Глава четвёртая. Партийная Империя

Спустя два дня. Утро. Площадь перед «Домом Идеологической Мудрости».

– И именно поэтому Рейх есть ничтожнейшее из проявлений человеческих организаций! – заголосил Давиан, а микрофон, у рта передав полыхающий рвением голос в динамики, расставленные по всему периметру площади, многократно усилил звучание слов, превратив их в самый настоящий гром речи, трясущий пространство и души. – Рейх, он даже хуже, чем Либеральная Капиталистическая Республика, тем, что попирает фундаментальные права масс народных, заковывая народ и его волю в оковы морали и ограничений!

– Да-да! Долой тех убогих буржуазных и клерикальных дикарей! – взревели люди, исторгая вопли гордыни. – Нет народа праведнее нас! Нет тех, кто был бы лучше нас!

Давиан вещает с площадки, на которой зиждутся массивные колонны, держащие исполинскую крышу и под тенью «храма идеологии», на его фоне, он вещает о том, что есть Рейх, а точнее поливает его грязью, дабы усладить слух партийных чинов, да и обычных людей, жаждущих услышать, что кроме места, в котором они живут ничего лучше нет. Кажется, что за спиной Давиана изящным сплетением камня, мрамора, гранита и золота, возвышается языческой капище древних греков, а он уподобился древним иерофантам, несущих народную истину пламенным словом растопляя души. И народ, тысячи людей, заполнивших площадь, в единой серой одежде уставили пустые, с бездной вместо души, глаза на парня, который продолжает говорить, не стесняясь такого количества:

– Да, в северной стране, которая провозгласила себя оплотом свободы, люди освобождены от моральных догм и власти религиозной, что уже существенный шаг к свободе! Но не обольщайтесь, ибо там всем правят гнилые буржуа и рынок апофеоз всего, что порождает другое рабство – капиталистическое! Но даже это лучше чем Рейх, ибо власть государства и церкви есть зло первородное, вредящее воле народной! Рейх стал домом всего мракобесия и дремучести проклятых порядков! Откуда я знаю, вы спросите. Да, я знаю, что твориться в той империи камня и веры, ибо сам пришёл оттуда!

В тот момент, когда с уст юноше сорвались слова о том, что он путник из далёкой по идеям страны, он ожидал, и даже надеялся, что люди сейчас проявят бурю эмоцию, охнут в унисон хотя бы, но ничего не последовало – серая безликая стена взглядом тысячей глаз продолжает взирать на парня, никак себя не проявляя. В один момент в мыслях юноши поселилась сомнение, что ему кто-то рад, или желает слушать, но лёгкий кивок недалеко стоящего Фороса заставил продолжить Давиана речь:

– Я уже говорил, что Рейх есть явление антинародное и все его деяния – это удары по обычным людям! Он не позволяет людям голосовать по всякому вопросу, товарищи там не следят за личной жизнью других товарищей, что исключает контроль народный! – вновь Давиан, стоящий смирно на площадке под сенью колонн, обращает взгляд на толпу и желает увидеть в них хоть крупицу эмоций, но снова натыкается на стену холодного безразличия. – Но я не говорил, что поимо государства, в том краю проклятых душ существуют и семьи, те, традиционные, опрокидывающие саму основу построения коммунизма!

– Да, всё для коммунизма, всё для народа коммунального, всё для нас – для народа святоидеалогоизбранного! – снова взяли пламенное слово люди. – Народ, всё для него, всё для нас!

Стоило только юноше это сказать, как шесть, блеснувших в отражении светло-серым небом, пальцев Фороса сжались в кулак и вздёрнулись в едином порыве с рукой к небесам и Давиан понял, что это знак призыва к действию. Гул тут же наполнил площадь, но это не крики осуждения, не радостные возгласы, это похоже на песнь живых мертвецов, монотонную и холодную, проникающую в душу ледяным завыванием, которое не возьмёт даже северный арктический ветер.

На секунду Давиану стало жутко, но он моментально собрался, отбросив весь страх, и вспомнив, что это… побочный эффект от «народного бесчувствия», которое направлено к единой великой цели – привести всех к равенству.

Рука Фороса припала к поясу, а затем поднеслась к посоху, лязгнув металлическими пальцами о его латунную палку и странный неестественный гул спал, люди умолкли, уподобившись инструментам в руках мастера душ, а вместо него из решётки, вместо губ, раздалась механическая, без намёка на чувства, речь:

– Скажи отрицатель Рейха, а что там с хозяйством народным? Кому блага экономически принадлежат? Чья экономика?

Услышав вопрос, поняв его суть голова Давиана опустилась и поднялась в лёгком кивке и последовал ответ, в противоречии с ледяным тембром Фороса, пронизанной пламенностью живой, рождённой в огне ненависти к Рейху:

– Экономика? У тех недоумков вся экономика государственная и меньшей степени частная! Они лишили себя благословения передать всё в народные руки и вместо коллективов производственных всем правят бюрократы паршивые, а хозяйства мелкие отданы не людям в правление общее, а частным лицам! – яростно взревел Давиан, исторгая личную ненависть к Рейху в массы. – Экономика там антинародная, не такая как здесь… тут в магазинах всем управляют продавцы, на шахтах – шахтёры, в полях – фермеры; иначе говоря, тут установлена трудовая диктатура пролетариата. Да, пускай это делается при мудром посредничестве Великой Коммунистической Партии, которая умело направляет трудовую мысль в русло нужное, но главное, что всем на производствах управляется массами людскими! Рейх лишён этого, он дремуч и убог, ибо там до сих пор существуют такие понятия как частная и государственная собственность.

Давиан заметил, что Форос доволен… неизвестно откуда – он из-за решётки не улыбается, его глаза продолжает тлеть угольками, но юноша чувствует, что его… патрон рад сказанному, удовлетворён ответом.

– Люд просвещённый! – воззвал яро Давиан. – Вы живёте в прекрасное стране, в Директории Коммун, где делается всё для народа и этим самим народом, а посему вы просто не имеете права жаловаться! Это самое прекрасное место на свете и это говорю вам я, человек который пришёл из Рейха и знает о Либеральной Капиталистической Республике! – решил приукрасить слова Давиан, добавив в них про «республику». – Так что не прельщайтесь истинами лживыми, а живите по истине коммунисткой – народу – народное, а Партии – партийное! – Давиан повторил один из лозунгов Директории, говорящий, что Партия в Директории Коммун это её ведущий локомотив, меньшее из зол – не будь Партии, было бы государство, а поэтому наставление её чинов необходимо слушать и воздавать им и ей хвалу.

Тем временем Форос, снова обращает к небу ладонь, сжатую в кулак и люди опять монотонно загудели, будто это толпа зомби, людей из которых с холодной методичностью выбили жизнь и из звука, доносящегося с их ртов непонятно, то ли они радуются, то ли негодуют.

– Хорошо, просто чудесно, – донеслось звучание стального перезвона. – Я думаю, на сегодня, поругание Рейха можно закончить. Как-никак нашему исповеднику истин антиимперских нужен отдых и вдохновение на слово новое. – Только сказав это, Форос поднял блеснувшее металлом древко посоха над собой и вихревым движением указал в сторону города. – Идите! – сказал он, и они пошли; тысячи людей, в едином порыве устремились прочь с площади, и оцеплению народной милиции пришлось разойтись, выпуская гигантские толпы людей, стремящихся каждый по своим делам.

«И всякий винтик великого производственного механизма вернётся на своё место, присоединиться к собратьям по труду, и станет работать на благо красной империи, влившись в монолит Коммун» – восхитился Давиан.

Спустя минуту площадь практически опустело, перекати поле, и сущие единицы оставались тут, но только для того, чтобы пойти в Дом Идеологической Мудрости, дабы услышать слово о «Становлении институтов общенародных».

Давиан проследовал взглядом по всей площади и, не заметив ничего интересного, обратил взор к небу. Серое, такое же унылое, монохромное и минорное, как и города под ним, смотря на твердь над головой, складывается чувство, что идеи Коммуны о «Цветном равенстве» поразили и небеса, скинув с них моменты солнечных дней и установив печальное бытие, сделав продолжением самих себя. Отчасти в этом есть истина – многие заводы у городов специально создают лёгкий слой туч над головой, а дроны в небесах, распивающие вещества для образования облаков, создают такую атмосферу. Однако всё это делается, чтобы доказать величие человека над природой и естественно для торжества идей о равенстве в цвете, пригвоздив всё внимание только к цветастым символам Коммуны.

«А в городах идёт снег?» – появилась новая мысль в уме Давиана, который не видел, чтобы Улей №17 утопал в снегопаде, хотя всё вокруг им засыпано, и юноша понял, что это делается тоже, чтобы мысли людей не привлекать к снегу, а приколоть его к знатным партийцам, символике, наполнить разумы идеей – «Ничего кроме Директории Коммун».

– Давиан, – обращение вернуло парня из мыслей, заставив посмотреть на взывающего.

Двухметровая фигура, облачённая в тёмно-багровые одежды, смахивающие на облачение кардиналов, цокая металлическими ступнями по плитке, а затем и по мраморным ступеням, рассматривая парня полыхающими рубинами, приблизилась к Давиану, встав по левое плечо.

– Товарищ Форос, – чуть поклонился юноша и обернулся к наставнику.

– Довольно неплохо, весьма сносно для первого раза, – заговорило существо. – Но в следующий раз тебе нужно будет больше аргументации и примеров. Дай народу хлеб, который они так жаждут – отведи их внимание от ереси Рейха и говори меньше о северной «республике»… не нужно прельщать народ их схожестью… лучше утопи их в поруганиях.

«Ереси?» – удивлению нет предела в уме. – «Ну, мы же не в Рейхе, чтобы так выражаться, а он не священник» – запротестовало само мировоззрение Давиана. – «Наверное, он хотел сказать от пропаганды… да-да, именно пропаганды Рейха. Оговорился, наверное».

Но Давиан даже не подозревает, или не хочет об этом думать, что тот, кого он считает наставником, что предполагал именно то слово, которое и сказал, без оговорок и тому подобное.

– Постараюсь.

– Вот и славно, неплохо ты сегодня постарался, – отпустило существо холодную похвалу. – Намного лучше, чем твой товарищ.

Давиана не заинтересовало, как первую проповедь отговорил его друг, наоборот, ему друг стало плевать на него, а душа возопила от счастья, ибо сам Форос его похвалил, обозначил превосходство одного товарища над другим, нарушая принцип абсолютного равенства, но важно ли это для Давиана? Он упивается радостностью, перерастающей в самодовольство, которое порождает желание ещё раз обратить речи в массы людей и снова получить заветную похвалу, которой так не хватало в Рейхе.

– Правда? – вопрошает юноша.

– Истина. Если продолжишь так же хорошо молвить, если разовьёшь мастерство речи, то я поспособствую, чтобы тебя отправили в Столичный Район, где ты с утра до ночи будешь проклинать пороки Рейха.

– В Район?

– Да, именно туда, – то, что вместо глаз Фороса воспылало ярким огнём, будто кто-то подлил бензина в адскую печь души существа. – Я собираюсь тебе дать второй и последний урок, который даст тебе знание о нашей Империи.

– Секунду, – в голосе Давиана промелькнул призрак смущения, – а разве народная власть, под эгидой Коммун не борется с империализмом?

– А-а-а-а, – сетка на рту издала гулкое шипение, – юноша, ты ещё молод и разделяй империализм и империю. Мы воюем против первого, называя это властью буржуев или аристократов, но сами являемся «Империей Народной», то есть где власть народа – тотальна и вездесуща, а каждый её территориальный источник отделён от другого, образуя союз Районов.

В уме Давиан попытался это понять, но не смог, в его разуме не может сложиться хотя бы прообраз системы, о которой говорит Форос, но ничего не получается.

– То есть? Районы и Директория… как они связаны?

– Я думаю, ты уже заметил, что вы имеете статус неполных партийцев или товарищей и это напрямую связано с устроением Директории Коммун. Каждый Район суверенен, свободен от другого, но в то же время – это монолитная структура, в которой каждая часть неразрывно связана с другой.

– Секунду, а кто всё это связывает? – сложив руки на груди, спросил Давиан.

– Партия… именно она те стальные нити, которые сшили между собой Районы, это Партия сделала наш край единым. Народы, живущие в Районах свободны от населения другой территории, но все мы едины в Партии, все мы ей служим, а поэтому не можем быть разделены.

«Так, если народы свободны, независимы, то как… они могут быть единым-целым, одним?»

– А кто всем этим правит?

– Народ, – в металлическом тембре промелькнула нотка наигранной гордости. – Его воля – это главная конституция в каждом Районе, а решения – законы. Но народ есть Партия, поэтому всем управляет она.

– Хорошо, – задумался Давиан, – а кто правит Партией? – после вопроса Давиан мгновенно смекнул, что ответом станет дежурное «народ», и поэтому сменил немного суть вопроса, – Точнее, кто стоит во главе Партии по её чинам? Кто главный старший партиец?

Форос на мгновение примолк, сверля пульсирующими рубинами на Давиана, обрушившись весом на свой посох, через пару секунд спокойно говоря:

– А ты умнее, чем можно было предположить… хороший вопрос, не каждый может до него додуматься. Да, среди нас есть тот, кто выше остальных, но равен всем. Тот, кто поставлен выражать всеобщую волю народа по партийной линии. Это главный вождь, но не царь или диктатор, а человек совсем иного уровня

– Ну…

– Мы его называем «Апостолом Коммун», – проскрежетал Форос. – Ибо он настолько мудр, настолько умён, что те знания, которые он несёт, поистине сверхъестественны.

«Апостол?» – возмутился Давиан, нахмурившись. – «Что за религиозная гнусь? Хотя, тут настолько люди превосходят по мудрости нас, что предают этому слову иное знание?» – попытался оправдать слова наставника Давиан и перешёл к очередному вопросу:

– А что он делает?

Существо, прежде чем ответить, стало расхаживать вперёд-назад, цокая металлом по мрамору, поглаживая посох.

– Он не правит… нет… его задача – быть лицом Империи Народной, направлять волю его в правильное русло. Ни законов, ни постановлений… он ничего не принимает, однако его слово настолько мудро, что не следовать ему нельзя… это было бы преступлением против народа.

– То есть? – надавил тихим голосом Давиан. – Он, так же как и коллективы людей, может контролировать каждый аспект жизни, способен… не управляя править мудростью слова?

Форос перестал чеканить шаг, остановившись и стукнув концом посоха по мрамору, выпрямившись во весь рост и оказалось, что в не сгорбленном положении его вышина больше двух метров и Давиан ощутил себя карликом по сравнению с этим полумеханическим великаном, сиявшим над ним глазными рубинами, чей голос снова полился с должной безжизненностью:

– И да, и нет, юноша. Он лик империи, алой восьмиконечной звезды, – рука устремилась вверх и указала на символ, – он её уста, её голос. Он и есть народ.

Будь тут Пауль, он бы сказал, что это тайная диктатура, порождённая Партией для контроля над людьми. Между понятиями правит, и не-правит нет что-то среднего, это обычное затуманивание рассудка, введение в заблуждение, пыль в глаза для сокрытия истинного смысла. Есть люди, мнящие себя партийными гуру, а есть все остальные, серая масса, прислуживающая старшим партийцам, которые «мудростью», наталкивают людей на нужные «народные» решения. Так сказал бы Пауль, но его тут нет, и он не слышит этого.

Давиан отверг бы такую концепцию и обозвал Пауля отступником сразу, ибо то, что сказал наставник проявление глубокого знания, правды о народном правлении, где тот самый «Апостол» не царь, но вождь, не правит, но направляет, хотя парень до сих пор не осознаёт некоторых деталей.

– Как это… восхитительно.

– Я слышу сомнение? – негодование прорезалось через холодную речь.

– Немного не понимаю, как в Народной Империи один человек может выражать… желания нескольких? Как?

– Даже я один могу… я вбираю в себя волю сотней тысяч жителей этого Района по партийной линии. Они контролируют и решают все вопросы на народных голосованиях, но оперативно-партийное управление никто не отменял.

– Но как вы один можете выражать… народную волю? Это не-логически.

– Хочешь логически… скажи, человек в Директории подчиняется только указанию коллектива? Указанию народа?

– Да-а-а…

– Правильно, и моё решение, как человека в статусе старшего партийца, может пересилить только голосование населения этого Улья. Народ – это Партия, а в ней есть структура, и каждый уровень структурный есть степень выражение воли народной. Сейчас я докажу это.