– Ах, тянется… – пробормотал Серый, начинавший жалеть, что вообще завел разговор на эту тему.

Любителем историй у них был Иванушка. Волк же являлся любителем поспать. Нет, если история, конечно, того заслуживала, то есть была очень занимательная и не очень длинная, то послушать можно было бы… Но СТАРИННУЮ историю… Которая, к тому же, еще и ТЯНЕТСЯ… После недели изнурительного пути, ссор и переживаний… А может, лучше потом как-нибудь?..

– Да. Кхм. Ну, так вот, – снова сосредоточился Абурахман. – Было это лет двести пятьдесят семь назад. Калиф Гарун аль-Марун был правителем богатым, добрым и справедливым, да пребудет его душа в самом прекрасном райском саду. Больше всего на свете он пекся о благосостоянии своего народа, всегда интересовался, как живется простому труженику Шатт-аль-Шейха – лекарю, гадальщику, меднику, каменщику, водоносу… Он всегда говорил, что его государство не может быть богаче и счастливее, чем самый его ничтожный подданный – вот какой великой души человек был этот Гарун аль-Марун. Какая еще страна может похвастать, что у нее есть такой правитель!.. Но как у всякого калифа, у него был визирь, министры, советники, евнухи, звездочеты, судьи, мудрецы и разные прочие придворные, которые, как всегда это бывает, лучше самого калифа знали, что ему следует делать, как себя вести и что кому говорить. И на все его вопросы, как живется его народу, они, естественно, отвечали, что все довольны, и все хорошо. Но великий аль-Марун был человеком не только большого сердца, но и не меньшего ума! Он даже стал подозревать, что иногда визирь и министры говорят ему не всю правду. И однажды он решил, что должен сам помогать своим самым нуждающимся подданым, в первую очередь тем, которые сами не могли или не смели попросить за себя. Но только тем, кто действительно был достоин помощи! И тогда он с наступлением ночи стал выходить в город, оставляя позади безопасные и привычные стены дворца, и бродить по улицам в одежде нищего – в засаленной тюбетейке, дырявых сапогах и залатанном плаще, заходя в кофейни и чайханы. Там он…

– Он же был калифом, – сонно удивился Серый. – Откуда у него драная тюбетейка – что бы это ни было, старый плащ и развалившиеся сапоги?

– Вот-вот, правильно! Как ты абсолютно верно изволил заметить, о наблюдательный отрок, он был калифом, и поэтому приказал своим портным и сапожникам сшить себе самый лучший костюм нищего.

– А разве нищие шьют себе костюмы?

– Конечно, нет! Но ты же сам все верно сказал – откуда у него было взяться изношенному тряпью? Ведь он же был калифом!

– М-да… Похоже, в этой стране правителем быть нелегко… – зевнул Волк во всю пасть.

– Да. И когда лучшие придворные портные шили аль-Маруну его заказ, они пришили к внутренней стороне плаща целые россыпи бриллиантов, рубинов и изумрудов.

– Зачем?

– Они никак не могли взять в толк, как калиф может показаться на людях в простом плаще! А когда он запретил им строго-настрого, под страхом медленной смерти на колу, пришивать даже малую бисеринку снаружи, они все равно поступили по-своему и изукрасили плащ изнутри.

– И он посадил их на кол? – заинтересованно очнулся от полусна Волк.

– Нет. Калиф остался доволен. Находя нуждающегося в его помощи человека, он просто отрывал от подкладки драгоценный камень и отдавал его бедняку!

– Очень мило… – снова зевнул Волк и приготовился дремать дальше.

– А при дворе залатанные сверху плащи с драгоценными подкладками, равно как и эффект благородной засаленности для головных уборов и ажурная аппликация на сапогах, изображающая умеренную дырявость, надолго вошли в моду, – воодушевленно продолжил лекарь. – А имя его, не в последнюю очередь благодаря этой истории, сохранилось в веках как имя монарха, заботившегося о благе простых смертных будто о собственном. О нем складывали легенды и сочиняли сказки…

– Хм. Все это, конечно, очень любопытно, но что-то я так и не понял – при чем тут ваш сейчашний калиф? Ведь это не он, а его предок был любитель походить ночью в народ? – не открывая глаз, уточнил Серый.

– Загони верблюдов своих вопросов в караван-сарай ожидания, о нетерпеливый отрок, – снова по-отечески пожурил Серого Абдухасан Абурахман. – Ибо теперь мое повествование дошло и до наших дней, до калифа Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса, да умножатся его года до бесконечности. С младых ногтей он старался узнать, что значит быть хорошим правителем для своего народа. Он беседовал об этом со многими мудрецами и прочел несметное множество книг на эту тему. Некоторые говорят, что целых шесть! И вот однажды он, как и приличествует достойному отпрыску древнего рода, изучал в библиотеке многовековую историю своей семьи…

«Зевал и ловил мух, пока какой-нибудь писец, высушенный, как пергамент, на которых эта история записана, скучным голосом зачитывал ему эти байки вслух. Или просто не мог уснуть после обеда, и приказал почитать ему что-нибудь такое-этакое… Для пищеварения», – мысленно расшифровал для себя Волк, снова начинавший потихоньку засыпать.

А старичок вдохновенно продолжал:

– …Он понял, что это была не сказка! И тогда замечательнейшая идея пришла его величеству в его наипросвещеннейшую голову. «Надо начинать возрождать былое величие семьи с древних традиций», – решил он, и приказал своим портным сшить точно такой же наряд, какой, по преданию, носил Гарун аль-Марун, когда тайно выходил в город, чтобы, как и его великий предок, выходить по ночам за стены дворца и узнавать, как живет его народ. Через неделю всё было пошито придворными портными и сапожниками в лучшем виде – говорят, на тюбетейку не позарился бы даже самый отчаянный старьевщик, а сапоги не взял бы в руки и настоящий нищий, не говоря уже о самой важной детали – плаще…

Серый, небрежно прикрываясь рукой, зевнул во весь рот и подумал: «Я бы на месте портных просто взял то, что выбросили бы старьевщик с нищим, и дурью не маялся… И вообще, что-то дедок разговорился под утро. Может, и спать бы уже пора как-нибудь? Ленка, поди, уже часа три как дрыхнет. И Иванко, вон, притих. Намучался…»

– … а на отделку подкладки пошли самые отборные самоцветы! Всё было сделано точно, как рассказывалось в летописи. Все предвещало успех. И вот однажды ночью, несмотря на уговоры озабоченных визиря и советников, калиф отважно вышел на улицы Шатт-аль-Шейха.

Абдухасан Абурахман сделал театральную паузу и отхлебнул из одного из своих пузырьков.

– И что? – то ли охнул, то ли зевнул отрок Сергий.

– И его той же ночью ограбили и едва оставили в живых! – с удовлетворением проглотив мутную жидкость с сивушным запахом, покачал головой сулейманин. – Мудрый великий визирь сейчас же провозгласил это ни чем иным, как государственной изменой. Вся городская стража, все осведомители были подняты на ноги. У-у!.. Были тут дела! Немало крови утекло и голов укатилось в тот месяц, но нападавших так и не нашли.

– Но калиф не сдался, – предположил заинтригованный Волк.

– Нет! О, нет! Едва оправившись от того злоключения, он заявил, что такая мелочь не испугала бы великого Гаруна аль-Маруна на праведном пути ко всеобщему благоденствию, приказал пошить второй костюм дервиша, и снова стал выходить по ночам на улицы!

– Мало побили, – резюмировал Серый с видом человека, твердо знающего, для чего существуют ночи.

Абдухасан Абурахман зыркнул на него из-под кустистых седых бровей, но ничего не сказав, осуждающе вздохнул и продолжил историю:

– Но урок пошел впрок. И теперь наш добрый калиф тайно выходит в город не один. За ним в отдалении – метрах в трех – следует отряд бдительных стражников. И по строжайшему приказу великого визиря Фаттаха аль-Манаха они хватают всех и каждого, и не только тех, к кому подойдет его величество, но и того, кто всего лишь поимеет неосторожность повнимательнее взглянуть на него.

– И что они с ними делают?

Лекарь приложил палец к губам, испуганно оглянулся по темным углам комнаты и сказал:

– Тс-с-с! Никто этого не знает… Они просто исчезают и больше не появляются. Великий визирь говорит, что они все – государственные преступники, замышляющие новое покушение на драгоценную жизнь нашего беззаветно-самоотверженного монарха. Значит, наверное, так оно и есть… Не нам, простым смертным, обсуждать правильность решений самого великого визиря.

В немытой взлохмаченной голове Волка, в мозгу, засыпающем от усталости и не спадающей даже ночью жары, зашевелилась-заворочалась, раздирая толстые покровы сна и стараясь привлечь внимание, какая-то идея.

Серый сосредоточенно нахмурился, поджал губы и помял левой рукой подбородок. Потом приподнял брови и, склонив голову набок, медленно потер шею – признак того, что глас вопиющего был услышан, принят к рассмотрению и одобрен.

– И что, часто он выходит благодетельствовать в народ, этот ваш заботливый правитель? – задумчиво поинтересовался он.

– Практически каждую ночь, – шепотом отозвался Абдухасан Абурахман, на всякий случай попытавшись заглянуть под дверь… – Поэтому я и попросил комнату в караван-сарае на эти несколько оставшихся ночных часов. Я-то знаю, что я не государственный изменник, но великому визирю, да будет его мудрость всегда глубока и неисчерпаема, как прохладный колодец в зеленом оазисе, это доказать невозможно! Особенно без головы…

* * *

Предотвратив по недоразумению четыре ограбления, две кражи и одно самоубийство, Серый уже начинал серьезно сомневаться в гениальности своей идеи,^[5] как в переулке напротив он заметил подозрительно-неестественную сцену.

Точь-в-точь такой он себе ее и представлял. Упитанный нищий, в бесформенной тюбетейке и рваном плаще «от кутюр», загадочно улыбаясь, пытался ласково взять за руку долговязого водоноса. На перекошенном лице бедолаги с застывшей гримасой почтительного ужаса было написано желание вырваться и убежать, но что-то удерживало его.

Может, предательски отказавший опорно-двигательный аппарат.

Может, стальная хватка дервиша, не полагающегося на случай.

А может, пики, сабли и арбалеты, направленные на него невозмутимыми людьми в штатском, окружившими их с показным безразличием кошки, дежурящей у мышиной норки.

– Это он! – восторженно прошипел Серый на ухо напрягшейся вдруг стеллийке. – Чтоб я сдох, он!.. Не уйдешь теперь, паразит! Вперед, пока он не улизнул!

– Но я представляла его себе более… стройным, что ли? – осторожно проговорила Елена.

– Посадишь на диету!

– И повыше?..

– Купишь сапоги на платформе! – яростно прошипел Волк и потащил заробевшую вдруг Елену за угол.

Проскользнуть в непроницаемой тени дувалов, не обратив на себя внимания калифа, стражи и их добычи, не представило никакого труда. Отойдя метров на сорок от перекрестка, где Ахмет Гийядин вдумчиво расспрашивал о жизни перепуганного вусмерть водоноса, они остановились, глубоко вдохнули, переглянулись… и тщательно срежиссированная отроком Сергием пьеса началась.

– Стойте, несчастные! – отвратительно скрипуче-визгливым голосом заорал Волк, звучно ударяя мечом о меч. – Жизнь или кошелек!

Елена затопала, изображая быстро удаляющиеся шаги убегающего человека, и испуганно закричала:

– Остановись!.. Вернись!.. Куда ты?!..

– Ха-ха! Он бросил тебя! – злорадно завыл Серый и ударил несколько раз кулаком в ладонь.

– Не бейте меня! Пощадите!..

– Замолчи, дура!

– Помогите!!!..

– Отдавай деньги и драгоценности! Быстро!!!

– Спасите!!!.. Убивают!!!..

Из-за угла раздался лязг железа, топот десятка ног и отчаянный крик:

– Сдавайтесь, мерзавцы!!! Держись, госпожа, мы ид… бежим!!!

Волк, приняв низкий старт, дождался, пока отряд телохранителей калифа, возглавляемый своим подопечным, не покажется в поле зрения, бросил на землю купленный накануне специально для этого меч и, припустил со всех ног – только черный плащ развевался за плечами.

– Стой, подлец! Не уйдешь! – несмотря на свое не слишком атлетическое телосложение и отсутствие оружия, Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс намного опередил свою тяжеловесную бронированную свиту и первым домчался до Елены. Увлекшись погоней и распаленный благородным гневом, он пробежал бы дальше, если бы ее ловкая подножка не уложила его рядом с ней в теплую пыль.

– О, спаситель мой, не оставляй меня – мне так страшно, так страшно! – очень натурально всхлипнула Елена, ухватив его за край знаменитого плаща. Калиф вскочил на ноги и торопливо помог подняться ей, и тут она, медленно приложила ладонь ко лбу и, простонав «Ах, мне дурно…» стала падать в обморок. Но, памятуя совет Серого, не слишком быстро, чтобы Амн-аль-Хасс успел среагировать так, как надо.

И калиф не осрамился.

Неровный свет факелов подоспевшей стражи упал на лицо спасенной им девушки, беспомощно обмякшей в его задрожавших в одно мгновение руках… Ресницы ее затрепетали… Губы приоткрылись… Румянец залил бледные щеки… Плащ распахнулся, соскользнул с плеч, и в атаку вступила тяжелая артиллерия легких полупрозрачных одеяний…^[6]

Из-под пушистых ресниц через незаметную щелочку прикрытых глаз лукавая стеллийка внимательно наблюдала за лицом халифа и так хорошо знакомой ей экзотермической реакцией, на нем происходящей. И когда, по ее мнению, «клиент до кондиции дошел», она не торопясь «пришла в себя» и стыдливо отпрянула:

– О, какой позор! Мой избавитель, отважный воин, предо мной – и хороша же моя благодарность!..

Это был знак Волку.

К этому времени он успел обогнуть квартал, выбросить через забор плащ, подобрать и зажечь оставленный на исходной позиции факел и начать второй акт их пьесы.

– Прекрасная гурия… Ослепительная пери… Таинственная чужестранка… Какому богу мы обязаны никчемной жизнью нашею встрече с тобой… – забормотал Амн-аль-Хасс, не сводя с незнакомки округлившихся^[7] очей.

– Елена!.. Елена!.. Сестра моя!.. – донесся откуда-то слева обеспокоенный голос.

– Поистине благословенна будет эта ясноглазая ночь в веках и тысячелетиях…

– Елена!.. Ты где?.. Елена!..

– Это мой брат! – встрепенулась стеллийка. – После маленькой размолвки я ушла одна, только со своим слугой… Но на нас напали… Он сбежал… Трус… Я думала, это конец! О, если бы не вы… – она уткнулась в ладони и сделала вид, что плачет.

– Гурия!..

– Елена!..

– Ликандр! Я здесь! Здесь! – нерешительно повернулась она на голос.

– Елена! – выскочил из-за поворота Волк и, не сбавляя скорости, вынимая из ножен меч, понесся прямо к ней. – Оставьте мою сестру, негодяи!

– Ликандр! Я в безопасности! На меня напали грабители, но этот отважный человек и его друзья спасли меня! Спрячь свой меч, брат мой!

– Напали на тебя? Грабители? Боги Мирра, Елена! Зачем ты не дождалась меня! Беспечная девчонка!.. – голос Волка прервался, как от волнения. – Дифенбахий знает, как это могло все кончиться! – нервно воздел он руки к чернильно-черному небу. – Ну что же ты стоишь? Благодари своих спасителей, беззаботная! А я дам им денег – эти смелые дервиши заслужили все, что есть у меня с собою!

– Нам не нужны твои деньги, о чужестранец. Если бы ты не был братом несравненной Елены, красавицы, каких не часто встретит грешный странник на земной дороге жизни, мы приказали бы отрубить тебе голову за то, что ты осмелился отпустить ночью одну такую единственную в своем роде девушку! Но ты – ее родственник, и твоя бесславная кончина вызвала бы ее скорбь – и только поэтому мы тебя прощаем, – милостиво взмахнул рукой наследник аль-Маруна.

– Что?!

– Но есть у нас и еще одна, недостойная нашего положения корыстная причина даровать тебе, ничтожному, жизнь.

– Что??!!

– Сколько ты хочешь за свою сестру?

– Что???!!! Ах, ты, наглый нищеброд! Безродный побирушка!!! За такую дерзость я проучу тебя!!! – страшно возопил Волк, тем не менее, не слишком торопясь вынимать меч из ножен.

И тут настал черед торжества калифа.

Он величественным жестом распахнул свой легендарный плащ – жалкое рванье и заплаты снаружи, и бархат и бесценные алмазы – внутри, и горделиво вскинул голову.

– Да будет тебе известно, о чужестранец, что нас зовут Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс, и мы являемся правителем Сулеймании – калифом Шатт-аль-Шейха, – высокомерно объявил он.

Может, Амн-аль-Хасс ожидал, что нахальный иностранец смешается, оробеет, будет просить прощения, пощады или еще чего-нибудь, раз уж подвернулся такой уникальный шанс – но тут он ошибался.

– Моя сестра не продается! – не менее высокомерно оттопырив нижнюю губу и уперев руки в бока, тут же отозвался Волк.

– Ах, так?! Тогда мы прикажем… Мы заставим… Мы… Мы…

Но тут калиф нечаянно перехватил взгляд Елены Прекрасной и почувствовал, как вся его спесь тает и уходит в песок, словно мороженое на пляже.

– Мы… Мы… Мы полюбили твою сестру – да расцветает ее красота вечно, подобно нежной розе в прохладном саду! – с первого взгляда… И мы готовы жениться на ней хоть сию же минуту – ибо сама жизнь наша теряет свою прелесть, если рядом не будет этой горной газели с глазами, подобными двум черным бриллиантам! Но если тебе не надо денег, алмазов, рубинов, изумрудов, янтаря… – и калиф украдкой с вопросом и надеждой глянул на отрока Сергия. – …золотых изделий, богато изукрашенных драгоценными каменьями и серебряной сканью, парчи, бархата, шелка, пряностей, караванов верблюдов, груженых различными товарами…

– Нет, – упрямо мотнул головой Серый.

– Невольниц и невольников, белых из стран северных, холодных, где птицы замерзают на лету, и железо крошится, как глина, и черных, из стран южных, жарких, где вода в реках кипит, а песок под ногами плавится?..

– Нет.

– И роскошных дворцов, садов с редкими растениями и ручьями, приносящими прохладу в летний зной, и чинов, званий, почестей и славы…

– Нет.

– Но чего же ты тогда хочешь?! – чуть не плача, возопил монарх, хватаясь за сердце.

– Слышал я, что есть у тебя конь заморский, златогривый… – как бы задумчиво начал Волк, и испарина мгновенно выступила у него на лбу.

Начиналось то, ради чего весь этот спектакль и был затеян. То, от чего зависело всё.

– Согласен! – тут же выпалил калиф. – Еще что?

«Еще?!..» – в первый раз за долгое и долгое время Серый лишился дара речи. Он был похож на человека, который изо всех сил с разбегу налетает плечом на закрытую дверь, приготовившись ее выломать, но вдруг выясняется, что дверь мало того, что была не заперта, но и открывалась от себя.