А недавно я неожиданно для себя взялся писать эту повесть. Потому, что все родные, видевшие как я рос от маленького шустрого мальчика до отчаянного и жесткого юноши, рассказали мне всё про меня, о чем я просил и чего не помнил сам.

Теперь уже умерли все. А память о них и о послевоенном  прошлом, о доброй и радостной советской эпохе осталась в подробном виде только у меня. Жить которому тоже скоро придется закончить.

Так что, прошу прощения за это отступление от текста повести. В общем, сейчас я знаю и помню всё. О чём и постараюсь рассказать правдиво и не скучно.

***********

– Славка, ты где, мать твою!?– кричал дядя Вася, похоже уже не в первый раз.– Давай быстро к машине. Спать ложимся.

– Иду! – крикнул я громко и побежал на свет керосинового фонаря. Мужики уже заканчивали попеременно оставаться дураками, раскидывали последний кон. Попутно они говорили о чем-то своём. Я понял только, что материли они тех, кто начислял им зарплату, не снабжал вовремя запчастями и зимой не давал отдохнуть, пересаживал на трактора, кидал на снегозадержание и расчистку трёх больших грейдерных дорог в соседние поселки, совхозные отделения. Я сел рядом с лампой и слушал, мало чего понимая. Смысл своей темы ребята так плотно зашифровывали матюгами, которые произносили мимоходом для плавности речи. Причем разные интонации одних и тех же матюгов меняли и смысл разговора, его остроту или одобрение. К слову, в деревне матерились абсолютно все, кроме коров и куриц. Никаких неприятных ассоциаций обычный бытовой мат не вызывал и никто не матерился специально ради удовольствия от матерщины. Она не выглядела непристойной или похабной, поскольку не несла в себе злобы, ненависти, душевного расстройства или  неуважения к собеседнику. Я жил среди матерщины не один год и к своему девятилетнему возрасту как-то исхитрился разделить назначение мата на три отчетливых категории.

Категория первая: Мат радостный.

  Например, дядя Гриша Гулько шел из сельсовета с новой пенсией, добавленной ему заботливым государством за оторванную на войне ногу. Прибавка была крошечная, но сам факт грандиозным и радостным. Он встречал по дороге к дому родственника дядю Костю и сообщал ему новость.

– Костя, – говорил он. – Мне пенсию повысили.

Это я смысл вам передал. А сейчас изображу это сообщения с точками и прочерками в тех местах где, собственно и крылись все оттенки радости и гордости за уважение к нему правительства:

– ….–….мать, Костя.! Я их маму…–….! –…..можно! Ты представь, эти–….–….–допёрли мне доплатить за….–ногу….,которую…..–…..пятнадцать лет как! Это ж–….–полный, я прямо….–….когда узнал. Прибавка,–…–но всё равно…–…–.! Да  и –…с ними, главное –…–мать, помнят же вояку…–..-! А ты, мля, как считаешь?

– Дык –…–.. конечно! ……–…мля! Теперь, мля, ты со своей–…–пенсией нас всех –…..–.Потому–…–..литр первача, мля, ставишь, мля,  сёдни вечером. Поздравляю тебя,–…–…! Это просто…–…–!!!

И ни расходились по своим делам, приветливо поговоривши и получив взаимное удовольствие от красиво выраженных чувств.

  Категория  вторая: Мат деловой, трудовой, рабочий.

Предположим, что приходит дядя Вася к завгару, проще – к заведующему гаражом с просьбой:

-Что-то, Петрович, у меня мотор забарахлил. Ну, ты в курсе. Ты мне обещал ещё две недели назад дать патрубок масляный и карбюратор новый. Поскольку прошло два месяца, дай, пожалуйста сейчас. А то я уже заждался.

– Вася, – отвечает Петрович – Ты зачем прищел? Вы мне со своими поломками просто надоели.  Я изо всех сил стараюсь взять что кому надо в районном отделе снабжения. Но они тянут резину. Ты же их знаешь. Сегодня ты уже девятый пришел просить. Ну, где я их возьму сейчас? Поеду снова к Карнаухову и попробую его уговорить. А он скажет – не дам пока. Нету пока ничего. Иди Вася. Я, конечно не совался бы к Карнаухову, а сразу поехал бы к нашему уважаемому начальнику управления. Но он меня, думаю, не примет. Замучился я на этой неблагодарной работе. Голову пока мне не морочь. Поеду, со всеми поругаюсь, но необходимые запчасти привезу. Иди Василий!

Нет колорита в этом разговоре, не видны эмоции и богатые краски великого русского языка.  Но в реальном переводе на нормальный мужской и вообще – общенародный  язык диалог оживает и очеловечивается, окрашивается тонкими  акварельными оттенками и брызжет яркими  изысканными интонациями. Примерно вот так:

-…–…буду, Петрович, этот…– ..мотор…–.– меня на–…– вконец! Ты,–…–.мать, знаешь–…–.эту ситуацию давно, мля! Какого–…– ты …–..мне, что дашь этот–…–патрубок масляный и –..-…карбюратор новый. Ты–..–.мне обещал, что на…–..извернешься, а через две..–..недели без–…– дашь. А мозги–..–..мне уже два –..—месяца, мля!    Так какого –…–ты всё время –…–. меня…..–..в рот? Я уже–..–… ждать, мля! Давай…–..– его сейчас, не –…-..–!

  Ответ перевожу:

-Вася, мля!–..–.-ты пришел? –…–вы меня вашими–..-.-поломками. Я тут–…– кручусь как –..знает кто, аж –..-отваливаются. Районный  этот…–отдел..–.-..снабжения –..–..–на нас давно. Но я..–.буду, это они –..-..-мозги! Ну, –..– с ним, поеду я опять к этому–..-…–и –…-.Карнаухову и просто дам хороших–..–..ему и –..-.–начищу! Но эта–..– последняя все равно от меня –..– и не даст ни…–! Нету –…–, вон гляди.  –…– полный! Ты–…-,Вася! Я бы к –…– этому Карнаухову вообще не пошел и…–…–.положил с прибором. Я бы, мля, сразу к–..-…–…-..начальнику нашего–…–…-управления –..-… Но он меня–…– –..обложит со всех сторон. Я так думаю. Честно,  мля, –..–..я с вами и–..–.запчастями на этой–…–..работе,–…–..её, да–..–..во все дырки. Давай, не–..–..-мозги мне пока.  На работу…–…, не стой тут, как–…-у коня. Поеду, мля, всех–…-..там, но  запчасти, без которых нам всем–..–..–придет, я –…–.-буду, а привезу! Давай, Василий, ,.–..–.– , не щелкай–…-.-тут!

И после этой конструктивной и откровенной искренней беседы они оба расстаются довольными и уверенными, что друг друга поняли и договорились. Помогло могущество и насыщенность красотой языка нашего великого.

Есть третья категория мата. Культурно – общественно – обыденная, бытовая. Здесь мат используется вообще без смысловой нагрузки, а исключительно для плавности речи и показа свойского, дружелюбного отношения к одному собеседнику или  сразу к обществу.

Вот приходит, допустим, дядя Костя в сельповский магазин за закуской. Двое уже сидят у него дома, помешивают бражку поварешкой и ждут прибытия закуся.

А в сельпо очередь из двадцати человек за недавно завезенным печеньем «Курабье», любимым всем населением.

Дядя Костя вежливо обращается к очереди и продавщице Галине Воскобойниковой:

– Позвольте мне, дорогие друзья без очереди взять кое-какую закуску под бражку. У меня гости маются-ждут. Мне тут селедочки, хлебушка, консервов «Печень трески» три баночки и лечо натуральное в двух экземплярах.

Продавшица говорит, что она не против, а очередь пусть разрешает.

Очередь в свою очередь разными голосами тоже приветствует задумку дяди Кости.

Даю перевод на человеческий язык:

-….–..буду, мужики и бабы, да Галка, –…-.–моя ненаглядная!–…–я буду тут–..–.щелкать час целый в вашей–..–.очереди, когда бражка простывает на столе и два –..–..ждут –..-.-закуски. Мне–…–на них в два счета, да они мне родственники, мля! Они–..–..-ждать, а мне, мля, неудобно будет.    – –..с ним, я много ни-.–.-не возьму. Пару …–селедочек, ну, ещё, мать их..–. , три баночки печени и в рот…–вон то лечо. Две..–.штуки всего…– их мать.

– Да лично мне по..–..-.Бери…–..– с тобой. Только у очереди спроси, а то..–..-знает кто там–..—начнет.

-Да–..–. Пусть берет.

-Ой, мля, ни…–..-не стрясётся. Бери, Костя, мать твою…–.!

– Без закуски хлебать, так и ….– придет, не заметишь ни…–. как!

То есть при полном дружеском, мирном и насыщенно ярком согласии трёх сторон дядя Костя приобрел надобное и под одобрительные шутливые матерки пошел пить и закусывать.

То есть пропитанное матом, как сало рассолом, существование  приличного, но разномастного населения одной деревни было скреплено матом, жило тесно в дружбе и взаимопонимании, так как матюги были  интернациональны, уравнивали разные статусы  и не давали никому ни возвыситься, ни унизиться. А равенство и братство советских людей, скрепленное  добрым матом, помогало и строить, и жить, как хорошая песня

************

Утором мы рванули на Кульсары. Практически к самому берегу Каспия, к северному. Оттуда вниз к берегу разлеглась Прикаспийская низменность и сваливалась широкой изумрудно зеленой полосой на запад, а потом опускалась к югу. Там в Каспий вливались и прекращали жизнь свою сначала Урал, а после него и Волга великая. Наши коровы нагуливали себе цветущую внешность и богатырское здоровье на северных лугах моря. Там, рассказал мне дядя Валера за ужином, трава вымахала  ему по пояс и среди неё росли какие-то, науке только известные разновидности, в которых всяких витаминов  было столько, что всю зиму кормить растолстевших коров можно  одной соломой, а молоко из них качать тоннами.

Ехать да поселка оставалась самая малость, каких-то триста километров плюс хвостик маленький. Утро началось красиво. Голубое вверху и пестрое от непокрытого облаками  солнца внизу. Мужики с коровами уехали раньше на два часа, а дядя мой залез по пояс в движок и торчал там с ключами и отвертками час, не меньше, временами выныривая на волю. Он курил и снова погружался в недра мотора. Оказывается, ничего и не ломалось вовсе. Он просто делал профилактику генератору.

  Потом поехали. Дядя Вася рулил одной рукой, а в другой держал жирный кусок копченой рыбы и неторопливо обгладывал её, получая удовольствие и возможность лихо выплёвывать кости в степь. Сто километров мы пробежали за полтора часа по хорошей твердой и ровной дороге. Она  постепенно изменяла цвет с бурого на серый. А после него начала покрываться белым налётом, похожим на твердый тонкий слой слежавшегося за длинную зиму снега.

– Земля белая – это почему? – я высунулся из окна и ветер встречный надул мне в нос и  рот порцию горького, ещё не нагретого воздуха. Горечь была не полынная и  не от твердой едкой арчи, кустики которой просто исчезли.  Не видно их было ни по-над дорогой, ни вдали. Начиналась новая земля. Другая. Какой за тысячу с лишним  улетевших назад километров я не встречал ни разу.

– Соль пошла, – дядя мой сунул жирную руку под сиденье, достал довольно чистую тряпку и долго вытирал руки, губы и руль. Балык кончился. Но лицо его выражало большое желание  употребить ещё кусок.  Он боролся с собой и с разделенной любовью к копченой рыбе ещё километров  десять. Несколько раз рука  его, явно самостоятельно, без приказов из головы пыталась завалиться за сиденье и ухватить в сумке ещё половинку балыка. Но мозг всё же уловил эти подсознательные потуги и потребовал от шофера  остановить и заглушить транспорт, чтобы взять рыбу, не создавая  аварийной ситуации на дороге.

  Дядя Вася со стремительностью кота, которому разрешили стащить со стола домашнюю колбасу, мгновенно затормозил, выключил зажигание и двумя руками проник в сумку. Рыба была завернута в фольгу и когда он распахнул её, в кабине стало пахнуть как в пивной. Я этот  аромат легко запомнил, потому, что года два назад в городе отец со своим братом Шуриком пожелали пивка с рыбкой, а я гулял с ними и деть меня было некуда. Вот в этой пивной пивом не пахло, а рыбой жирной пёрло так основательно, что потом уже, на улице, от нас настолько вульгарно  несло то ли жерехом, то ли сомом копчёным, что народ, обгонявший нас, с видимой завистью оглядывался и уносил с собой часть этого проникновенного аромата.

– Давай, прыгай за руль!  – командным голосом приказал дядя. – Поедешь теперь до конца. Вот эта дорога километров через пятьдесят пропадет. Не будет вообще дороги.

– А куда ж ехать, если не будет?– растерялся я. Но из кабины выскочил, на бегу пнул правое колесо, обежал капот и стал ждать, когда дядя место освободит.

Глава восьмая

– Да…Значит…– он  аккуратно двумя пальцами снял рыбу с фольги, а её одной рукой скатал в трубочку и уложил обратно в сумку за сиденьем.

.– Дороги, короче, не будет. Будут просто следы от шин. Но не в колее, а вразброс, рядом. Их будет много, не потеряешь. Главное, не сворачивай никуда. Будет один след влево уходить, ты плюй на него и езжай по основным. В общем, дорога будет сначала похожа на посыпанную солью, хрустеть начнет под колесами. Это километров сто будет длиться. Потом пойдет гладкая, ровная, твердая местность из сплошной настоящей соли. Я тебе говорил, что раньше тут везде было море? Говорил. Это тыщи да тыщи лет назад. Потом вот остались Арал да Каспий, а остальное – это бывшее дно. По дну мы едем. А что это за море было – ученые знают. Оно почти всю землю покрывало. Суши мало было.

-А Кустанай был? А Владимировка?– я насторожился и замер.

Но дядя Вася мне доходчиво объяснил,  что хоть и не было на наших местах воды, но Кустанаю ещё и ста лет нет, а Владимировке побольше, лет под двести Тоже не срок. Беглые люди с сибирской каторги остановились там под лесом. Маленькую деревеньку там поставили. Назвали Вишнянкой. Вишни вокруг было побольше, чем сейчас. Лес, поля, и всё – никого и ничего. В этих местах их никто искать не стал. А потом, до войны ещё, через несколько лет после революции, казаков уральских, деда твоего и всех наших прогнала власть с уральских хуторов. Добрались они, сплавляясь по реке Урал, потом пешком, да через разные мелкие речки  на самоделках-плотах  до  нашего Тобола, поплыли ниже в сторону Иртыша, да устали вконец и остановились недалеко от этой деревушки. Жить стали тут с беглыми вместе. Потом немцев с Поволжья от греха подальше переселили за Уральские горы. Они тоже попали в наше село. Ну, конечно, не только в наше. Но и у нас их, видал сколько?

  Мне сначала и представить было страшно, что Кустаная и Владимировки когда-то могло не быть. Поэтому после разъяснения я успокоился. Дядя Вася увлекся догрызанием рыбы, но она никак не заканчивалась.

– Не, а зачем ты, дядя, мне дорогу так расписываешь? – до меня только дошло, что какой-то намечается подвох – Будешь подсказывать, куда вертеть. Ты же тут сто раз был. Знаешь, как и чего. А то сам заеду куда-нибудь. Выбираться потом замаемся.

  Дядя удовлетворенно хрюкнул, сам достал ту же тряпку, вытерся, снял рубаху и бросил её в кабину. Остался в своей страшной майке.

– А с чего ты взял, что я дальше поеду? – спросил он весело. – Мне надоело. Я тут останусь. Рыбу доем. Потом суслика поймаю, поджарю. Или змею. А ты газуй давай. Нашим там всем привет передай, бензин в цистерну слей и дуй обратно. Я тут подожду. Правда, волки могут сожрать. Но, глядишь, обойдется. Я-то везучий. Вон в прошлом году эпидемия гриппа была. Вся деревня в соплях ходила, а меня даже не задела эпидемия эта. Во! Давай, поехал. Чего окостенел?

Я ужаснулся. Ездить я обожал. Но тут выходило, что в чужом, заморском в прямом смысле, краю я должен был не затеряться и, главное, не нарваться на какую-нито поломку машины. Тут бы и конец нам обоим пришел. Дядя бы помер без рыбы и воды. Или волки, действительно, им могли пообедать. А я бы скончался в бесплодных муках наладить машину.

– Да ну!– хныкнул я, видимо, очень жалобно. – Один я не осилю. А сломаюсь ежели? Тогда нам обоим хана.

Как дядя Вася  ржал! Как он резвился! Подпрыгивал как молодой, шлепал ладонями по коленкам, даже падал от смеха и катался в без того грязной майке по степи пыльной. Раздирало его веселье минут десять, не меньше. После чего он утёр рукой слёзы веселья и молча пошел в кабину на сиденье пассажира.

– Погнали, ладно. Раздумал я.– Дядя выпрыгнул на подножку и закричал страшным голосом. – Ехаем бегом! Коровам пить нечего. Они и так лишние сутки без бензина. Воду вынуждены пить. Сдохнут, если ещё прочешемся тут.

Я прибежал, повернул ключ, надавил стартёр, воткнул сразу вторую передачу и наш УралЗиС-355М рванул по солончаку как  самолет по взлётной полосе. Следы впереди я видел прекрасно. Настроение моё  подпрыгнуло мгновенно, как температура у больного гриппом, и я повел наш земной танкер с удовольствием и покоем внутри организма. Километров через двадцать Дядя Вася поник головой, начал неаккуратно стучаться ей об панель с «бардачком», но как-то все же смог выпрямиться и стал зевать затяжно и заразительно. Я почему-то тоже зевнул пару раз.

– Посплю немного. Доедешь до большой толстой соли, это километров через сто двадцать будет, разбуди. Соли домой наберем.

Последние слова он произнес уже во сне. И минуты через три дядя  мой храпел как дед Панька на печи – заливисто, громко, с музыкальными интонациями и посвистыванием.

Километров восемьдесят я пролетел как птица, которая рада воздуху, ветерку и солнцу. Руль был ещё скользкий от рыбьего жира и мне пришлось на ходу добыть под сиденьем ту же тряпку, да ещё и разыскать на ней сухое место. Вот вытираю я руль, гляжу зорко вперед, отрываюсь от сиденья, чтобы голова всё же выше торчала над баранкой. Дорога шла ровно и становилась всё белее от соли. Она стелилась так гладко, что машина даже не качалась как обычно в стороны от рытвин и бугорков. На такой нежной дороге дядя Вася мог бы проспать до конечной точки, до поселка Кульсары. Я даже представил как это будет. Глушу я мотор  и говорю, как он мне частенько:

– Станция «Дед Мазай». Кто тут зайцы – вылезай!

Я засмеялся, не опасаясь разбудить его. Смеялся долго, весело и радостно от того что вот ехал сам без контроля. Как взрослый. Что степь была красивой в своих белых одеждах, похожая жарким летом на январскую, запорошенную искрящимся снегом. Что путешествие мое совсем не кажется мне испытанием для малолетнего любителя приключений, а проходит так же интересно, спокойно и познавательно, как и вся моя богатая всякими событиями жизнь.

И вот в этом месте гулявшую по всему моему телу радость оборвало нечто  до такой степени кошмарное, что я даже мяукнуть бы не смог.

Из ниоткуда, из воздуха или из неба, или из глубин  белой земли возник и несся на меня огромный грузовик. Очень похожий на наш УралЗиС. Дороги не было. Места вокруг на сто автомобилей хватит, чтобы всем легко разъехаться. Но этот летел прямо на меня, прямо в лоб нашей машине. Стекло его переднее отсвечивало и шофера скрывали яркие блики. Я вспомнил все жуткие рассказы о блуждающем по степям древнем грузовике с мертвым водителем, который приставал к машинам и живым водителям, требовал остановиться, гонялся за машинами.