, загадка, про сени. Что-то ходит, а избу не заходит…»

– Скорее, Степанушка, – протянула девица. – У меня, конечно, есть вечность, но терпение мое покороче будет…

Степан посмотрел в сторону голоса и вздрогнул, девица стояла совсем рядом по колено в воде, и всего несколько шагов отделяли ее от дороги. Она водила руками над водой, отчего болотная жижа расходилась кругами и неслышными волнами приближалась к ногам коня, к телеге и медленно подмывала насыпь, где опало колесо.

Степан побледнел, к влажному и липкому лбу неприятно пристали светлые пряди челки, точь-в-точь как грива липла к мокрой шее Фруши.

– Сейчас-сейчас, – бормотал Степан. – В сенях, туда-сюда, в избу не заходит. Сени, что там? Мешки, одежа, обувку мать хранит. Но все это стоит, не ходит. В избу не заходит, туда-сюда ходит. В избу через сени…

– Я считаю до пяти, мне надоело ждать, – протянула, словно вода прожурчала, болотница. – Раз.

Степан отер лоб. Ответ никак не находился.

«Изба, сени, одежа. Входить. Туда-сюда ходить, но не входить. Заходить, гости! Нет, они в избу проходят».

– Два…

«Сначала в сени, потом в избу. Вход в избу, входить в избу, но не входить в избу».

– Три…

«Туда-сюда ходит. Заходить в избу. Дверь открыть и зайти. А! Туда-сюда ходит, но не заходит!»

– Четыре…

– Дверь!

– Угадал… – злее прошипела девица. – Ладно. Вот тебе третья загадка: ты именем моим кричал, да «я» потерял. Как меня зовут?

Сверкнула молния, рассмеялся гром. Степан сглотнул и устало оперся на телегу – он не знал ответа.

– Даю тебе пять молний на разгадку, – ласково сказала дева.

Выйдя еще ближе, что болотная вода только касалась ее щиколоток, девица стала ходить вдоль дороги, тревожа коня.

Фруша фыркал, пытался дергать телегу, но ужасно устал и только косил глаз на опасность, от которой не мог убежать, как бы ни хотел.

Над головами отчаянных сверкнула первая молния из пяти.

«Кажись, издохнем мы тут с Фрушей, вот непруха. А с утра я думал, что Фердинанд – самая большая сложность в этой работенке. Вот ведь говорила мать: не езди, Степан к вечеру в село Простое, по утречку надо в путь, а обратно – тоже через ночь. А по ночи на пути делать нечего, одна нечисть там выползает да властвует. А я, дурак, не верил. Над бабками смеялся, что они рассказывают про всяких водяных и леших, про болотниц и призраков кладбищенских. А они вот, существуют, все как мать с бабками наболтали!»

Безмолвно сверкнула вторая молния.

«Так, загадка. Она сказала, что я ее назвал, да «я» потерял. Глупости какие! Никак я ее не называл!»

Вспыхнула третья молния.

«Я ее назвал. Как я мог ее назвать? Как ее в деревне называли? Да никак, нечисть да болотница. Я и не слушал, чего сказки слушать?»

Зажглась четвертая молния.

– Поторопись, Степанушка, время на исходе. Заберу тебя и коня твоего к себе. Будем вместе жить, историю свою тебе расскажу, может, сочувствием меня удостоишь.

Степан похолодел, заоглядывался, ища в молчании тонущего леса помощь или хотя бы подсказку.

Сумерки совсем заволокли дорогу, что не видно ни начала ни конца, ни даже ближнего поворота. Все тонуло в туманном мороке. Или это девица марь напускала, чтобы страшнее да жутче Степану было?

«А! Вот оно! Я назвал! Сказал: сгинь, марь болотная. Марь! Да «я» потерял!»

– Марья!

Пятая молния озарила верхушки деревьев, дорогу, бледного Степана и недовольное сине-зеленое лицо девицы.

– Догада! Ну, догада! – зло зашипела болотная Марья. – Не хочу тебя отпускать, но ладно. Я свои обещания держу, хотя могла бы и не держать, раз со мной не сдержали.

Загрохотал гром.

Вода болота забулькала и выплюнула к ногам Степана корягу.

– Спасибо! – Он сначала поклонился деве, а потом поднял палку.

Последние слова Марьи не выходили у Степана из головы.

Дева уже стала уходить обратно в болото, вода окутала ее по пояс, когда вопрос Степана догнал ее:

– А что с тобой случилось?

Она обернулась уже без злости на бледном красивом лице, но с многолетней грустью:

– Тебе правда интересно?

Степан кивнул.

Марья провела рукой по воде, пустив круги, пропустила вязкую воду сквозь длинные, красивые пальцы.

– Я была влюблена и думала, что это взаимно и навсегда. Но я ошибалась. Мы с моим женихом любили приходить в здешний лес и быть здесь наедине. Когда-то этот лес был прекрасен. Солнечные лучи игрались в прятки и догонялки меж рыжих стволов сосен, тонких рябых берез и многолетних лип. Мох и трава прятали землянику от чужих глаз, а по осени тут было столько грибов, что все не собрать. Одним последним моим утром, мы с женихом снова пришли сюда, чтобы клятвы повторить, играли, смеялись, бегали меж берез. Он меня поймал, да в шутихе привязал к березе тонкой лентой моей красной. Я смеялась сначала, не сразу поняла, что изменились глаза его, не смотрели, как прежде, не было в них нежности и любви, а была пустота и обуза. Я не понимала, а он не объяснял. Оставил меня к березе привязанной и ушел, ни разу не обернувшись. Я звала его, звала и так плакала, так не понимала, за что он со мной такое сотворил. Почему разлюбил? Почему бросил тут? Никак не могла я слезы унять. А они все лились и лились, сначала вокруг меня появилась лужица, потом озеро. Но неоткуда ему было брать свежую воду, и стало оно топью. Так я и умерла тут, оставив после себя болото отчаяния. Подружилась с грозой и дождем, ветром и землей. Они рассказали мне, что он выбрал другую, дочь купца богатого. Я оставила эту дорогу, если будет он мимо проезжать, спросить: за что? И однажды он проехал. Я вышла к нему, спросила. А он седым сразу стал, как узнал меня, увидел, какой я стала. Я не хотела ему такой судьбы. Я только хотела знать. В новом образе жена и тесть не приняли его, бесполезным он стал. Прогнали его, рассказал дождь. Сюда мой суженный снова шел, да в другом лесу на него волки напали, он и крикнуть не успел.

На последних словах Марья как-то затравлено с опаской глянула в сторону кладбища и обняла себя руками.

– Ужасно, – прошептал Степан. Он слушал Марью, так и держа корягу, не смея двинуться к телеге, так его поразила печальная история несчастной девушки.

– Почему он так поступил? – спросила Марья Степана, и он увидел, как замерцали прозрачные капли на ее бледном лице.

Степан не знал, но вдруг вспомнил эту историю, бабки болтали в деревне. Случилось это почти сто лет назад.

– Не уверен наверняка, но в деревне болтали, что так он любил тебя и так решил сделать, чтобы ты никому не досталась. Если не ему, то и никому другому. А у самого долги скопились, и женитьба на дочке купца обещала горы богатые, и он придумал, как с долгами своими разобраться, а тебя отпустить просто так не смог.

Марья совсем расплакалась, закрыв руками лицо. Дождь стал усиливаться, то ли Марья им повелевала, то ли гроза утешала свою подругу в грустных осознаниях.

На изящных запястьях мертвой девы Степан приметил тонкие синие следы от ленты. Сердце у него сжалось в жалости к несчастной. Гром пробухтел, словно хотел поддержать бедняжку. Степан не решался закончить дело с телегой, так и стоял, держа в руках корягу, и смотрел на плачущую Марью. Фруша фыркнул негромко, напомнив о себе, что Степан с Марьей вздрогнули одновременно.

– Езжай, путник Степан, – грустно сказала Марья. – Утешил ты меня, развлек беседой, послушал стенания бедной обманутой Марьи. Не буду больше удерживать и мешать тебе.

Степан неуверенно кивнул, приладил корягу под колесо, подхватил вожжи удержать Фрушу, когда телега выберется, поднажал на корягу и поцокал, чтобы конь сделал несколько шагов. Фердинанд напряг мышцы и потянул телегу. Приподнятое колесо зацепилось за насыпь, и телега выбралась из западни.

А Степан все думал о горе Марьи, ему хотелось ей помочь. Да как поможешь нечисти обманутой?

– Марья! – вдруг вперед своих мыслей позвал он.

Дева обернулась.

– А можно тебе помочь? Проклятье разрушить?

– Нет никакого проклятья, Степанушка, – отозвалась эхом Марья. – Есть предательство и быть мне напоминанием о нем, чтобы впредь никто так не поступал с любящими девами.

Но Степан не сдавался, он чувствовал, что есть какой-то способ, самый обычный, простой и действенный, который все зло разрушает, но никак не мог вспомнить его.

Гроза стала покидать болотный театр, оставляя вместо себя проливной дождь. Капли зачастили, давая понять, что лучше укрыться. Рубаха Степана намокала и неприятно липла к телу.

– Поторопись, Степан, дождь скоро подтопит дорогу, что не различишь ее между моим болотом и небесной водой. Прощай.

Марья растворилась меж деревьев, будто и вовсе была наваждением.

Степан вскочил на облучок и пустил Фрушу быстрым шагом, боясь поднимать в рысь на мокрой и скользкой дороге.

С болота выбрались только к ночи. Гроза осталась позади, отзываясь глухим подгромьем. Пустая тихая дорога лежала широкой лентой через небольшое поле, полное высокой пшеницы. Колосья тенями покачивались от сонного ветра и голосили треском тысячи сверчков, прятавшихся меж стеблей.

Фруша устало шагал, повесив голову и только поводя ушами, изучая, нет ли в окружающем мире новой опасности.

Степан же, опершись локтем об колено, хмурился и думал о Марье, о гнусном поступке ее жениха, и как можно ей помочь и выпутать из болотных вод.

Над путниками пролетела стайка воронов, объявив громким карканьем, что впереди ждало следующее испытание: кладбище Страшное. Днем погост был самым обычным, только старым и заброшенным. На дальнем краю, что почти не видать за крестами, остатками стен скалилась разрушенная церковь, а кресты и надгробия погоста давно укрылись зелеными мхами и покосились в разные стороны, словно устали стоять и хотели прилечь рядом со своими хозяевами. На этом кладбище уже давно никого не хоронили, местные побаивались из-за разрушенной ураганом церкви, что место стало проклятым, раз Бог свой дом порушил. И только деревенские да сельские смельчаки на кладбище захаживали: удалью мериться, да перед девчонками силу духа покрасовать.