О да, это уж точно! Что же он раньше-то ничего подобного не предлагал? Чудеса, право. Про то, в каком виде я собираюсь лететь, мужа я оповещать не стала. Надену парик в самолете, всего и делов. Хотя нет, в самолете не выйдет, нужно надеть до того, как будут проверять паспорта. А ведь муж наверняка поедет меня провожать… Хотя, нет, там же будет Ася.

Но тут он сам решил проблему.

– А как, интересно, ты собираешься лететь по чужому паспорту? Переклеишь фотографию?

– Нет, – честно ответила я, – надену парик и очки.

– Ну-ну, – хмыкнул мой повелитель.

И на сем беседа плавно перетекла в обсуждение второстепенных деталей. Что взять с собой и что купить в Париже. Вторую часть я обсуждала вяло, твердо решив, что привезу обратно столько денег, сколько смогу. Куплю там парочку сувениров – и все. Хотя, надо сказать, супруг меня удивил: из какого-то потайного места достал двести долларов и вручил их мне с глубоким вздохом:

– Последняя заначка. Но я хоть что-то успел повидать в прежних экспедициях, а ты, к сожалению, в свои драгоценные арабские страны так и не попала. Жаль, что Анастасия не купила путевку в Египет. Или в Сирию…

Он сам не подозревал, какую болезненную точку задел. Потому что этот эпизод моей жизни, состоявшийся года за два до нашего знакомства, был связан именно с Сирией. Могла бы сейчас сидеть на берегу моря, под пальмой и в парандже. Да и Париж, наверняка, давно бы уже посетила. Если бы приняла предложение руки и сердца сирийского миллионера.

Дело, однако, не заладилось. Исключительно по моей вине. Точнее – глупости.

Давным-давно, когда я еще училась в институте, мне удалось найти солидный приработок к стипендии: устроиться внештатным переводчиком в Высшую комсомольскую школу (было такое учебное заведение, где готовили комсомольцев и коммунистов для всего мира).

Переводить надо было лекции с русского языка на арабский. И обратно, когда студенты сдавали экзамены или просто отвечали на вопросы преподавателя. В той группе, к которой меня прикрепили, обучение проходили не то двадцать, не то двадцать пять молодых граждан арабских стран – Сирии и Ливана.

И вот один из студентов начал проявлять ко мне повышенный интерес. Абсолютно, замечу, благопристойный. Провожал после лекций домой, дарил конфеты и приглашал пить кофе в местном буфете.

Мне же все это нравилось необычайно: это сейчас иностранцев в Москве больше, чем русских, а тогда, в середине восьмидесятых годов, это была та еще экзотика! Ну и, конечно, отличная языковая практика: пока Мазид (так звали моего ухажера) провожал меня домой, мы болтали обо всем на свете.

И доболтались. В один прекрасный день я получила предложение стать его женой. Срок обучения Мазида заканчивался, через пару месяцев он должен был вернуться в родную Сирию и предлагал мне отправиться с ним. В качестве законной жены.

От меня требовалось немногое: дать свое согласие, познакомить его с моими родителями и ждать свадьбы. Даже подвенечного платья не надо было готовить, потому что по их, сирийским, обычаям жених должен одеть невесту с ног до головы да еще преподнести ценные подарки будущим тестю и теще и всей родне невесты. Проще говоря, заплатить калым.

Я, мягко говоря, обалдела. Одно дело – провожания и шоколадки, и совсем другое – отъезд за границу на постоянное место жительства. Слабо представляла я себе и предстоящее знакомство Мазида с моими родителями: за внеслужебные «контакты с иностранцами» по головке тогда не гладили. В общем, тупик.

Мои колебания Мазид расценил как вполне естественное кокетство и начал разъяснять, в какие условия я попаду. Он – единственный сын миллионера, пять или шесть сестер не в счет, они повыходят замуж, и хозяйкой в доме буду я. После свекрови, естественно. Дом в Дамаске – столице Сирии, вилла на побережье Средиземного моря, несколько автомобилей. И я заколебалась, тем более что Мазид был недурен собой. Кто знает, как сложилась бы моя судьба, если бы не досадный пустяк, который помешал мне стать мусульманкой и миллионершей.

В институте я доучивалась на последнем курсе, после чего должна была получить распределение на работу. Мысль о том, что можно не работать вообще, в мою голову даже не залетела. И я принялась допытываться у своего возможного мужа, где и кем мне работать

– Кем я там буду? – допытывалась я у несчастного Мазида, который никак не мог понять сути проблемы.

– Как – кем? Женой. Кем ты еще можешь быть?

– То есть домохозяйкой? – уточнила я. – Готовить, стирать, убирать, нянчить детей и так далее?

– Зачем готовить? Зачем убирать? Есть повар, горничные, слуги, будут и кормилица, и няньки. Слава Аллаху, в нашей семье женщины всегда счастливы.

– Кем я там буду работать? – взмолилась я. – У меня же высшее образование!

– Замужняя женщина не должна работать! – твердо заявил Мазид. – Это позор для ее мужа!

И этот, и еще несколько подобных разговоров так и закончились ничем. Представить себя неработающей дамой я не могла. Точно так же не могла растолковать своему собеседнику, почему мне обязательно надо работать. И уж, конечно, после всех этих дискуссий не стала знакомить его с родителями. Тем дело и кончилось, да к тому же мои родители вовсе не горели желанием иметь зятя-иностранца, да еще отдать ему «на вынос» единственную дочь. Даже калым их не убедил, продавать меня они категорически отказались. По-моему – зря: это было бы самой блистательной коммерческой сделкой в их жизни.

После этого много чего было. Но на протяжении всех этих лет я нет-нет да вспоминала свой несостоявшийся брак с сирийским миллионером. Со временем даже поняла, что женщина вполне может не работать, а заниматься домом и детьми, особенно если в ее распоряжении целый штат помощников. И даже то, что вне дома я могла бы появляться только с закрытым лицом, казалось совершеннейшим пустяком.

Вообще я могла бы жить совсем по-другому… Если бы не обладала стопроцентным совковым менталитетом.

На следующий день я специально отправилась в институт, чтобы предупредить начальство. По закону свинства, мой шеф мог испытать крайнюю нужду в моем присутствии на работе именно тогда, когда я физически была не в состоянии это сделать. Официальная версия была разработана крайне примитивно: в течение нескольких дней мне якобы нужно полежать в больнице. Так, небольшое обследование, то да се, но позарез.

Начальник, кажется, предположил, что в больнице я пробуду от силы один день, а остальное время буду отлеживаться дома, – но тут уж я не виновата. Когда женщина заговаривает о нездоровье, мужчины почему-то предполагают прежде всего одну нехитрую операцию. Стала бы я отпрашиваться из-за такой ерунды! Если бы, не приведи Господи, и довелось бы, то докладывать об этому шефу я бы уж точно не стала.

Коллегам я тоже не стала выдавать лишней информации. Просто обронила, что неважно себя чувствую и посижу дома. Точнее, у тети на даче, где свежий воздух, тишина и покой. Никто не удивился: дома, так дома, у тети, так у тети, хотя подобных родственников у меня отродясь не было. Ну, так я ее хотя бы не хоронила, как обычно принято делать, когда официально отпрашиваешься дня на три. Под кем санки не подламывались, кто с коня не падал? Дело житейское.

К тому же я была стопроцентно уверена в том, что назови я истинную причину своего недельного отсутствия, возникла бы масса непредвиденных трудностей. В Париж-то всем хочется, только в нашем отделе очень мало кто может себе это позволить. В прежние времена, конечно, ездили за границу: в командировку, в изучаемую страну или на какой-нибудь международный конгресс. Но для этого нужно было как минимум иметь докторскую степень, поскольку все оплачивало государство. А сейчас…

Мне повезло: никому я в институте не была нужна не то что предстоящую неделю – в обозримом будущем вообще. Шла какая-то реорганизация, местное начальство не вылезало из кабинетов высшего звена руководства, а мелких научных сотрудников деликатно или не очень просили не путаться под ногами. Не маленькие: занимайтесь чем хотите и где хотите, только не лезьте во взрослые, и судя по всему, довольно денежные дела. Так что удача явно поворачивалась ко мне лицом.

По мудрому совету своего супруга, объездившего и облетевшего чуть ли не половину земного шара, я не стала брать с собой много вещей, то есть обременять себя чемоданом. Дорожная сумка с несколькими не мнущимися тряпочками и запасной парой обуви, дамская сумка, правда, довольно поместительная – для всяких мелочей, документов и денег. На месте оказалось, что Сергей был абсолютно прав: все, что нужно было туристу для счастья, входило в обязательный ассортимент стандартного номера в не слишком шикарной гостинице.

Но это я поняла потом. А в Москве старательно освежала в памяти французский язык и обеспечивала остающихся членов семьи питанием на неделю. Сергей, правда, прекрасно мог обойтись и без моих забот, но какое-то неясное чувство вины перед ним меня почему-то грызло. Вот я и старалась исполнить номер «Образцовая жена перед отъездом на отдых» по мере сил, возможности и наличных средств.

Думаю, Сергей это прекрасно понимал, но молчал, не желая охлаждать мой внезапный хозяйственный пыл. Наверное, надеялся, что это каким-то образом перейдет в привычку. Я же, в свою очередь, не душила его надежду в зародыше, а как бы ее даже поддерживала и всячески лелеяла.

Впрочем, Сергея бытовые вопросы обычно занимали крайне мало, он от них просто отмахивался. Уборку квартиры воспринимал, как стихийное бедствие, необходимость похода за продуктами типа картошки или еще чего-то тяжелого – как возмездие за какие-то незамеченные им грехи, мою стряпню – как реальность, данную ему во вкусовых ощущениях. То есть я старалась в общем-то зря: супруг ел покупные пельмени так же охотно, как жареную курицу со сложным гарниром. Культа, короче говоря, из еды не делал.

Так что недовольна была только Элси. Она своим верхним собачьим чутьем уловила, что происходит что-то необычное и не отходила от меня ни на шаг, вплоть до того, что отказывалась гулять с Сергеем, демонстративно предпочитая мое общество. Умная собака, что и говорить.

Меня тоже обуревали всякие предчувствия, но это происходило скорее из моей патологической законопослушности, нежели из-за чего-то другого. Не зря один из знаменитых французов когда-то изрек, что Париж стоит обедни. Реализация голубой мечты моей жизни стоила того, чтобы напялить на себя парик и воспользоваться чужим паспортом. Риск сводился к минимуму: в самом худшем случае я останусь в Москве, заплативши штраф за попытку нелегально пересечь границу. Не догоню, так хоть согреюсь.

Между прочим, о том, что такой поступок карается отнюдь не штрафом, а тюремным заключением, я узнала совершенно случайно уже после той замечательной поездки. И еще много очень интересных вещей узнала только задним числом. И слава богу! Иначе никакой поездки не состоялось бы вообще, как говорится, по определению.

***

– Не понимаю, зачем нужно втягивать в такое мутное дело именно ее. Кому вообще пришла в голову такая «блистательная идея?

– Во всяком случае, не мне. И я не слишком ее одобряю, но… Боюсь, изменить ситуацию я уже не в силах.

– В лучшем случае она окажется в тюрьме. За границей свои законы, а мы и своих-то толком не знаем. А в худшем…

– Мне кажется, рассчитывают именно на худший вариант. Просто и элегантно, все проблемы даже не решаются, а просто исчезают.

– И тебе это безразлично?

– В какой-то степени – да. До нашей с тобой встречи и всего остального, что за этим произошло, моя позиция, возможно, была бы другой. Сейчас меня это практически не волнует. Вот о чем я действительно часто думаю, так это о твоей безопасности. И чем скорее мы покинем Россию, тем будет лучше для нас.

– Не думаю, что мне что-то угрожает.

– Она вот тоже об этом не думала и не думает. Тем не менее…

– Как ты мог любить столько лет это чудовище?

– Любовь зла. Но это чувство у меня уже давно прошло, и единственное, о чем я мечтаю – оказаться подальше отсюда. Вместе с тобой, разумеется. С меня довольно.

– С меня, пожалуй. тоже. Но после ее поездки в Париж времени на выжидание уже не будет. Надо все подготовить заранее.

– Так все практически готово. И если даже она не вернется…

– То нас это уже не будет касаться?

– Совершенно верно. Нас, между прочим, это и сейчас уже не касается…