Как это часто бывает с нетрезвыми людьми, меня понесло туда, где мне всегда было хорошо – к Лене. Она жила неподалеку от метро «Аэропорт». Снимала комнату у человека, к которому я всегда испытывал необыкновенную симпатию. Он просил называть его просто – дядя Коля. Девочка из провинции, светленькая, с широко открытыми глазами, Лена была глубоко наивна, как это часто бывает с провинциалками, и в то же время совсем не глупа. Недавно поступила в институт на биофак. Там я ее и подцепил. Мой друг, студент того же ВУЗ-а по имени Антон, учился на курс старше. Лена курила у центрального входа. Я подкатил в своей обычной манере: «Привет… ой… прости». Изобразил смущение. «Похоже, я обознался. Принял вас за другую». И отошел в сторонку. Еще раз смущенно обернулся. «Вы извините». «Да ничего», – ответила она. «Я Степан». Я обкатывал эту схему долгие годы, она отлично срабатывала. Вот и в тот раз все получилось как нельзя лучше. Увы, в те годы мобильная связь еще не стала обыденностью. А домашнего телефона у них с дядей Колей не было. Зато она записала мне на бумажке адрес, и сказала, что я могу приехать в любое время, она будет ждать. В общем, проявила недюжинный интерес к моей персоне. Тогда у меня было другое лицо, и девушкам я нравился не за деньги и ум, а просто за то, что я симпатичный и веселый молодой человек. Не лишенный, впрочем, дурных наклонностей.

Причина отсутствия городского телефона была прозаической. Дядя Коля пропивал все, что зарабатывал, до копейки. Пил он страшно, даже не запоями, а одним бесконечным запоем, который длился уже лет десять, с тех пор, как его жена и сын погибли в автомобильной катастрофе. Но при этом он никогда не позволил себе ни единого дебоша, столь свойственного людям с недостатками воспитания. Изъяснялся дядя Коля изысканно, как аристократ девятнадцатого века, у него были рыжие пышные усы, закрученные кверху, и очень бравый вид. Увлекался дядя Коля всего двумя вещами – водкой и поэзией. У него была обширная библиотека, в которой встречались уникальные книги, и даже сброшюрованные самописные самиздатовские сборники поэтов с дарственными надписями. В прошлой жизни дядя Коля был уважаемым издателем, его ценили за проницательность и умение раскрыть талант. Но потом проклятая автокатастрофа навсегда вышвырнула его из обыденности и превратила в человека, которому, в сущности, на все плевать. И в первую очередь, на себя. Причем, это состояние вовсе не было апатией. Это была зрелая позиция человека, все для себя решившего раз и навсегда. Пустить пулю в лоб – слишком радикально, счел дядя Коля, поэтому я буду убивать себя медленно. Помимо водки он пил вино из бумажных пакетов, предпочитал «Изабеллу». Иногда мы пили ее вместе. И достигнув определенной кондиции, начинали по памяти читать любимые стихи. Когда стихи кончались, дядя Коля извлекал из недр обширной библиотеки какой-нибудь запылившийся фолиант, изыскивал поэтический бриллиант, и, тыкая крупным пальцем с желтым нестриженным ногтем в книгу, зачитывал, захлебываясь от восторга, очередной шедевр малоизвестного автора. Как правило, я тоже приходил в восторг, и затем заучивал его наизусть. До сих пор помню многие строчки поэтов, чьи имена не найдешь ни в одной литературной энциклопедии. Меня очень впечатлил, к примеру, поэт по фамилии А.Глинский. На его стихи известные барды сочинили песенку, об этом я случайно узнал много-много лет спустя. Дядя Коля не сознавался, но я подозревал, что он и был тем самым А.Глинским. Во всяком случае, этот псевдоним очень ему подходил, а поэзия была в его духе: «Когда умру, мне станет не до сна, любимая вернется в каждый сон…». Позже я узнал, что Глинский – другой человек, но явно когда-то приятельствовал с дядей Колей. Работал дядя Коля на кладбище, могильщиком, и говорил, что с этой работой ему очень повезло. Подозреваю, дело было не только в деньгах. Могильщик – одна из немногих профессий, позволяющая пить прямо на рабочем месте. И кроме того, находясь все время на кладбище, он, как будто, становился ближе к своей семье, с которой всеми силами стремился воссоединиться.

Как это часто бывает с алкоголиками, в его квартире периодически появлялось множество сомнительных личностей, так называемых «друзей». Один из них, отсидевший десять лет за вооруженный налет, как-то раз кидался на меня с ножом, хрипел: «Падла-а-а!» и брызгал слюной. А когда мы с Леной заперлись в комнате, долго ломился в нее и орал, что все равно меня достанет. Не достал… Припадок случился с ним неожиданно. Вот мы сидим, вот я залпом выпиваю рюмку, встаю, чтобы покинуть довольно скучные посиделки (в отличие от дяди Коли, его «друзья»-собутыльники не внушали мне симпатии), говорю: «Спасибо, я пошел», и в следующую секунду бывший зека с ревом кидается через стол, опрокидывая тарелки: «Падла-а-а!»

В другой раз какой-то паренек вполне заурядной наружности занял у меня немного денег, еще немного денег у Лены, унес дяди Колин серебряный портсигар, серебряные ложки и несколько дореволюционных изданий. Дядя Коля, когда он упаковывал вещи, отрубился и мирно спал.

– Черт с ним, с серебром! – убивался позже дядя Коля. – Но книги, книги!..

Когда меня лет через десять занесло в район «Аэропорта», я решил пройтись и посмотреть, как они живут – не заходить, а просто глянуть, светятся ли окна, ощутить запах былого, люблю порой окунуться в воспоминания о былом.

Есть умники, которые говорят, что прошлого не существует, надо жить будущим – мне их искренне жаль. Прошлое – это то, что нас формирует, делает нас теми, кто мы есть. Если у вас нет прошлого, если вы старательно уничтожаете, вымариваете его, значит вы оторванный от своего опыта пустой человек. Наше прошлое сродни родовой памяти, очень важно помнить о своих корнях, откуда ты пришел, – только тогда становится понятно, куда и как идти дальше.

Старый дом, где жил дядя Коля, снесли. На его месте построили четырнадцатиэтажные современные здания. Куда переселили жильцов, я так и не сподобился узнать. Так бывает, потеряв однажды человека, ты сохраняешь его только в памяти. И там он живет до бесконечности. Надеюсь, дядя Коля присоединился к своей семье. Он так сильно этого хотел…

Я никак не мог сообщить Лене, что попал в больницу. Получалось, что я просто исчез на полтора месяца из ее жизни. Испытав несколько разочарований в личных отношениях, она не могла предположить, что со мной что-то случилось, а решила, я ее просто бросил. Я действительно тогда производил впечатление весьма легкомысленного молодого человека. Девушек у меня было много, и я даже не старался их наличие скрыть. Не удивительно, что она так подумала. Оказавшись у подъезда ее дома, я вдруг вспомнил, как выгляжу, и понял, что напугаю Лену до чертиков, если она увидит меня таким. Тут я заметил ковыляющего по улице дядю Колю – он немного прихрамывал на правую ногу, повредил ее в той самой аварии, отобравшей у него жену и сына. Он заметил меня, остановился шагах в двадцати и громко проговорил:

– Merde! Что это с тобой, Степан? – Он любил использовать в своей речи французские словечки, восхищая своих диковатых собутыльников.

Я подошел, вкратце рассказал о том, что произошло.

– Ничего себе, – сказал дядя Коля. – Знаешь что, у меня есть стойкое ощущение, что тебе ни в коем разе не стоит сейчас появляться пред светлые очи Елены Прекрасной. Боюсь, она несколько на тебя сердита.

– Но у вас же нет телефона, я не мог позвонить…

– Одни ищут возможности, другие изыскивают причины. Давай-ка поступим так, я поднимусь наверх, поговорю с ней, потом помашу тебе из окна, если все в порядке. И ты зайдешь. Такой вариант тебе подходит?

– Ладно, – сказал я. Хотя предложенный дядей Колей «вариант» мне сразу не понравился.

Он скрылся в подъезде, а я, помявшись пару минут, понял, что ждать не могу – совсем. Интуиция – странная штука. Даже у тех, кто обладает ею в полной мере, она не всегда срабатывает. Иногда молчит, как дохлая рыба. А иногда вдруг включается на полную катушку, особенно тогда, когда ей следовало бы помолчать. Именно поэтому я не считаю интуицию даром, она не всегда уместна. Я открыл тяжелую подъездную дверь, – домофоны и подъездные коды, как и мобильные телефоны, еще не вошли в обиход, – по старой лестнице с высокими ступенями и чугунными ажурными перилами поднялся на второй этаж. Там я наткнулся на соседа Лёню, нигде не работающего омерзительного бездельника лет тридцати. Он целился в меня из боевого пистолета.

– Привет, – сказал Леня, – руки вверх.

– Ты что, дурак? – я попятился назад. Кто-то может смотреть прямо в лицо черному глазу огнестрельного оружия, я не из таких смельчаков.

– Спокойно, я же шучу, – Леня поднял ствол к потолку и загоготал, обнажив желтые зубы. Недавно он устроился на очередную временную работу, в троллейбусный парк, продержался там месяца три, потом, получив очередной оклад, запил – и работу бросил. Коммуналка, где жил Леня, находилась на той же лестничной площадке, что и квартира дяди Коли. – Смотри, какая штука, – Леня любовно погладил вороненый ствол и поделился: – Дядька дал. А что у тебя с мордой?

– Подрался.

– Понимаю. Зайдешь? – он красноречиво постучал указательным пальцем по горлу.

Я подумал: почему бы и нет. Пусть Лена с дядей Колей наговорятся, выяснят все, а я потом к ним загляну. Как выяснилось позже, это решение было ошибкой…

– Ну, чего ты приперся?! – зло говорил Леня, заглотив третью рюмку водки. – Думаешь, тебя тут кто-то ждал. У нас с Ленкой только-только все складываться начало…

– В каком смысле? – спросил я угрюмо.

– Ты на себя посмотри, вечно у тебя какие-то странные идеи, стишки пишешь, заумный такой, короче, все у тебя – не как у людей. А она девушка простая и понятная. Ясно же, что ничего у вас не получится.

– А у вас получится?

– Конечно, получится.

Мне показалось, он больше пытается убедить в этом себя, чем меня. В комнате у Лени был обычный беспорядок: давно немытый дощатый крашеный пол, старый шкаф с оторванной дверцей, нестиранная одежда валялась в кресле и на стуле, у стены стоял ряд бутылок из-под водки и портвейна. Особой гордостью Лени являлся большой телевизор, который он не выключал никогда. Телевизор был для него не только окном в мир, но и единственным источником информации. Потому что книг и газет он не читал.

– Хочешь, подарю? – предложил хозяин дома неожиданно и протянул мне компостер для талонов на троллейбус. Словно взятку предлагал.

– Спасибо, не надо, – отказался я, чем разозлил его окончательно.

Я почувствовал, как всегда в таких ситуациях, запах опасности. Интуиция меня редко подводила. Пистолет лежал между нами на столе, как разделительная линия на игровом поле. Мы были противниками. Боевое оружие, стреляющее девятимиллиметровыми патронами, способно было проделать аккуратное отверстие и в умной голове, и в башке полного кретина. Пуля – зла и безразлична. В меня стреляли много раз. Но попали только однажды. В руку. Но об этом позже.

– Брезгуешь, да?! – разошелся Леня.

– Ну, что ты завелся? – попытался я его урезонить. – Вовсе я не брезгую! – Но его уже было не остановить.

Он махнул еще рюмку, раскраснелся и даже немного взмок от ярости. Я заметил, что руки у него сильно дрожат – видимо, он пил не первый день. В таких случаях человек быстро теряет самоконтроль…

Пистолет я успел схватить первым. Его рука хапнула пустоту. Леня отшвырнул табурет и попытался меня ударить. В эту секунду сердце у меня скакнуло вниз – я представил, что меня оперируют снова. И поспешно, медлить было нельзя, ударил его рукояткой по лицу, наотмашь, не сдерживаясь, изо всех сил. Он отшатнулся с криком, закрывая рассеченную скулу. Я резко отодвинул стол, – с него полетела, разливаясь, бутылка и стаканы, – и ткнул его пистолетом в солнечное сплетение.

– Ну, ты, с-сука! – Леня задохнулся от боли, скрючился и сполз на пол.

– На хрен мне твой компостер, подари лучше ствол, – попросил я.

– Да ты!.. Не могу. Он не мой.

– А я тебе его потом отдам. Поиграю немного, и верну.

– Сука, – повторил Леня. – Пиздец тебе. Понял?

– Угрожать не надо, не советую, – сказал я. Поднял с пола бутылку, демонстративно залпом допил то, что осталось, и вышел на лестничную клетку. В голове роились самые разные мысли. Главная – ни Лена, ни дядя Коля не знают, где я живу. И это, в сущности, очень хорошо. Леня, конечно, – тупой паразит, прыщ на теле общества, не имеющий никаких серьезных связей, но и такой человек может быть опасен, потому что напрочь лишен фантазии. Многие преступники совершают что-то просто потому, что не могут себе представить, какие последствия могут их ожидать.

Когда через некоторое время я попал в серьезную переделку, Ленин пистолет служил мне гарантом безопасности. Честное слово, я даже вспомнил его добрым словом. К тому моменту я научился разбирать, собирать оружие, заменил пружину, регулярно смазывал детали. Я привязался к этому опасному предмету, предназначенному для самообороны и нападения, настолько, что таскал его с собой буквально везде. Разумеется, у меня не было разрешения. Беззаботная юность тем и хороша, что ограничений не существует. Подозреваю, если бы не драка в парке, не операция на лице и не возникшее у меня ощущение беззащитности и смутного страха, я бы избавился от пистолета. Но он был мне нужен сейчас, чтобы снова почувствовать себя мужчиной, ощутить, что я способен любому агрессору дать отпор. Я хотел иметь возможность отстоять справедливость, если потребуется, и сохранить при этом жизнь…

На звонок открыл дядя Коля. Он просочился в дверь и печально склонил голову.

– Знаешь, Степ, – он положил мне руку на плечо, – она сейчас не хочет тебя видеть. Может, позже?

– Но вы сказали ей, что я был в больнице?

– Женщины, – он вздохнул, – иногда сложно понять, что у них на уме.

– Ладно, – я пожал дяде Коле руку: – Увидимся! – И поспешил по лестнице вниз. Наверху хлопнула дверь, раздался Лёнин крик. Я прибавил шагу, а потом и вовсе перешел на бег…

Это была последняя моя встреча с дядей Колей. Что касается Лены, то я снова встретил ее лет через десять с гаком. Она сильно изменилась, выглядела уже не юной девочкой из провинции, а провинциальной хабалкой, с короткой стрижкой, выбеленными волосами и чуть припухшим лицом. Она и Лёня сидели в маршрутке на задних сидениях, а я впереди, лицом к ним. Мы смотрели друг на друга почти безразлично, малознакомые люди из далекого прошлого. Мне даже показалось, что Лёня меня не узнал. Впрочем, он был сильно пьян, и дремал. А Лена пробормотала отчетливо: «Ну и встреча!» – и поспешно отвернулась. Так мы ехали минут пятнадцать. К друг другу мы так и не подошли, не перемолвились и парой слов.

Я с удивлением думал потом об этой странной встрече. Как она могла предпочесть мне Леню? С другой стороны, я не оставил ей выбора. Никогда не был обидчив, но после больницы мне нужна была ее поддержка, внимание. А она даже не захотела меня видеть. Может, я был слишком жёстким, бескомпромиссным и недостаточно настойчивым, может, просто не смог донести до нее своих чувств. А может, Леня был для нее вполне естественным выбором. Лена – девушка из простой многодетной семьи, дочь обвальщика мяса и водительницы автобуса. Со мной, чьи интересы лежали в самых разных областях, ей, наверное, было сложно. Леня не мог просто так начать тот разговор – видимо, Лена жаловалась ему на меня раньше. Что ж, дядя Коля в очередной раз оказался абсолютно прав. Женщины, иногда сложно понять, что у них на уме.

* * *

Порой наступает время, когда любому нужно забиться в нору, остаться одному, чтобы собраться с мыслями и вновь стать самим собой. Волк зализывает раны, укрывшись в потаенном месте в лесной чаще. Мне жаль тех, кто боится одиночества. Для меня одиночества не существует. Оно – удел несчастных людей, у которых внутри нет ничего. У поэта, философа, человека думающего – внутри космические пространства, целая Вселенная, для них одиночество исключительно плодотворная среда. Я всегда подсознательно стремился остаться один, но у меня почти никогда не было такой возможности. Потом я изыскал ее, заработал возможность иногда пребывать в одиночестве. Но сейчас, по прошествии многих лет, у меня появились и другие мысли по этому поводу, возник другой опыт. Может быть одиночество вдвоем – когда человек рядом с тобой ничем тебе не мешает, не раздражает, дает возможность думать, созерцать себя и окружающую действительность. И даже более того – через ценнейшее общение, уникальные поступки – дает предпосылки для новых духовных и бытийных открытий. Найти такого человека, такую женщину, с которой возможно понимание, единение душ и тел, это, безусловно, – главная ценность, важнейшая грань жизненного успеха. И я такую женщину нашел. Но много позже.

– К тебе пришли, – сказала мама, через трое суток моего сознательного затворничества.

Все эти дни, по большей части, я сидел за секретером, чирикал стихи в клетчатой тетрадке и смотрел в окно. Мне казалось, я страдаю. На самом деле, я испытывал творческий экстаз, умея ловко обратить свое дурное настроение в довольно неплохую поэзию.

Подобное перетекание негативного жизненного опыта в литературу, замечу, мне удавалось далеко не всегда. Позже я испытал настоящее горе, и от бесконечной жалости к умирающему, утратил все силы. У меня не было их даже на то, чтобы выразить горе в стихах. Я мог только лежать под одеялом битые сутки. Чувствуя себя постаревшим на много лет, с трудом приподнимался на локте, цедил коньяк в рюмку и, отхлебнув совсем немного, падал на подушки, лежал без сил. В таком состоянии я провел без малого месяц. Так выглядит настоящая депрессия. Говорят, из нее невозможно выйти без помощи специалиста. Я выбрался сам, собрав силу воли в кулак. Но до депрессии было еще далеко. Пока я всего лишь прощался с Леной, оставившей в моей жизни крошечный, малозначительный след. Я, будто, увидел на лугу порхающую над разнотравьем лимонницу – ничего особенного, простенькая белесая бабочка, но до чего она прелестна, живет всего мгновение, появилась и исчезла из моей судьбы, словно ее и не было. Осталась только память. Но образ совсем поблек, почти стерся, будучи заменен на новый – ее изменившееся, постаревшее лицо, запечатленное оттиском более поздних воспоминаний мимолетной встречи в маршрутном такси.

За окном люди, имевшие о жизни более устойчивое представление, чем я той осенью, спешили по своим скучным человеческим делам. Толпились на остановке, чтобы добраться до метро. Штурмовали редкие желтые автобусы. Некто с портфелем смешно упал в лужу – после дождя на перекрестке возле родительского дома всегда стояла вода. Автомобили то и дело разражались музыкальными сигналами – мода на громогласные клаксоны с мелодиями появилась как раз той осенью. И некоторые водилы, лишенные вкуса и воспитания, чаще всего кавказских кровей, с удовольствием жали на сигнал через каждый километр пути, чтобы продемонстрировать – круче них только вареные яйца.

Ко мне пришел мой друг Серега. Мы дружили со средней школы. Жизнь его сложилась, в общем, довольно бестолково. Хулиган и забияка, он любому времяпровождению предпочитал качалку и секцию бокса. При этом оставался добрым и отзывчивым парнем, не терпел несправедливости и защищал слабых. Ему прочили отличную карьеру на ринге, но бокс он, в конце концов, бросил. Из школы Серегу тоже исключили после восьмого класса. И он пошел в ПТУ, учиться на слесаря. А оттуда в армию. По возвращению из рядов доблестных Вооруженных сил Сергей стал куда менее добродушным парнем. Ему пришлось там не сладко, жесткий нрав и наличие московской прописки настроили дедушек против него. Сначала у него украли помазок. Он провел краткое расследование, спрашивая всех, не видели ли они его кисточку для бритья. И, в конце концов, набрел на бойца своего призыва, который красил помазком подоконник – демонстративно, под чутким руководством старослужащих. Конфликт на кулаках закончился абсолютной победой Сереги в первом же раунде. Разумеется, такого безобразия дедушки стерпеть не могли. Следующей ночью Серегу вызвали в умывальник, где били уже вдесятером, с применением подручных средств, в том числе, табурета. Там он и пролежал до утра, весь в крови. А утром его нашли и отвезли в местный военный госпиталь. Ему сделали операцию в связи со сложным осколочным переломом ребер. А затем, после лечения, перевели в другую часть, от греха подальше. Потому что всё, о чем мечтал Серега, – вернуться и отомстить. В этом мы были с ним похожи. Наверное, потому и стали друзьями. Серегу отправили в крошечный горный блокпост на Северном Кавказе. В то время проблемы с закавказскими республиками уже начались, хотя власти старались замалчивать все эпизоды…

Из армии Серега вернулся с синими татуировками на обеих руках и уродливым шрамом в области сердца. Мы выпили пива на пляже в Серебряном бору и разговорились. Я стал рассказывать о своих романах, о том, как весело порой провожу время, о Лене – тогда мы еще встречались. А он вдруг пришел в ярость.