Первые выпускники курсов УКС ушли на фронт без экзаменов – по оценкам командно-преподавательского состава, а оно, бывало, зависело от впечатлений и отношений. И ещё очень жаль – не отслеживались дальнейшие судьбы слушателей и курсантов. Редкие разрозненные сведения говорили: многие офицеры, окончив курс обучения, прославились в боях, стали героями Советского Союза, командовали полками, соединениями… Вот Василий Клабунов, младший лейтенант… Выдающегося трудолюбия инициативный был офицер. 2-го мая 1945 года погиб при штурме рейхстага… Младший же лейтенант Квотов, скромняга в быту и тихоня. С первых же дней службы на курсах атаковал начальство рапортами – на фронт – только там место его, как сына башкирского народа. Звучало несколько напыщенно, но помогло: всего через год, после битвы на Орловско – Курской дуге, оказался там, куда просился. И исчез.

Вот пятидесятилетний майор Утин… При первом же взгляде на его лицо оно поражало выражением удивительной решительности и воинственности – типичный партизан, гроза врагов и лесов с плаката: брови, с волосами на них сантиметра в два длиной, пышные «будёновские» усы и разбойничья борода. Преподавал тактику, стойко перенося по шесть часов занятий в степи, пронзаемый морозом и продуваемый ветром. Вдовец: жена, актриса Харьковского драматического театра, погибла в дни оккупации… Получил три большие звезды на погоны к 1945 году и занял не малый пост в штабе группы Советских оккупационных войск в Германии…

С автомашины сошли прямо у столовой курсов. Весьма кстати. Её служащие, особенно одна из вольнонаёмных, встретили жену и сына очень радушно. Угостили завтраком. Значительно улучшив им настроение, оправились на мою служебную квартиру – небольшую хатёнку, располагавшуюся на одной из окраинных улиц. В ней и пришлось жить вместе с хозяевами, стариком и старушкой.

Хата, по устройству своему, – стандарт крестьянского жилища степных мест Саратовской области. Русская печь в одной комнате, в соседней – подтопок в виде лежанки с дымоходом под хозяйскую кровать… Своё спальное место я устроил на узеньком сундуке. Для Муси и Стасика иного места для ночлега, кроме пола, не нашлось. Старик хозяин приносил со двора мёрзлую солому, бросал на пол. Земляной… На ночь подтопок протапливали, но тепла от него хватало не на долго. Ночью холод донимал существенно. Особенно на полу. Нужно было срочно искать другое жилище, но пока неведомо где.

Оба наши домовладельца страстно обожали табак. Хозяин курил самосад крепости сверхъестественной. Старуха предпочитала зелье табачное только нюхать, не рискуя превращать его в подобие адского дыма. Естественно, чихала. Да так, что чих её отбрасывал назад, словно орудийный выстрел. Однажды, скуки ради, позабавилась: дала понюхать табачку своего, убойного, Стасику… Понятно, что потом произошло с бедным малышом, под скрежет ведьминого смеха… Поступок старушенцию охарактеризовал достаточно. Она и не скрывала своего крайнего недовольства нашим присутствием в её доме. Что ж – это хоть понятно – не велики хоромы для двух семей. Прорезалась у бабушенции и другая страсть: к нашим продуктам, чересчур пристальная. Офицерский паёк, на одного, я стал получать, с приездом семьи, на руки. Да кое-что прикупал кое-какой еды на базаре. Продуктов на жену и сына не полагалось и мы делили всё съестное на троих. Не слишком сытно… И вот как-то выяснилось, что уже не на троих, а на пятерых – приворовывала хозяюшка.

Довершали все неудобства вши. Их в этой избе оказалось превеликое множество. Это было уже третье влечение старухи – ловить и уничтожать на себе и на старике супостатов. До нескольких сотен за вечер получалось, при удачной охоте. Разумеется, зловредные насекомые немедленно с аппетитом перебрались и на нас, свежачков, – меню расширилось.

Удивительно, невероятно и странно: украинцы в Саратовской области, оказалось, живут в невообразимой грязи. Крестьянских бань, непременных в средней полосе России во зле каждого дома, здесь нет. О том, как же моются, но ведь моются же, жители украинских деревень, расскажу попозже… В селе, правда, имелась общественная баня. Мылись в ней слушатели, курсанты и офицеры курсов. Иногда и население Самойловки. Как-то раз отправилась туда и Муся, вместе с местным населением. В темноте и тесноте, как рассказала потом, не столько помылась, сколько «отвела очередь».

Наконец-то повезло – нашлась другая квартира. Нельзя сказать, что она была так уж лучше первой. Но на переезд пришлось решиться, чтобы таким путём распрощаться с «Сергевной», как величали хозяйку халупы, первой приютившей нас. Новая квартира имела преимущество: пол в ней оказался деревянным, а на нём – кровать. Какая никакая, но цивилизация. Роли ночёвок поменялись: теперь на полу спал я. Муся и Стася овладели кроватью. Пол, хоть и деревяннй, оказался таким же твёрдым и жёстким, как сундук первой квартиры, только риска свалиться с него, сонному, стало меньше. Для более полного комфорта пришлось надевать на голову перед сном шапку, валенки и шинель казённую: хата была ещё холоднее первой. Но в ней, вместо вшей, почему-то очень вольготно чувствовали себя чёрные и рыжие тараканы, расплодившиеся в неимоверном количестве. Загадка: как уживались – ведь тараканы терпеть не могут соплеменников лругого цвета… Может быть, их как-то примиряли мокрицы, ползавшие омерзительно везде и всюду… Надо полагать, здешние насекомые закалились: холодов не боялись и тараканов морозами было не запугать.

По всем признакам флора этой квартиры приняла нас очень радушно. Взаимностью ответить мы не смогли – расстались и с этим жилищем. К великой печали общительных тараканов обоего цвета. Куда теперь?.. Помогла чужая беда: заболел и уехал в госпиталь кладовщик курсов – освободил кваритру. Просто великолепную: светлая, чистая и большая. Даже отдельную комнату нам выделили… Размеры её, увы, позволяли находиться в ней одной кровати и, опять на полу (!), одному человеку. Нет нужды уточнять: сим человеком стал, естественно, я. Зато тепло и чисто. И почему-то без вшей… Комнату сдали при условиях: восемь десят рублей в месяц плюс дрова. Кроме нас в доме жила ещё молодая женщина, хозяйка, с дочерью лдет двенадцати – тринадцати… Или это мы там жили, кроме них.

Приближалась весна. Близился прилёт птиц и переезд курсов в Врнонеж… Снег таял с южной быстротой. Промыли себе протоки озорные ручьи – такие же, как и в наших родных краях…

Дом, в котором мы провели остаток зимы, стоял почти на берегу реки. Какой настоящий ручей без корабликов? И вот я делаю бумажные лодочки, Стасик бережно опускает их на воду и бежит следом за течением, влекущим судёнышки к реке… А там случилась трагедия. Стасик долго потом вспоминал её с ужасом.

Лёд на реке уже ослаб, стал рыхлее и тоньше и вот по такому льду через реку переходили лошади. Вдруг раздался зловещий треск – кони провалились в воду. Забили копытами, закричали жутко, заметались в фонтанах брызг и обломках льдин… Пришлось бежать с предельной скоростью в часть за подмогой – звать курсантов. Лошади, и Стасик с ними, перепугались, впрочем, напрасно: речка оказалась не очень глубокой – потерпевших бедствие лошадей благополучно вывели на берег. Всех, кроме одной – попала в подводную яму и течение затащило под лёд её и отчаянно ржущую морду с оскаленной пастью и белыми от страха глазами…

Зима сорок второго уходила в историю. С ней – запомнившиеся события… Тожественное заседание 22 февраля. Всех участников его пригласили в самойловский «кинотеатр» – переоборудованное под зрелищное заведение здание православной церкви. Перед входом тщательно стряхиваем с себя густо налипший снег – метель разбойничает. Обычная, если не помнить где находишься, в таких случаях картина: на «сцене», в алтаре, стол под красным полотном, на нём керосиновая лампа, за ним – президиум, перед ним – ряды стульев с сидящими на них офицерами. Доклад… Обычное мероприятие, но почему-то в тот час испытал я какое-то особое волнение. Вспомнились тягостные и нелепые дни окружения, когда шёл я по земле – по нашей земле, оказавшейся в тылу у немцев. Как такое могло случиться? И чем окончится? Слухи о падении Москвы, о скором окончании войны, о полном поражении Советского Союза… Было очень похоже на правду. И – не верилось в эту похожесть: остатки моего батальона по ночам пробирались к своим – на восток. Не сменив форму Красной Армии на лохмотья, как это делали многие – для маскировки. И вышли, с боем, в расположение наших воинских частей. Тягостная ноша неуверенности и тревоги, угнетавшая нас все дни после поражения, спала с плеч и с души.

«Советский Союз живёт, Сталин не уходил из столицы в самые тяжёлые дни, немцев под Москвой разбили и отогнали, в нашей стране – наши порядки, а не гитлеровские „новые“. Как нам ни трудно сейчас, но проклятые фашисты будут разбиты», – думал я, сидя в первом ряду и ощущая шеей сырой воротник шинели. Как теперь дорога была вся эта наша привычная, хоть и казённая, обстановка, эта банальная торжественность, простые, и вместе с тем такие значительные, слова доклада. А ведь как велика была возможность навсегда потерять всё это. Тёплой волной поднялось в груди чувство любви к России, к её вождю, символу страны – воина – Сталину.

Торжественное заседание окончилось. Метель утихла. В потеплевшем воздухе медленно снижались с неба крупные снежные хлопья. Единственный фонарь освещал дорогу, покрытую свежим пушистым покрывалом. Подминая его, прошла рота курсантов с громкой, в ночной тишине, песней «Белоруссия родная, Украина золотая, наше счастье дорогое никакому врагу не отдадим!»

23 февраля 1942 года неожиданно, прямо сказать, стал для нас действительно праздничным днём – кое-что добавили к столу офицеров. Удалось смастерить почти парадный обед.

Курсы командного состава внесли много оживления в жизнь тихого степного села. С их помощью заработала небольшая электростанция. Вспыхнул свет в зданиях, где располагались курсы, и в местном радиоузле. С раннего утра до ночи звучали на улицах военные песни – строем без них не ходили. Появилось много офицеров – на восхищение и соблазн местным красавицам. Начались романтические знакомства, бурные романы и даже свадьбы. Правда, браки эти оказались недолговечными…

Пришёл апрель. Ушёл, превратился в воду снег. Разлилась речка. Стасик стал гулять по улицам один. И неожиданно нажил себе лютого врага – индюка. Это пернатое создание почему-то впадало в ярость неимоверную, как только замечало выходящего во двор мальчугана в белой дохе. Индюк распускал крылья, царапал ими землю, бормотал ругательства на нечеловеческом языке своём и кидался в атаку, потрясая красным от злости хоботом над клювом. Поскольку чудовище было размером почти с нашего сына и вид имело устрашающий, то Стасик благоразумно отходил на заранее подготовленные позиции – домой. Однажды, было дело, вступил с индюком в бой и получил рану – птица клюнула его в ладонь, когда он вытянул её перед собой, защищаясь. До крови клюнул. Хорошо – не в глаз.

Курсы работали размеренно. Не так плохо было с питанием и дровами… Тревожил предстоящий переезд в Воронеж. Весной сорок второго обстановка на фронте не радовала. Брать с собой на новое место семью – чересчур рискованно. Не хочется, но лучше оставить жену и сына в Самойловке. Последующие события показали: это было тяжёлое для них, но верное решение.

Переезд курсов организовали поэтапно: подразделениями одно за другим. Пришло время и мне уезжать. На сердце тревожно и грустно: жена и сын в чужом селе одни… Одна мысль только утешала: при первой же возможности перевезу их к себе в Воронеж. Уже каялся, что вывез их из Дзержинска… Подъехала машина. С другими офицерами сажусь в неё… Муся и Стасик стоят на краю дороги, смотрят на меня так печально… Сердце защемило. Не отрывал от них глаз, пока машина не ушла за поворот.