– И ещё один момент, подполковник. – Послышался голос Александра Константиновича, когда они прошли в фойе. – Поговори со своими. По поводу поведения. Я то понимаю: столица, главк, гонор, то, да сё, но… Да другие могут неправильно воспринять.

– Намекаешь на капитана? Ему простительно: молодой, не объезженный.

– Как мягко сказал. Он что, из «папенькиных»? Или, как говорят у нас, «блатных»?

– С чего взял?

– Да так, пришло на ум.

Андрей Сергеевич усмехнулся:

– Не угадал. Хохлов своим горбом всего добивается. Потому и злой. Ладно, поговорю.

Глебский хлопнул по протянутой руке майора, и первым направился к окошку дежурного.

13 марта, 1969 года. 12. 06

Малышев присел на один из стоящих у стены стульев. Глебский расположился напротив начальника областного управления внутренних дел полковника Ларионова. Их разделял письменный стол, на котором находились календарь, чернильница с ручкой, небольшой, металлический, покрытый позолотой, бюстик Ильича, блокнот и тонкая папка, с надписью по центру: «Дело №…».

Начальнику областной милиции приезжий не понравился. Слишком спокойный, открытый. Точнее, как сделал для себя вывод Виктор Андреевич – наглый и хитрый. Ну, как же, столица! Такие, как давно пришёл к выводу полковник милиции, всегда мягко стелют. А после бац – гуляй моя деревня.

Ларионов проводил взглядом руку москвича, которая спрятала во внутренний карман пиджака удостоверение личности. Даже этот жест у столичного следователя полковнику показался, чересчур, скользящим, кошачьим.

– Как там, в столице? – для затравки разговора, поинтересовался Виктор Андреевич, но Глебский не услышал никакой заинтересованности в голосе Ларионова. Дань традициям, не более.

– Да всё так же. Без перемен.

– Это хорошо.

– От чего хорошо? Что замечательного в том, что нет хороших изменений в жизни?

– Странно, – Ларионов стрельнул в собеседника цепким взглядом. – Вся страна идёт семимильными шагами в светлое будущее, а, по вашим словам, в белокаменной всё плохо.

Глебский мысленно поаплодировал полковнику: ай да милиция, с ходу подцепил. И ответить, главное, нечем.

Ларионов, в свою очередь, открыто улыбнулся, показав Глебскому белые, крепкие зубы. Не курит, неожиданно подумал Андрей Сергеевич. И в глазах хитрость. Плохо. Значит, будет, в лучшем случае, «тормозить» дело. В худшем – «тянуть» на себя.

– Да нет. – Пришлось Глебскому, всё-таки, выходить из ситуации. – За морем, как писал классик, житьё не худо… Но, хотелось бы лучше! Ну, да, что мы о Москве… Давайте перейдём к нашим делам. Нам бы, Виктор Андреевич, узнать, так сказать, из первых уст, на какой стадии находится в данный момент расследование убийства полковника Иванова? Как работает следственная бригада? Есть ли проблемы? Может, помощь какая нужна?

– На какой стадии… – эхом отозвался Ларионов, и слегка нахмурил брови. – Да пока всё на той же.

– А точнее?

– А точнее, будет так. Первая, и пока основная, версия, которую отрабатываем: вашего полковника, то есть, товарища Иванова, убили с целью ограбления.

– Однако, вы не исключаете и иные варианты? – тут же заинтересованно спросил Глебский.

– А как же… – согласился милиционер. – Вторая версия: убийство по личным мотивам. Третья: самая маловероятная. В связи с социальным окружением покойного.

– Это то же самое, что по личным мотивам. – Вставил реплику Андрей Сергеевич.

– Не совсем. К примеру, не вернул крупный долг. Это личный мотив, или социальный?

– То есть?

– Ну, как вам сказать, – протянул Ларионов, и бросил мимолётный взгляд на Малышева. – Скажем, Василий Трифонович кому-то был должен. Или, ему. А отдавать не захотели. Опять же, с пьяным соседом по дому мог поругаться. Слово за слово… Возможно, хоть и маловероятно. Но это так, к примеру. Есть и четвёртая версия.

– А она в чём заключена?

– В служебных обязанностях Василия Трифоновича. Но, данную версию отрабатывать будете вы.

– Понятно. Над второй и третьей работаете? Или только на первой сидите?

– На данный момент, повторюсь, основательно работаем с первой. Для этого имеются основания. Хотя, параллельно, отрабатываем и другие варианты. Вашу версию, естественно, во внимание не принимаем. Но, если вы хотите взять дело на себя… Чужой хлеб забирать не собираемся. У нас не Ростов.

Глебский принял удар: вот оно, то, что шло из столицы по всему Союзу, как тиф, как зараза. Вражда двух ведомств. А началось почти год назад. В шестьдесят восьмом. В Ростове был совершен ряд ограблений, с убийствами. Бандиты, которых в узком кругу прозвали «фантомасами», имели довольно странное оружие, не советского производства, что дало повод предположить, что на территории СССР действует заброшенная с одного из Западных государств диверсионная группа. Именно эти короткоствольные автоматы и стали причиной раздора между ведомствами Щёлокова, то есть милиции, и КГБ Андропова. Делом заинтересовались «наверху». Самые высшие инстанции, ЦК и Политбюро, решали: с кого «снять стружку»? С милиции, за допущение бандитизма на территории Советского Союза, или с госбезопасности, за то, что «проворонила» диверсантов? С Ростова началась «негласная война ведомств». Но тогда было только начало. Продолжение не заставило себя долго ждать. В январе, за два месяца до событий на Даманском, в Москве, в центре столицы, было совершено покушение на космонавтов^[6]. Провёл его кадровый офицер, коммунист, который стрелял из табельного оружия. Целью террориста являлся сам Генеральный секретарь ЦК КПСС, но жертвами оказались покорители космоса, которых в этот день встречала Москва. «ЧП»! Да ещё того масштаба! И снова КГБ и МВД «скидывали» вину друг на друга. Именно с того, «чёрного» января противостояние переросло в «тяжёлую фазу».

Глебский достал носовой платок, долго прочищал нос. «Любопытно, – думал он в тот момент, – А что местной милиции известно о «столичных» событиях? Ведь это похлеще Ростова будет».

– Будем считать, хоть в чём-то повезло. – Андрей Сергеевич спрятал платок и смущённо посмотрел на Ларионова.

– А может, прямо сейчас желаете забрать дело? – полковник милиции указал рукой на лежащие на столе бумаги.

– Нет. – Отрицательно покачал головой подполковник. – Зачем же? Убит простой советский человек. – Милиционер поморщился. – Согласен, не простой. Тем не менее, советский человек. А по Конституции у нас все равны. Расследовать подобного рода дела ваша прерогатива. Так что, вам и вожжи в руки. Просто, попрошу, – Глебский сделал ударение на последнем слове. – Держать нас в курсе. Сами понимаете… Сколько человек задействовано в расследовании?

– Две группы. По четыре человека. Если понадобится, усилим.

– Каковы результаты на данный момент? – Глебский достал из кармана записную книжку, раскрыл её.

– На данный, как вы выразились, момент известно следующее. – Ларионов перешёл на деловой тон. Теперь он знал, как ему общаться с приезжим. – Полковник Иванов возвращался домой ориентировочно с половины первого до часу ночи. То есть с нуля тридцати до часу.

– Откуда вами взят данный промежуток времени? – тут же поинтересовался москвич.

– Допросили личного водителя Иванова. – Ларионов кивнул на Малышева. – С вашего разрешения. Тот утверждает, привёз Василия Трифоновича к дому в час тридцать – час сорок. На часы в тот момент водитель не посмотрел. Но, утверждает, что именно в этот промежуток времени. Потому, как шофёр проживает на Чайковского. Это езды минут пятнадцать, по скользкой трассе. Плюс, поставить машину. А в час ночи он был уже дома.

Глебский взглянул на майора. Тот утвердительно кивнул.

– Дальше.

– Опять же, со слов вашего водителя, у Василия Трифоновича имелась привычка: перед тем, как следовать домой, побродить возле дома. Подышать, так сказать, свежим воздухом.

– Мне об этом сообщили. Но в час ночи?

– А почему бы и нет? – Ларионов повёл плечами. – Погода хорошая. Воздух – прелесть! Кислорода – хоть ложками ешь! Я и сам обожаю, после почти суточного заточения в кабинете, постоять на морозе.

– Ладно, это лирика. Предположим, постоял, подышал. А после? Иванов вошёл в свой подъезд?

– В том то и дело, что войти не успел. – Ларионов встал, и прошёл к шкафу. – Чай? Кофе?

– Кофе, пожалуйста.

Малышев тоже согласился на кофейный напиток.

– То есть, – ухватился за последнюю фразу милиционера Глебский. – полковника убили на улице? Перед входными дверьми?

– Совершенно верно. Правда, когда мы прибыли на место преступления, тело Иванова лежало в подъезде. Сосед по площадке, что утром шёл на работу, первым наткнулся на Василия Трифоновича. Затащил в тепло. Поначалу, решил, что Иванов ещё жив. После позвонил нам и в «неотложку».

– В котором часу сосед обнаружил тело? – сделал уточнение подполковник.

– На рассвете. В половине шестого.

– Получается, Иванов пролежал на улице всю ночь?

– Выходит, так.

– И никто из прохожих его не видел?

– Никто.

– Вам не кажется это странным?

– Нет. Не кажется.

– Василий Трифонович проживал в последнем подъезде от дороги. Это метров пятьдесят. – Неожиданно произнёс Малышев. – К тому же, перед входом разросся густой кустарник. Он то, судя по всему, и скрыл тело от прохожих.

– А заодно и преступника, от самого Иванова. Если тот, конечно, его специально ждал, а не наткнулся случайно на свою жертву. – Добавил Ларионов, расставляя чашки.

– А если прохожие всё-таки были, да прошли стороной? – сделал предположение Глебский, протягивая руку за чашкой. – Подумали, пьяный лежит. Не захотели пачкаться.

– Отпадает. – Уверенно замотал головой милиционер, размешивая в своём, личном стакане, торчавшем из серебряного подстаканника, сахар. – У нас такое не принято. Морозы сами видите, какие. Если кто пьяного обнаружит, сразу в тепло тащит. Мы на зимние праздники даже в «обезьянник» не сажаем. По домам развозим. Но штрафы, понятное дело, выписываем, на работу сообщаем, чин – чинарём.

– Неплохой сервис. – Глебский с усердием подул на напиток.

– У нас иначе, как по человечески, нельзя. – Отозвался милиционер. – Восток!

Глебский услышал иронию в голосе Ларионова и решил вернуться к прежней теме:

– А вы как думаете: убийца ждал? Или то была случайная встреча? – подполковник обхватил чашку руками, покрепче, так, чтобы через руки тепло ушло в тело.

– Судя по всему, встретились они случайно. Если бы убийца ждал Иванова, то прятаться за кустами долго не смог. В тот день морозец стоял знатный. Почти под тридцать. Последнее, так сказать, дыхание зимы.

– А без лирики?

– Без лирики, товарищ подполковник, на таком морозе, без тулупа да валенок и полчаса не продержишься.

– Он мог ждать и в таком обмундировании.

– Мог. – Согласился Ларионов. – Только в такой одёжке драться с тяжеловесом Ивановым было бы очень несподручно.

– А они дрались? – тут же ухватился за последние слова милиционера Глебский.

– Трудно ответить однозначно. Но, один удар, по результатам медэкспертизы, произведён был.

– По темечку?

– В челюсть. А версию с ожиданием отрабатываем: в данный момент опрашиваем округу, соседей, жильцов из соседних подъездов может, кто и видел одетую в подобный наряд личность в указанное время.

– А ждать в подъезде убийца мог? – сделал предположение москвич.

– Нет. – Ларионов отрицательно качнул головой. – Жилец первого этажа, из шестьдесят второй квартиры, в полночь выходил на лестничную площадку, покурить. Курил минут десять. Утверждает, никого постороннего не видел.

– А если убийца зашёл сразу после курильщика?

– В таком случае, он должен был знать точное время возвращения полковника Иванова. Что, как понимаете, автоматически означает: вы должны забрать у меня дело. Итак?

Глебский потёр переносицу.

– Пока никак. Будем исходить из ваших вариантов. Предположим, убийца, и убитый случайно столкнулись возле подъезда…

– Думаю, так. – Ларионов понял, что от него ждут продолжения. – Мы обследовали место преступления. Сплошной лёд. Иванов шёл к своему подъезду со стороны Ломоносова. Убийца же появился либо из-за угла дома, либо, по версии ожидания, из-за куста. Но, скорее всего, из-за угла. Теперь по поводу удара. Подъезд последний, а потому расстояние от места, где Иванов покинул машину, до подъезда, составляет не пятьдесят, а ровно шестьдесят восемь метров пути. Иванов дошёл до дверей, столкнулся с убийцей. Исходя из слов соседа, что обнаружил труп, покойник лежал в метре от двери, между двумя скамейками, головой к дому. Что тоже говорит за версию о том, что убийца не ждал в подъезде. Предполагаю, Василий Трифонович прошёл по дорожке, вдоль дома, завернул к своему подъезду, сделал несколько шагов между скамеек, и в этот момент его окликнули. Он развернулся. Что произошло между убитым и убийцей, пока нам неизвестно. Но знаем одно: как утверждает медэксперт, убийца нанёс Иванову удар по лицу, в левую челюсть. Удар был настолько сильным, что Василий Трифонович откинулся на спину, поскользнулся, упал, ударился головой об лёд, потерял сознание. Преступник, тем временем, «обшмонал» его, и «сделал ноги».

– Постойте, – Глебский с недоумением посмотрел сначала на Ларионова, потом на Малышева. – Вы же утверждали, будто Иванова ударили по голове тяжёлым, твёрдым предметом?

– Мы так думали первоначально. – Ларионов с шумом отхлебнул из чашки. – Вчера медэкспертиза провела полное обследование тела, а мы, в свою очередь, более детально исследовали место преступления. Вывод один: Иванову нанесли один удар, в челюсть, – милиционер раскрыл папку, вынул из неё исписанный лист, протянул его подполковнику, – Вот данные экспертов. После чего Василий Трифонович упал, при падении ударился затылком о ледяную поверхность. В результате чего потерял сознание.

– И какова причина смерти? – Глебский просмотрел лист и вернул его милиционеру.

– Переохлаждение. – Ларионов спрятал документ в папку. – Василий Трифонович элементарно замёрз.

– Да, интересный ход событий. – Глебский положил чайную ложку в чашку и принялся размешивать остывающий напиток. – Значит, Василий Трифонович замёрз… А если его ограбил не убийца? А случайный прохожий? Шёл мимо, смотрит – лежит тело. Взял портфель, обыскал и был таков.

– И над этим думали. Потому бригада, что обходит дом Иванова и близстоящие строения опрашивает население на предмет того, видел ли кто-нибудь прохожих в ту ночь, до пяти тридцати утра. То есть, до момента обнаружения тела.

– А что жена Иванова?

– Анастасия Кузьминична? Уехала. – Вместо Ларионова ответил Малышев. – Домой. В Ленинград.

– Давно?

– Второго марта.

– То есть… – Глебский вскинул брови. – А ей сообщили о смерти мужа? – подполковник повернулся в сторону Ларионова.

– Да. Завтра утром пролетает, московским рейсом.

Совпадение, подумал Глебский, или Иванов специально отправил жену второго марта, в день провокации? Нужно выяснить.

– Квартиру покойного осматривали? – поинтересовался Андрей Сергеевич у Ларионова

– Нет. Решили произвести осмотр по приезду хозяйки. И в вашем присутствии. Чтобы после не было претензий. Входную дверь опечатали. Завтра в девять, когда Иванова прилетит, встретим, оттуда в морг, на опознание. После, к нам, в управление. На всякий случай вызову врача. В половину одиннадцатого будем на Пионерской. В какой из этих этапов пожелаете подключиться, решайте сами.

– Зачем сразу в морг?

– А какая разница? О том, что Василий Трифонович убит, она уже знает. А оттягивать… Не вижу смысла.

Над столом нависла гнетущая тишина. Только было слышно, как тикают настенные часы, да ложка в чашке Глебского постоянно постукивала о тонкие стенки стакана.

– Виктор Андреевич, – москвич оставил напиток в покое и двумя пальцами потёр кончик уха, – ещё такой вопрос. Убийца, как вы выразились, «обшмонал» Иванова полностью? Или что-то оставил? Не заметили, случаем, каких-либо несоответствий?

– Несоответствий? – милиционер встал, провёл пальцами по пуговицам кителя. – Хорошее словцо: несоответствия. Только не для данного случая. Как это ни странно, но кое-что непонятное имеется. Но, это желательно увидеть. Если не против, давайте проедем в морг.

Из дневника сотрудника Амурского областного управления Государственной безопасности старшего лейтенанта Проклова В. В.

26 октября, 1966 года.

«…. и взял со стола солёный огурец. Они у Александра Олеговича знатные: хрусткие, с перчиком. Можно ведро съесть в один присест. Чем мы с Мишкой, собственно, и занимаемся.

Мишка – художник. Картины пишет – залюбуешься. Природа. Архитектура города. Несколько картин на непонятную для меня тематику, что-то из фантастики. Я фантастику не люблю. А, может, не понимаю, что, скорее всего. И ещё одно: Мишка безбожно пьёт. Утром ещё держится, а к вечеру едва на ватных ногах стоит. Впрочем, слава богу, на окружающих его состояние никак не отражается.

К Александру Олеговичу меня поселили временно. Точнее, не поселили. В общаге я жить не захотел, а потому майор Малышев нашёл мне, пока не выдадут ордер на квартиру, временное жильё, в частном секторе, или, как здесь говорят, «на земле». Новый адрес мой теперь таков: Благовещенск, улица Ломоносова, 187. Небольшой деревянный дом, с печным отоплением, и хозяином – пенсионером, преподавателем педагогического института Беловым Александром Олеговичем, а также с вышеуказанным постояльцем Мишкой Струмилиным.

И хозяин, и художник есть личности колоритные. Александр Олегович вид имеет профессорский, даже когда ходит с лейкой по огороду, в майке, и трусах. Тонкие усики, бородка, как у Чингиз-хана. На носу очки, в дорогой, металлической оправе. Жилистые руки, с узкими кистями, и «музыкальными» пальцами. Говорит Олег Александрович так, что заслушаешься. Встретишь его в городе, в стильном костюме, и никак не соотнесёшь такого галантного мужчину с огородом, печью и сортиром на улице. Ему бы жить, как минимум, в «пятиэтажке – хрущёвке», со всеми благами цивилизации и личным кабинетом, а не ютиться в этой халупе.

Мишка полная противоположность нашему хозяину. Про него можно сказать одной фразой: не от мира сего. Когда я неделю назад въехал на Ломоносова, он ещё был только «под хмельком», а потому помог перенести чемодан, показал комнату, в которой стояли кровать и комод, и тут же предложил отметить новоселье. Когда я отказался, он хмыкнул, окинул взором мою военную форму и произнёс:

– Ещё один бульдозер! – после чего сплюнул прямо на пол и ушёл.

Вечером, когда Мишка надрался, как свинья, и спал в сенцах (так здесь называют деревянную, с окнами, летнюю пристройку), Александр Олегович пояснил мне, что означает «бульдозер».

– Миша учился в Суриковском училище. – Как бы, извинялся за постояльца хозяин. – Талант. Сами вскоре убедитесь. Но, максималист. За что и пострадал. Принимал участие в какой-то выставке, выставлял свои картины. Но нашему бывшему генеральному секретарю, творения Миши и иных миромазцев не понравились. Выставку разогнали. Она проходила на улице. Вот её милиция, с помощью строительной техники, и ликвидировала. Мишины работы пропали под колёсами грузовика. Спасти не смог. А через полгода его обвинили в тунеядстве, выселили из столицы. Так он попал к нам. Не обижайтесь. Миша, с тех пор, всех военных «бульдозерами» называет. Думаю, вы подружитесь.

Я понял, о какой выставке рассказывал Александр Олегович. Сам на ней не был, но Москва, в ту пору, полнилась разными слухами. Особенно о том, как бульдозерами разметали маленькую площадку, возле Манежа, на которой молодые, малоизвестные художники и скульпторы выставили свои творения. Особенно жарко это событие обговаривалось в студенческих общагах. Болтали о многом, но толком никто ничего не знал. Думаю, слухов было больше, чем того выставка заслуживала. Но сам факт…. И ещё, среди нашей братии, гуляло странное имя «Эрнст Неизвестный». Бродило, словно молодое вино, в умах моих одногруппников.