[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
– Что ты возишься? Там еще десяток коробок на складе!
Шуршание и треск картона от лезвия канцелярского ножа, гомон голосов покупателей, плач ревущих детей, писк сканера штрихкодов на кассах… Все как всегда. Чаще его просто не замечают, уже не подгоняют, потому что он делает все как нужно, усвоил скорость, время, ритм, место, рутина стала канвой, в которую можно было вписать что угодно – или оставить беззвучную пустоту.
Дилан даже не повернул головы, когда старший продавец – темнокожая тучная Мириам – окликнула его. Иногда он изображал глухого, иногда немого, а иногда глухонемого… Иногда вставлял в уши наушники – но без музыки, для вида, – чтобы его иной раз никто не отвлекал. Кепку он натягивал почти до переносицы, серые глаза-льдинки лишь изредка царапали посетителей торгового зала: он не оборачивался, стоял лицом к прилавку, спиной к окружающему миру.
С упаковками итальянской пасты было покончено, пачки лежали ровными рядами – но ненадолго… Скоро какой-нибудь покупатель-дегенерат начнет бездумно перебирать их, положит взятый товар не на то место, Дилану будет выговор.
Хуже работа была только у уборщицы, не прекращающей намывать блестящие кафельные полы – от пыли, воды или снега, от рассыпанных кукурузных хлопьев или разбитой бутылки кетчупа. Некоторый кетчуп был похож на кляксы крови, но только некоторый…
Дилан Вермиллион был на доске лучших сотрудников магазина, но у него, единственного из всех, не было фото – лишь указаны имя и должность. Он не любил фотографироваться, руководство не настаивало… Было бы странно думать, что кому-либо, кроме сотрудников, эта доска приносила хоть какую-то пользу. Посетители не обращали внимания ни на доску, ни на работников, ни на ценники, они беспечно устраивали беспорядок в торговом зале, роняли на пол блоки туалетной бумаги, пачки печенья, средство от ржавчины для сантехники… Дилан за ними прибирал.
Какая-то кукла с раздутыми губами катила тележку, набитую продуктами, с яркими пачками мармеладных мишек и торчащим в сторону зеленым хвостом лука-порея, набирала текстовое сообщение в смартфоне, не смотрела под ноги. Дилан отсчитывал секунды до столкновения со случайным препятствием, широкая спина в рабочей куртке была неподвижна, лишь руки совершали механические, однообразные движения.
Он долго учился этой неподвижности, возможно даже, переборщил – и со стороны его мускулистая фигура казалась замершей в кататоническом ступоре статуей.
С противоположного торца прилавка, вслед за глухим ударом послышался вскрик, затем шелест падения пакетов с чипсами, лавинообразный, прерываемый шлепками и грохотом от тщетных попыток удержать водопад товаров.
– Простите! – одновременно выпалили два голоса, мужской, молодой, сипловатый, и женский, манерный, растягивающий гласные.
Они рассмеялись, зашуршали, очевидно, начали собирать с пола продукты. Спустя полминуты хаотичных усилий девица, хихикая, проследовала дальше, изредка бросая заинтересованные взгляды на оставшегося на месте парня, тот отправился в противоположном направлении.
Как только его силуэт оказался в пролете, где Дилан раскладывал коробки с соком, с прежнего места продуктовой катастрофы послышался подозрительный шорох. Парень в зеленой куртке обернулся, выставил ладони вперед, словно заклиная прилавок не обрушиваться, с широко распахнутыми глазами наблюдая, как все опять валится на пол.
– Нет-нет-нет… Пожалуйста, нет! – взмолился он. – Твою мать!
Он зажал руками рот, бледное лицо раскраснелось, из груди вырвался нелепый писк.
Он оглянулся по сторонам, встретился взглядом с молчаливым Диланом, брови сложились домиком.
– Мне жаль! – выпалил он, убирая ладони от лица. – Я пытался!
Дилан сперва хотел обозвать его криворуким идиотом, злобно фыркнул, оставил раскладку и коробки, разворачиваясь в направлении юноши. Грозная шестифутовая фигура направилась к горе упавших пачек, виновник стоял неподвижно, без страха, но с виноватым видом.
Кажется, он единственный, кто за всю историю работы Дилана в этом магазине извинился за погром. Кажется, он единственный, кто вообще Дилану в глаза посмотрел, обратился к нему – а не к безликому типу в рабочей куртке и кепке, который стоит на проходе и мешает пройти.
– Я сейчас все приберу, просто скажите, как их сложить так, чтобы оно больше не падало.
Взъерошенные каштановые волосы лежали беспорядочными локонами, куртка топорщилась, ботинки были с побитыми носами, под мышкой зажат планшет… Темные глаза смотрят открыто и прямо.
– На задние ряды – все, что правильной формы, в плотных упаковках, вперед – воздушное и легкое. Что куда и на какую полку – подписано на ценниках.
Дилан сам не узнал свой голос, твердый, строгий, спокойный. Парень кивнул, белозубый рот улыбнулся.
– Я понял, – сказал он. – Спасибо.
Когда тот наклонился и начал собирать с пола картонные пачки и круглые тубы, читая этикетки, Дилан присоединился к нему.
На самом деле, он не ронял проклятые чипсы, это сделала та овца с тележкой… Мог бы сбежать, свалить вину на нее, просто сделать вид, что он ни при чем. Мог – но не стал.
Вероятно, ему просто нечем заняться поздним вечером буднего дня, и, вероятно, он тут впервые и больше не появится – он не очень походил на отпрыска богатенького папочки, обитающего в квартире-особняке элитного района. Он курьер или волонтер, слишком молод и слишком просто одет, чтобы быть здесь не по работе.
Дилан не сразу заметил кобуру под задравшейся на узкой талии курткой, когда тот присел, и ничем не выдал своего удивления. Значит, ботинки у него такие, потому что он частенько ими вышибает дверь или чей-то дух из преступной головы. Парень полицейский… Так вот откуда комплекс белого рыцаря!
Они закончили быстро, успешно справившись в четыре руки. Дилан молчал, лохматая голова поворачивалась в его сторону всего пару раз, но тоже не произнесла ни слова.
Ну конечно же он смотрит на его шрам! Или не смотрит… Парень смотрел в глаза, губы улыбались, на щеках, покрытых едва заметной рыжеватой щетиной, были ямочки.
Нет, он не смотрит.
– Спасибо, Дилан! Еще раз простите, – произнес рыцарь-полицейский, дружелюбным, обыденным тоном, протянул ладошку для рукопожатия.
Дилан Вермиллион моргнул. Он не сразу понял, откуда он знает его имя, что оно написано на бейдже, это же так просто…
Его рука была в тканевой перчатке, он помедлил, в раздумьях, но все-таки снял ее. Ладонь парня была крепкой и теплой, сильной, не соответствующей его щуплой комплекции.
Он был на полголовы ниже, пусть и хорошо сложен. Внешность обманчива…
– Все в порядке. Вам спасибо, – отозвался Дилан.
Парень сделал шаг в сторону, высокая фигура работника торгового зала отступила, пропуская его дальше.
– Я уже боюсь двигаться и что-то трогать, – хохотнул он.
– Остерегайтесь женщин с тележками, – хмыкнул Дилан с безэмоциональным выражением лица.
Юноша забавно скривил рожу, подмигнул, пошел по ряду вдоль прилавков, на повороте поднял руки вверх в наигранном ужасе, давая дорогу разговаривающему по гарнитуре рассеянному покупателю.
Аллекс в тот вечер купил себе сэндвич в супермаркете недалеко от дома Вильгельмины Густавссон стоимостью в ползарплаты, и он был вовсе не такой вкусный, как из кафетерия на работе. Он пролил горячий кофе себе на джинсы, пока ловил такси, пытаясь на ходу жевать, отпивать из картонного стаканчика, не уронить планшет и одновременно голосовать.
Поистине странный день! Как только он вернулся в комнату общежития при Академии, в двух часах дороги от Балтимора, он упал на кровать и даже не разделся, лишь с трудом стащил ботинки, отбросив их в произвольном направлении.
Он мгновенно провалился в сон без сновидений.
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
Столы ломились от изысканных яств, пирамидки из бокалов-блюдец с игристым вином искрились в приглушенном свете, блики танцевали на серьгах, колье, брошах и кольцах дам, на запонках и в блестящих от задора глазах господ. Голоса не смолкали, восторженные возгласы с придыханием и притворно сдержанный смех были неотъемлемым звуковым сопровождением званого приема доктора Гаштольда, фоновым лейтмотивом ярмарки тщеславия, на которой собралась чуть ли ни вся богема Балтимора.
Лукас Гаштольд был не только успешным психиатром, стилягой в костюме-тройке, с идеально подобранной фактурой ткани к узору галстука и нагрудного платка, но и бесподобным кулинаром: все без исключения блюда на вечеринке были приготовлены им самим. Каждый гость счел нужным поблагодарить его лично, каждому он приветливо улыбался тонкими губами, лицо-маска при этом оставалась неподвижной, темные глаза смотрели в самую душу подобно рентгену.
– Доктор Гаштольд! – Феб де Лавендер выплыл из толпы, приподнял бокал с золотистым, как его волосы, вином, выражая почтение хозяину вечера. – Признайтесь, вы пленили демона магическим заклинанием, и он трудится для вас на кухне.
– Вы меня раскусили.
Де Лавендер в прошлом году был признан самым молодым меценатом округа, на его деньги кормились Симфонический зал Иосифа Мейерхофа и Лирическая опера, за его спонсорство боролись Балтиморский художественный музей и Художественный музей Уолтерса. Он был хорош собой, умен и обходителен, как безупречная картинка с обложки «Форбс». Идеальной рукой с идеальным маникюром он пригубил вина, улыбнулся идеальными губами на идеально выбритом лице.
– И как вам?
Лукас Гаштольд указал взглядом на бокал в руке собеседника, тот усмехнулся.
– Безалкогольное – ужасно, настоящее наказание для ханжей, доктор Гаштольд, – признался де Лавендер. – Безвкусно.
Последнее слово он особенно выделил, произнес почти шепотом.
– Такова жертва во имя красоты, – многозначно отозвался доктор Гаштольд, удовлетворенный результатом наказания для тех, кто выбрал ненастоящее вино. – Вы хотите жить вечно?
– Я хочу жить долго.
– Понимаю, отцовство накладывает определенную ответственность.
Взор Гаштольда соскользнул с лица мецената вправо, воспитанница де Лавендера, Вильгельмина Густавссон, мгновение спустя приблизилась к ним, оба мужчины синхронно повернулись.
– Доктор Гаштольд, приветствую, – кивнула она. – Чудесный прием, я очень благодарна за приглашение.
Вильгельмина до последнего не хотела идти, но Феб настоял. Каждый раз одно и то же: пустые маски и разговоры, новости, сплетни, пыль в глаза… Она – золотоволосая кукла в картонной коробке, с прозрачной фронтальной стороной, прикрепленная хомутками к задней стенке, и они больно режут запястья и щиколотки, но надо терпеть и не роптать – ибо ей грех жаловаться на свою судьбу.
Пару недель назад она подписала контракт с крупным лейблом, через полтора месяца она солирует с камерным оркестром в местной филармонии, анонсы уже заказаны у топовых агентств, в стриминговых сервисах у нее постоянно растет количество прослушиваний – потому что новый музыкальный клип произвел фурор. На ней платье стоимостью c автомобиль, на языке – вкуснейшие закуски и лучшие мировые вина.
Она солгала Фебу, что тоже пьет безалкогольное – из солидарности… Вильгельмина никогда не пьянела, ее самообладанию и дистанцированию от телесности мог позавидовать любой хладнокровный психопат, а умению ублажить – любая гейша.
– Мы как раз говорили о цене вечной жизни и молодости, – сказал де Лавендер, зеленые глаза смотрели на девушку. – Я хочу застать день, когда Вильгельмина будет на сцене Бродвея, и ей будет лет так пятьдесят!
– Мисс Густавссон будет на сцене Бродвея намного раньше, – улыбнулся Гаштольд одними губами.
– Конечно, – рука де Лавендера легла на спину, между лопаток, воспитаннице, задержалась на несколько секунд. – Когда ей будет пятьдесят, она будет ходить туда, как к себе домой.
Феба не волновало, что думает Вильгельмина по этому поводу – а для нее Бродвей виделся слишком коммерциализированным, слишком массовым, пусть и масштабным и громким. Вильгельмине больше по душе были классические постановки, оперные и театральные, а не современные мюзиклы – она с большим удовольствием работала бы в парижской опере или Ла Скала, но она вовсе отвыкла от академического вокала, ее исполнение в эстрадной манере было более востребовано.
Чуть позже хозяин вечера оставил их, чтобы совершить очередной обход по залу, де Лавендера увлекли беседой, и он исчез из поля зрения, а Вильгельмина Густавссон была предоставлена самой себе. Блюда, действительно, бесподобны, доктор Гаштольд прекрасно знает, что делает… Бокал вина был второй по счету, взгляд серо-голубых глаз рассеянно скользил по пространству, пока не зацепился за смутно знакомый образ, как из позабытого сна – каштановую макушку и щуплый, поджарый силуэт.
Вильгельмина моргнула, поднесла к носу бокал, но так и не сделала глоток. Сквозь столпотворение гостей в противоположной стороне гостиной доктора Гаштольда она видела агента Серрета – точнее, его затылок, спину в белой рубашке и подтяжках, узкую талию, упругую задницу в облегающих черных штанах. В руках юноши – поднос с бокалами, на физиономии – белозубая улыбка.
Вильгельмина снова моргнула.
Когда Серрет развернулся вокруг своей оси, позволяя проходящей мимо паре взять подаваемые напитки, мисс Густавссон уже сменила дислокацию, оставив недопитый напиток на столике с закусками, двигалась плавно вдоль стены с картинами в темных рамах, крыла фортепьяно, скрипачей, альтиста и виолончелиста, играющих струнный квартет Бетховена номер три.
Лица сменяли друг друга как в калейдоскопе, сквозь гомон голосов и музыку нельзя было различить ничего, если не приближаться вплотную. Участь официанта была незавидная – приходилось постоянно передвигаться по залам… Тонкопалая рука в сверкающих браслетах потянулась к подносу и забрала бокал, Аллекс на автоматизме кивнул и улыбнулся, его взгляд встретился с взглядом золотоволосой молодой женщины.
О проекте
О подписке
Другие проекты