Проклятая бездарная война. Всё, происходившее до лета сорок четвёртого, казалось сном. Настоящяя война для Роммеля началась 8 июня. В тот день он впервые столкнулся с бестолковостью подчинённых и начальников. Глупость генерал – майора Дитриха привела к полному уничтожению в Кане 21-й танковой и 12-й танковых дивизий СС. Третья танковая учебная дивизия, находившаяся всего в девяноста километрах от небольшого французского городка, в окрестностях Ле-Мане, не смогла прибыть на место даже через семьдесят два часа! Сам Дитрих, и до того славившийся неточными докладами, в этот раз перещеголял самого себя: в донесении высшему руководству он совсем забыл сообщить о происшедшем.

Только 10 июня в штаб начала поступать более-менее правдивая информация, да и той Роммель предпочитал не доверять. В тот день фельдмаршал отдал приказ от имени Гитлера: «Начальник штаба группы армий «Б» передаёт распоряжения верховного главнокомандующего вооружёнными силами: никаких отступлений, никаких отходов на «новые рубежи». Каждый солдат должен сражаться и погибнуть на своём посту!». Приказ от безысходности. Роммель прекрасно понимал: сражаться и погибнуть означает ничто иное, как затяжные бои без надежды на новые пополнения. Хуже того, за выполнением приказа пристально наблюдало СС. Немецкого солдата запугали. Теперь он не выполнял свой воинский долг, а сражался из страха остановиться и быть объявленным изменником рейха.

Через неделю, ближе ко второй половине июня, немецкие войска в Нормандии основательно обосновались в обороне. Последний, пусть и призрачный, шанс выбить англо – американцев с плацдарма на побережье Франции был утерян.

– Господин фельмаршал, – Роммель оторвался от письма. Перед ним стоял адъютант. – К вам полковник Хофаккер.

– Кто? – переспросил фельдмаршал.

– Из штаба главнокомандующего западным фронтом.

– Это я и без вас знаю. Зачем он приехал?

– Не могу знать.

– Плохо. – Роммель со вздохом сожаления оторвался от письма. – Хороший помощник, Вирмер, просто обязан знать, с какой целью к его начальнику приходят люди. Особенно из штабов. Зовите.

Хофаккер вошёл в штабной блиндаж главнокомандующего группы армий «Б» с любопытством, явно отразившимся на его лице.

– Непривычно, Цезарь? – обратился к гостю фельдмаршал.

– Вы, как обычно, помните всех по имени.

– Наверное, это моё единственное достоинство. Присаживайтесь. Я так понимаю, нас ожидает долгий разговор.

Хофаккер присел на стоящий недалеко от стола самодельный стул, сморщившись от боли.

– Нездоровы, полковник?

– Старая рана. Ломит нестерпимо. Как вы когда-то сказали: проза войны.

– Оставим лирику. Я вас слушаю.

Полковник недоумённо посмотрел по сторонам:

– Неужели вы хотите вести серьёзный разговор в этом месте?

– А что вас не устраивает? – фельдмаршал улыбнулся, – Бомбардировки англичанами сегодня не будет. За последнее время мы сумели выучить их привычки. А слушать нас никто не будет. Для этого есть мой адъютант, человек вполне надёжный и проверенный. Приступайте!

– Ну, что ж… Я прибыл к вам по приказу генерал – фельдмаршала Клюге, и по просьбе моего дяди, полковника Штауффенберга. Они просили передать следующее. Так как вы присоединились к нам, то вам настоятельно рекомендуется срочным образом приостановить боевые действия и начать сепаратные переговоры с представителями англо – американского военного командования.

– Это личное мнение Клюге, или его ещё кто-нибудь поддержал?

– Генерал – полковник фон Бек.

Роммель усмехнулся:

– А что, сам Бек тоже воспользовался этим советом?

– Мне не понятен ваш сарказм, господин фельдмаршал. – полковник поморщился. – Вы должны видеть, что происходит. Мы можем спасти Германию, только вступив в переговоры с Западом. Вспомните, о чём вы говорили с доктором Штрёлином в феврале.

– Совершенно верно. Но я имел в виду не физическое устранение фюрера, как это предлагает ваш родственник, а смещение его, как политическую фигуру.

– Фюрер не станет выполнять чьи-либо условия. Он невменяем в своём божественном возвышении. – аргументировал Хофаккер.

– Однако, убийство превратит его из фюрера в мученика. А со святыми не воюют. Фюрер должен сложить полномочия Верховного главнокомандующего. Сам. Лично! В крайнем случае, отказаться от дальнейшего ведения войны на западе. И вот только тогда, когда он не выполнит одно из этих двух условий, его следует арестовать. Не убить, а именно арестовать. И принудить передать власть в руки патриотов Германии. После чего судить. И пока мы этого не сделаем, ни о каких сепаратных переговорах не может быть и речи. – Роммель налил в железные кружки кофе. Одну из них протянул собеседнику, – Угощайтесь. А со штабом Эйзенхауэра мы связались ещё две недели назад. Как видите, никакого результата. Ни отрицательного, ни положительного. Американцы молчат. Причин нежелания говорить с нами я вижу две. Первая: они не могут вести переговоры от имени своего правительства. Недостаточно полномочий. Но этот вариант выполним. Достаточно Рузвельту прислать своего эмиссара. Вторая причина: они ждут наших решительных действий.

– Вот. Это именно то, что от вас требуется. – полковник взял кружку, сделал маленький глоток. – Как вы из них пьёте? Они же горячие.

Роммель улыбнулся:

– Привыкли. Итак, каких действий вы от меня ждёте?

– Капитулируйте. А мы сделаем следующий шаг в Берлине.

– Совершите убийство? А осечка не произойдёт? Вдруг Гитлер останется жив? Чья голова ляжет на плаху? – Роммель отставил кружку, – Полковник, у меня есть сын. И вы знаете, как у нас относятся к семьям врагов Германии. Не хочу, чтобы он окончил жизнь в концлагере.

Хофаккер поднялся:

– Господин фельдмаршал, вы говорили, у нас будет долгая беседа. Однако, на этот раз вы ошиблись. Я ехал к герою нации, а встретился с …

– Что ж вы замолчали, Цезарь. – Роммель во второй раз за встречу усмехнулся, – Хотели сказать: труса?

– Я не имею права вас так называть. Однако, ваши слова…

– Мои слова говорят только об одном, – резко перебил Хофаккера Роммель, – Я не отказываюсь поддерживать ваше движение. Но хочу использовать последний шанс убедить фюрера. И вы мне в этом поможете. Передайте фон Клюге письмо, – фельдмаршал кивнул на исписанный лист бумаги на походном столике, – И если он будет согласен, то пусть найдёт способ передать его Гитлеру. В случае отрицательного ответа, я готов рассмотреть ваш план своих действий на ближайшее время. Вплоть до капитуляции. Так что, господин полковник, вернитесь на своё место. Беседа, всё-таки, предстоит долгая.

Мартин Борман вышел из служебного «мерседеса», потянулся и медленным шагом направился к вилле. Сзади, в полуметре, шло охранное сопровождение. По всему периметру особняка находились скрытые сторожевые посты, следившие за безопасностью второго человека в НСДАП. Наблюдение велось круглосуточно. Иногда Борману хотелось прилечь на траву, прямо здесь, на лужайке. Вытянуть ноги, расстегнуть китель, и долго-долго лежать. Но «тень фюрера» себе такого позволить не могла.

Рейхслейтер поднялся на крыльцо, сделал отмашку охране, прошёл внутрь дома. Сегодня его ждала работа. В кармане кителя лежало письмо, пришедшее в канцелярию по правительственной почте. Именно оно заставило его покинуть службу раньше положенного срока.

«Партайгеноссе! Господин рейхслейтер! – говорилось в нём, – Занимая пост обер-бургомистра Штутгарта, я в последнее время имел немало встреч, по долгу службы, с людьми, наделёнными определённой властью в рейхе и партии, но по своему духу являющимися отщепенцами и первого и второго.

В конце прошлого, 1943 года, в моём городе состоялось совещание, в котором приняли участие близкий друг бывшего обер-бургомистра Лейпцига, и имперского комиссара по ценам доктора Карла Гёрделера, Пауль Хан, Ганс Вальц, представитель промышленника Роберта Боша, я и Ганс Шпейдель, человек из окружения фельдмаршала Роммеля. На этой встрече обсуждался арест нашего фюрера с последующим его осуждением германским судом. Также говорилось о том, что следует установить контакт с самим Роммелем, с целью изменения государственного строя и окончания войны.

На сборище этих преступников я попал совершенно случайно, и о данной беседе немедленно доложил в ведомство господина Кальтенбрунера, однако никакой реакции не последовало.

До весны 1944 года больше при мне подобные разговоры не происходили, однако, в конце июня у меня произошла встреча с Эвальдом Лезером, одним из директоров заводов господина Круппа. В беседе со мной тот, будучи осведомленным, о предыдущей встрече, пожаловался на то, что его отстранили от участия в правительстве будущей Германии, в котором с января сорок четвёртого года ему, с его слов, было уготовано место министра иностранных дел. Когда же на мой вопрос: кто сместил его? Он ответил: Ульрих фон Хассель, и я ответил ему недоверием, то он показал весь список так называемого будущего правительства. По памяти, могу сказать, что в нём стояли имена Людвига фон Бека, Карла Герделера, Вильгельма Лейшнера, генерала Фридриха Ольбрехта, и ещё два десятка фамилий. На мой вопрос, когда же новое правительство собирается приступить к своим обязанностям, Лезер ответил, что в течении лета 1944 года.

Я вторично послал письмо господину Кальтенбрунеру, но, на этот раз решил дать информацию и в партию, потому что считаю себя в первую очередь…..»

Дальше Борман читать не стал. В январе 1944 года Штрёлина освободили от работы в Имперском руководстве НСДАП, где он служил в Главном управлении коммунальной политики. Теперь обер-бургомистр Штутгарта решил реабилитироваться перед выше стоящим руководством. Шаг похвальный.

Борман самостоятельно налил в чашку свежезаваренного кофе. Рядом на блюдце прислуга положила аппетитно прожаренный хлеб, однако он его не тронул.

О том, что в Берлине готовится смещение фюрера, не подозревали только круглые идиоты. Мартин Борман таковым не был. Его осведомители прекрасно справлялись со своей работой, и потому, он постоянно находился в курсе всего, что происходило в столице и в рейхе в целом.

Бормана не удивило то, что в Штутгарте знают о готовящемся перевороте. Но то, что на донос представителя власти гестапо совершенно не отреагировало – нечто новенькое. Кто, как не глава партийной бюрократии, не знал, как в рейхе относятся к бумаге. Простой клочок переработанной древесины мог изменить судьбу любого человека. Кальтенбрунер не отреагировал на донос. Он не выполнил свои прямые обязанности. Конечно, в НСДАП, точнее в его верхних слоях, прекрасно знали о пагубной склонности главы РСХА напиваться до бесчувственного состояния ещё до обеденного перерыва, введённого в традицию рейхсфюрером. Но такое письмо могло отрезвить кого угодно. При этом Кальтенбрунер, несмотря на пагубную склонность, отменный служака и прекрасный исполнитель. Он просто должен был ухватиться обеими руками за донос. Так что выходит, письмо прошло мимо него. У кого оно могло задержаться? Оставалось два варианта: Гиммлер и Мюллер. И у того, и у другого позиции очень сильны. (У второго за спиной гестапо, у первого – весь аппарат РСХА.) А это сила. Большая и очень убедительная сила. Если арест или гибель Гитлера состоятся, то позиции второго человека в партии, то есть его, Бормана, позиция, резко пошатнётся. Этого рейхслейтер допустить не мог.

Свой стремительный рост в НСДАП он начал … с доноса на своего непосредственного руководителя Рудольфа Гесса, улетевшего в сорок первом году в Великобританию. Через два дня после исчезновения одного из основателей партии, Мартин Борман был назначен Гитлером на пост начальника партийной канцелярии, со всеми вытекающими последствиями. Занимая эту должность, Борман контролировал партийных руководителей на всех уровнях, и гаулейтеров рейха. Именно тогда, в мае 1941 года, он впервые вплотную познакомился с гестапо – Мюллером. Гитлер, пришедший вне себя от измены Гесса, приказал Гиммлеру «навести порядок в партийной канцелярии». Тот, естественно, дал соответствующее распоряжение Мюллеру. Гестапо рьяно взялось за чистку. Было арестовано более 700 человек. Сотрудники Гесса, его врачи, астрологи, оккультисты. Однако, первого помощника Гесса, Бормана, Мюллер не тронул. Даже, наоборот, в канцелярии остались все его люди. С того часа Борман стал «основным» человеком в НСДАП. Хотя, полная для него власть началась только тогда, когда он стал лично открывать различные партийные фонды, через которые рекой потекли партийные деньги. При этом, кроме Гитлера, мало кто в НСДАП догадывался о том, что солидная часть протекающего финансового потока оседала в виде золотого запаса за рубежом. Гиммлер догадывался. И неоднократно Борману об этом намекал.

Рейхслейтер ещё раз перечитал письмо, и, аккуратно сложив его, спрятал во внутренний карман. Ну, что ж, господин Мюллер, пора напомнить вам о себе.

Второй человек в партии отпил кофе и поднял трубку телефона:

– Гестапо? Говорит Борман. Соедините меня с Мюллером.

Через секунду хрипловатый мужской голос доложил:

– Господин рейхслейтер, группенфюрер в данный момент находится на допросе. По какому номеру вам перезвонить, когда он освободится?

– Передайте, что я сам перезвоню через сорок минут.

Куркову снился расстрел.