Марина так недолго пробыла в Москве, так быстро забеременела и вследствие этого так мало где бывала, что никто из окружения Андрей Анатольевич ее практически не запомнил. В глазах общественности он по-прежнему оставался холостяком и даже завидным женихом: не многие достигают такого положения, какого достиг он, к тридцати годам с небольшим.

Не говоря уже о полученной сразу после войны квартире – роскошной, барской квартире на любимой с детства Остоженке, по соседству с жильем его детства. От новостроек на улице Горького и в прочих престижных тогда местах Андрей Анатольевич отказался наотрез: слишком много «новой элиты» там собралось. А он терпеть не мог эту самую новую элиту, он и прежнюю-то с трудом переносил.

А в этой, расположенной на последнем этаже четырехэтажного «доходного дома», обустраивался с удовольствием, вкусом и комфортом. Больше всего внимания уделил, конечно, кабинету, но были и гостиная, и столовая, и спальня, и мастерская, и еще две комнаты, четкого определения функций которых не было, но одна из которых иногда служила гостевой спальней, а иногда – дополнительной гостиной, благо спроектирована квартира была с умом и небольшую перепланировку путем открытия одних дверей и закрывания других можно было обеспечить легко и просто. Вторая же всегда стояла наглухо закрытой.

Далеко не красавец, хотя и обладавший определенным чисто мужским шармом, темноволосый, с яркими синими глазами, Андрей Анатольевич практически до пятидесяти с лишним лет вел жизнь то плейбоя, то отшельника, в зависимости от собственного настроения и количества заказов. Мог месяцами не вылезать из мастерской, а мог взять очередную любовницу и отправиться с ней на пару недель к морю.

Но от брачных сетей и ловушек уходил легко и непринужденно, поскольку был, в общем-то, однолюбом, и прекрасно видел разницу в отношениях с действительно любимой женщиной и женщиной, в которую всего лишь влюблен. На продолжении рода и, соответственно, династии архитекторов Лодзиевских он давно поставил крест, считая, что все когда-то заканчивается, и вообще – нельзя иметь все сразу.

И вдруг в его мастерской появилась новая сотрудница – только что окончившая школу лаборантка, которая не прошла по конкурсу в Суриковское училище и теперь хотела поступать в архитектурный, а до этого набраться какого-нибудь опыта. Девочке повезло – она попала лаборанткой в мастерскую к «самому Лодзиевскому», о котором ходили самые невероятные слухи. Но то, что случилось с восемнадцатилетней девушкой, было совершенно невероятно и вообще подпадало под разряд чудес.

Андрей Анатольевич порой не без кокетства утверждал, что семейная жизнь губит творческого человека, как личность, и что его семья – это его работа. На ней и попался, когда на стол перед ним лег очередной, ждущий его подписи, чертеж, а держали его за уголки, как величайшую драгоценность, две маленькие, почти детские ручки.

Андрей Анатольевич поднял глаза, увидел юную девушку, почти ребенка, с черными большими глазами и гладко причесанными волосами цвета воронова крыла. Определенное сходство с Мариной, конечно, было, но Андрею Анатольевичу оно показалось абсолютным, и в Аду Васильеву он влюбился с первого взгляда, хотя между ними было больше сорока лет разницы в возрасте.

Красивая девочка – не более того. Отца нет, мать – машинистка в каком-то учреждении, живут вдвоем в коммуналке. Образование очень среднее… Но, по-видимому, наметанный глаз художника-архитектора помимо всего прочего разглядел в этом незамысловатом сооружении какие-то прекрасные контуры, совершенно незаметные для остальных.

В результате – буквально несколько дней стремительных ухаживаний и пышная свадьба, причем Ада, кажется, даже не совсем понимала, что на самом деле происходит. Андрея Антоновича она не любила, а откровенно боялась, представлений о взрослой жизни не имела никаких, даже не поцеловалась еще ни с кем ни разу. И вдруг проснулась не Адой-лаборанткой, а Аделаидой Александровной Лодзиевской, супругой знаменитого архитектора, только что утратившей невинность. Чего только на свете не бывает!

Обо всем этом Андрей, естественно, долгое время знать не знал. К тому времени, как он начал хоть что-то понимать, Аделаида уже была выдрессирована (именно выдрессирована, а не воспитана) хоть и обожающим ее, но строгим супругом до неузнаваемости.

Андрей Анатольевич вникал во все: и в манеру поведения за столом, и в манеру вести разговор, и в выбор подруг. Проще говоря, довольно успешно сыграл роль профессора Хиггинса, тем более успешно, что на самом деле любил свою супругу до беспамятства, только старался это по возможности не слишком демонстрировать.

Первое воспоминание Андрея: он лежит в своей кроватке и, кажется, спит, но тут появляется немыслимая красавица в каком-то переливающемся платье и с блестящими камушками в ушах и на шее, наклоняется к нему, обдавая запахом чего-то неведомого и потому притягательного, и нежно целует в лоб.

После этого быстро входит няня, она же домоправительница Алевтина, которая, собственно, и нянчилась с ребенком круглые сутки и что-то негромко говорит красавице, после чего та поджимает губы и исчезает из детской. Исчезает, судя по всему, надолго, потому что в детских воспоминаниях о матери у Андрюши слишком много провалов и белых пятен.

Справедливости ради, нужно сказать, что отца Андрей вообще почти не видел: тот был слишком занят либо работой, либо – реже – светскими мероприятиями, на которых появлялся исключительно с супругой. Но сына по-своему любил, детскую спланировал сам, учитывая все современные пожелания медицины и дизайна, и даже собственноручно чертил эскизы кубиков и конструкторов, которыми впоследствии предстояло играть Андрюше. Естественно, будущему архитектору, ибо династия Лодзиевских – архитекторов в пяти поколениях – прерваться не могла ни при каких условиях.

Какие-то отношения у отца с сыном завязались лишь тогда, когда с мальчиком стало возможно разговаривать на «профессиональные» темы. Со свойственной ему пунктуальностью, Андрей Анатольевич каждое субботнее утро два часа отводил на прогулки с мальчиком по Москве, демонстрируя ему наиболее интересные здания и попутно объясняя, чем они хороши, а чем плохи. С младых ногтей Андрюша четко усвоил истину: в Москве очень много плохих домов, потому что у папы нет времени построить много хороших. А вот те, что строил папа…

Много позже уже совсем взрослый Андрей узнал, что папа строил не только то, что могли видеть все, хотели они этого или нет. Он проектировал и особняки для элиты, которых тогда было очень немного, но все отличались отменным вкусом и изысканностью. Иметь дом «от Лодзиевского» было так же престижно, как теперь – замок где-нибудь за рубежом.

Зато и влетало это заказчику в копеечку, о чем, конечно, компетентные люди знали, но молчали. В элитных особняках, по странному совпадению, селились не обыкновенные строители развитого социализма и даже не знаменитые ученые. Связываться с такой публикой негласно не рекомендовалось.

Сам же Лодзиевский уже после женитьбы и рождения ребенка получил разрешение переоборудовать последний, «технический» этаж дома, в котором проживал, в жилое помещение типа мансарды. Вот в этой-то мансарде и был сооружен зал для приемов со стеклянным потолком, мастерская самого Андрея Анатольевича, «малая гостиная», размером с хоккейное поле и парадная столовая тех же габаритов. Последние два помещения были под официальным патронажем хозяйки дома, но на самом деле роль ее и там была чисто декоративной. Просто украшение. Еще одна драгоценность из многочисленных сокровищ архитектора Лодзиевского.

Аделаида никогда близко не подходила к плите, понятия не имела, сколько стоят в магазине хлеб и молоко, не говоря уже о более серьезных продуктах, считала, что уборка в квартире происходит как-то сама по себе. После того, как на ее руке появилось обручальное кольцо, она очень быстро забыла о том, что существует общественный транспорт, районная поликлиника и еще какие-то бытовые учреждения.

Чуть менее быстро она забыла о том, что ее мать по-прежнему живет в предназначенном на снос доме на нищенскую зарплату. И не потому, что была злая или бессердечная, просто сама мать не слишком охотно посещала «волшебный замок», в который попала ее дочь. Зять, старше ее лет на двадцать пять, был с еще молодой тещей так подчеркнуто учтив, так безукоризненно вежлив, что от всего этого можно было свихнуться.

Чтобы этого не произошло, а также, чтобы совсем оторвать Аду от не слишком респектабельных корней, Андрей Анатольевич купил любимой теще добротный дом в ее родном провинциальном городишке и положил на счет в сберкассе солидную сумму денег. После чего отправил родственницу осваиваться на новое место жительства и напрочь забыл о ее существовании. А у Адочки было слишком много других, куда более интересных занятий, чем вести активную переписку с матерью. Так все и заглохло само по себе.

Через несколько лет после рождения сына, окончательно убедившись в том, что так называемая «интимная жизнь» – это редкие и не очень приятные моменты в супружеской постели, слишком гордая и высокомерная, чтобы унизиться до адюльтера, Аделаида, ставшая к этому времени настоящей светской дамой и признанной московской красавицей, решила самовыражаться в творчестве. Не зря же в свое время пыталась поступить в Суриковское.

Но теперь все было иначе. Никто не говорил, что ее работам не хватает таланта и самобытности, наоборот, приглашенные любящим супругам преподаватели изо всех сил лелеяли и пестовали все-таки обнаруженную самобытность. Аделаида начала с акварели, вызывавших у ее мужа неподдельное умиление, но… Сама она понимала, что это – не ее, что акварели пишут все, и почти все – одинаково плохо. Нужно было найти что-то свое, особенное, чего никто не делал или хотя бы не делал так, как будет делать она.

От занятий традиционной живописью маслом сама Ада отказалась довольно быстро, кроме того, и потому, что узнала: талантливых художниц во всем мире можно пересчитать по пальцам (что странно, но верно), и быстро сообразила, что тут ей никак не преуспеть. К тому же краски пахли и пачкались, портили руки и тщательно сделанный маникюр, вызывали головную боль.

Какое-то время она занималась вышивкой. Это у нее получалось неплохо, даже иногда красиво, но казалось ей самой мещанством и банальностью. К тому же от нудного и кропотливого подсчета клеточек и крестиков тоже начинала болеть голова, техника глади требовала предельного внимания к тому, чтобы все стежки были абсолютно одинаковы по длине, а уж более сложная техника вообще выводила из терпения. Так что все ограничилось парой диванных подушек для кабинета мужа, да нагрудничками для Андрюши.

Себя в творчестве Ада нашла случайно и довольно поздно: Андрюша уже ходил в школу. Как-то в совершенно пустой вечер она зашла к сыну и обнаружила, что он выполняет домашнее задание: лепит из пластилина какого-то зверька. Скуки ради Ада составила сыну компанию, а поскольку думала совершенно о другом, то и вылепленная ею фигурка оказалась «не мышонком, не лягушкой, а неведомой зверюшкой» – каким-то крылатым львом или волком с крыльями. Но впечатление, несомненно, производило.

Кроме того, Ада обнаружила, что лепить – очень легко, и после двух-трех пробных сеансов уже совершенно спокойно создавала любую форму: от человеческой фигурки с соблюдением всех пропорций, до причудливой формы вазочки.

Когда о новом увлечении узнал супруг, то немедленно выписал из-за границы специальный материал для лепки и снабдил супругу довольно солидной библиотекой по технике создания» малых форм». Правда, супруга не посвятила этому жизнь, а рассматривала, в основном, как хобби, но время от времени не без удовольствия создавала какую-нибудь очередную безделушку…

– Прости, Андрюша, меня отвлекли от разговора с тобой, – услышал он рядом голос Ивана Ивановича. – На чем мы остановились?

– На том, что мама сказала странную фразу.

– Ах, да! Она сказала: «Наверное, я чего-то вовремя не узнала…»

– Действительно, странно. Как вы думаете, что она могла иметь в виду?

– Представления не имею. Да, кстати, я узнал, что здесь должна быть знаменитая мадам Дарси, ее творения все больше входят в моду. Красивая женщина, черт побери, а походка-то, походка… Королева! Что с тобой?

Бокал выпал из рук Андрея и с легким звоном разлетелся вдребезги на гладком мраморном полу.