Цитаты из книги «Чернобыльская молитва. Хроника будущего»

Мы все тогда мало думали… Как жаль, что мы раньше мало думали… С точки зрения нашей культуры думать о себе — эгоизм. Слабость духа. Всегда находится что-то большее, чем ты. Твоя жизн

помню анекдоты: “теперь во всех магазинах радиотовары”, “импотенты делятся на радиоактивных и радиопассивных”. А потом анекдоты вдруг исчезли…»

Я ловлю себя на том, что снимаю, как это видел в военных фильмах. И тут же замечаю, что не я один, но и люди, которые участвуют во всем этом действии, ведут себя подобным образом. Они держатся так, как когда-то, помните, в любимом всеми нами фильме «Летят журавли»: редкая слеза на глазах, короткие слова прощания… Взмах руки… Выходило, что мы все пытались найти форму поведения, которая нам уже была знакома. Старались чему-то соответствовать. Девочка машет маме рукой, что, мол, все в порядке, она мужественная. Мы победим! Мы… Мы — такие…

Что-то не так! Экспозиция нормальная, картинка красивая, а что-то не то. И вдруг пронзает: не слышу запаха. Сад цветет, а нет запаха! Это только потом я узнал, что существует такая реакция организма при высокой радиации, блокируются некоторые органы. Маме моей семьдесят четыре года, и она, вспоминаю я, жалуется, что не слышит запахов. Ну, думаю, теперь это со мной случилось. Спрашиваю у своих в группе, а нас было трое: «Пахнет яблоня?» — «Да, никак не пахнет». Что-то с нами происходило… Сирень не пахла… Сирень! И у меня появилось чувство: все, что вокруг, неправда. Я — среди декораций… И что мое сознание это не в состоянии освоить, ему не на что опереться. Схемы нет!

Зато премии давали — по тридцать рублей. А бутылка водки в те времена стоила три рубля. Дезактивировались… Откуда-то рецепты появились: ложку гусиного помета на бутылку водки. Два дня настоять и пить. Чтобы это дело… ну, мужское наше не пострадало…

Я мысленно пытался представить, как солдаты поднимаются на крышу… Смертники. Но они полны чувств… Первое — чувство долга, второе — чувство родины. Скажете: советское язычество? Но дело в том, что дали бы мне тогда в руки знамя, я тоже бы туда полез. Почему? Не отвечу.

Были у нас замполиты, проводились политбеседы. Нам говорили, что мы должны победить. Кого? Атом? Физику? Космос? Победа у нас не событие, а процесс. Жизнь — борьба. Отсюда такая любовь к наводнениям, пожарам… Землетрясениям… Нужно место действия, чтобы «проявить мужество и героизм». И водрузить знамя.

Наши писатели продолжают писать о войне, о сталинских лагерях, а тут молчат. Книг — раз, два и обчелся. Думаете, случайность? Событие до сих пор еще вне культуры. Травма культуры. И единственный наш ответ — молчание. Закрываем глаза, как маленькие дети, и думаем: «Мы спрятались». Из будущего выглядывает что-то, и оно несоразмерно нашим чувствам. Способностям переживать.

Моя девочка… Она не такая, как все… Вот она подрастет, и она меня спросит: «Почему я не такая?» Когда она родилась… Это был не ребенок, а живой мешочек, зашитый со всех сторон, ни одной щелочки, только глазки открыты. В медицинской карточке записано: «девочка, рожденная с множественной комплексной патологией: аплазия ануса, аплазия влагалища, аплазия левой почки»… Так это звучит на научном языке, а на обыкновенном: ни писи, ни попки, одна почка… Я несла ее на второй день на операцию, на второй день ее жизни… Она открыла глазки, словно и улыбнулась, а я сначала подумала, что хочет заплакать… О, господи, она улыбнулась! Такие, как она, не живут, такие сразу умирают. Она не умерла, потому что я ее люблю. За четыре года — четыре операции. Это единственный ребенок в Беларуси, выживший с такой комплексной патологией. Я ее очень люблю.

«Я — военный человек, мне прикажут — я должен… Я дал присягу… Но это не все… Героический порыв, он тоже был. Его воспитывали… Он нам внушался еще со школы. От родителей. И там политработники выступали.